Публикуется в рамках проекта газеты «Петербургский дневник» и Союза писателей Санкт-Петербурга
(Печатается с сокращениями) В новогоднюю ночь две тысячи десятого года я остался единственным трезвым врачом в военном госпитале, и к тому же самым молодым. Если быть честным, это такой вид дедовщины: новички всегда дежурят в Новый год. В два часа ночи привели солдата с больным животом. Чукчу. Дело было в том, что, хотя в госпитале и служит хирург Углов, который искусно справляется с хирургическими задачами, мне – как военному врачу – необходимо уметь все. Абсолютно все. Хирург может заболеть или напиться до забытья, вот как и случилось в эту ночь. Кроме меня и Углова в госпитале числились еще стоматолог, анестезиолог и начальник, который уже и забыл, что такое медицина. А я в интернатуре терапии обучался, стало быть – я терапевт, никак не хирург. На операциях до этого только крючки держал. Еще в школе и на первых курсах я мечтал о хирургии, но на третьем курсе точно понял, что это ну совсем не мое. А я должен уметь все… В смотровой передо мной предстала бледная с зеленым оттенком физиономия бойца. До этой ночи я не встречал зеленых чукчей, они все смуглые по умолчанию. Этот был солдат из роты кочегаров, с черными от угля руками, которыми он держался за живот и при этом громко стонал. – Где болит, показывай! Тошнило, рвало сегодня? Солдат утвердительно мычал в ответ на все вопросы и качал головой вверх-вниз. – Давно болит? – продолжил я расспросы, щупая живот. – Да уж второй день, доктор! Ооо-о…Что ж вы так мучаете? Зачем давите? А-аа-аа-а! – Его лицо свела судорога боли. При одной только мысли об операции по моей спине вдоль позвоночника медленно стекал холодный пот. В голове всплывали рассказы Чехова и Булгакова, и тут мне впервые показалось, что их медицинские байки нисколько не смешные. – Алло, Ильинична? Да-да, и тебя с Новым годом, дорогая! Ты много выпила? На ногах стоишь? Стоишь – хорошо! А анестезиолог наш знаешь где? С тобой бухал? Уже лежит? Ну ладно, давай руки в ноги – и в госпиталь! Тут острый живот, резать будем! До Углова дозвониться не могу, значит, тоже уже лежит… Как придешь, готовь операционную и набор для аппендэктомии! Отправил бойца с сопровождающим в душ отмывать грязь с тела и брить пах, а сам побежал искать атлас оперативной хирургии. В два часа и тридцать минут я поднялся в операционную с книгой под мышкой и будто сквозь туман увидел кафельный пол, ослепительную бестеневую лампу и блестящие инструменты. В стерильном воздухе витал едкий запах антисептиков. Солдат уже лежал полураздетый на столе. Ильинична, самая опытная медсестра в госпитале, завершала раскладку инструментов на столике, об истинном предназначении половины которых я и не подозревал. Сопровождающего я отправил домой к Углову в последней надежде разбудить настоящего хирурга. – Доктор, а книжка зачем? Вы чё, по ней резать будете? – вдруг спросил солдат. – Нет, боец! Я этих разрезов столько сделал, что мне теперь скучно только скальпелем махать, и я книги читаю во время операций, – соврал я. Когда я раскрыл атлас с изображениями аппендикса и положил на второй столик рядом с собой, Ильинична, несмотря на замутненный взгляд, сразу все поняла и вопросов лишних больше не задавала. – Ну как? – Я тыкал в кожу скальпелем и внимательно всматривался в лицо солдата. – Нормально вроде, – послышалось в ответ будто издалека. Аккуратно, стараясь вспомнить все навыки, я стал при помощи зажима и скальпеля продвигаться вглубь разреза. Когда я дошел до мышцы, откуда-то хлынула темно-красная густая кровь и мгновенно заполнила всю рану. Ильинична стала вытирать ее марлей, но кровь никак не унималась. Сдерживая дрожь в руках, я стал тыкать зажимом по краям разреза; кровь не останавливалась. В один миг стало холодно, и ручеек на спине превратился в полноводную реку. Зачем я пошел в медицину? Почему я сегодня не нажрался, как доктор Углов? Лежал бы пьяный дома… – Крючками один не справлюсь. Давай ранорасширитель! В слепом отчаянии я зажал край раны; кровь перестала течь. Перевязал какой-то мелкий сосуд и попросил отсос для крови. Теперь рана предстала чистой, на ее дне блестел апоневроз. Дальше я стал действовать более уверенно, разрезал апоневроз и раздвинул мышцы. Поднял пинцетом брюшину, рассек и ее. По радио объявили: местное время три часа и тридцать минут. Я что, час тут вожусь? Пока даже кишку еще не видел. Куда я полез? Дождался б, когда Углов протрезвеет, и помог ему. Но нет же, сам взялся. Ильинична заботливо промокнула мой лоб. Я дополнительно залил в рану анестетика и перевел дыхание. То, что я видел теперь внутри раны, не походило ни на один рисунок из атласа. Я пальцами достал наружу слепую кишку; по руководству у нее должен быть серо-аспидный цвет. Солдат продолжал безмолвно мычать, на боль не жаловался, значит, можно действовать дальше. Я и аспида-то в глаза не видел, но продолжил поиски червеобразного отростка. Вот же он! Червяк! Ярко-красный и скользкий. Схватил его зажимами, перевязал в двух местах ниткой и решительно оттяпал от кишки. Разжав концы зажима, я быстро выбросил отросток в отходы. Но Ильинична, окончательно протрезвевшая к этому моменту, посмотрела на меня с укором и достала его пинцетом. После чего погрузила червяка в банку с формалином и спиртом. Точно! Нужно же еще провести гистологию того, что я отрезал. Повисло долгое молчание. Хотелось провалиться сквозь холодный кафель пола операционной. Хотелось извиниться за свое незнание и невежество перед Ильиничной, за то, что я вообще учился на врача. Следующие пять дней я жил как в тумане, заметно исхудал и осунулся. Мой воспаленный разум рисовал страшные картины. У солдата разойдутся мои неровные швы и кишка вылезет наружу. У него начнется сепсис! Зачем я туда вообще сам полез? Что я отрезал? А что, если я удалил совершенно здоровый кусок кишки? Тогда безобразные швы расползутся и… Солдата начинает трясти озноб, поначалу он улыбается, вспоминает родной чум и родителей, потом затихает. Потом следствие, военный суд, об этом уже знает все Министерство обороны. Подключается Комитет солдатских матерей. Позор на всю страну. И вот я уже не военный врач и не человек вовсе. Я сильно пожалел, что поступил в Военно-медицинскую академию, что попал на эту чертову Чукотку. На следующий день после православного праздника я первым делом направился через залив по льду в городскую больницу к специалисту по червеобразным отросткам. Этот доктор работал здесь с момента основания больницы; он носил длинные седые усы и бороду. Налил кофе, взял из моих рук склянку и удалился в лабораторию. Вернувшись через тридцать с чем-то минут, он сказал сквозь бороду: – Это точно червеобразный отросток. Только он нормальный абсолютно! Но это еще перепроверить надо будет. Главное, что солдат жив и здоров! Допивай свой кофе, и пойдем коньяку лучше тяпнем. И в этот момент сразу как-то легче стало. Я тут же обрадовался и позвонил Ильиничне с отличными новостями. Вернулся в госпиталь, снял солдату швы с раны и отправил его в часть. СПРАВКА: Михаил Фоминых - Выпускник Военно-медицинской академии. Онкогематолог. Живет и работает в Санкт-Петербурге. Печатался в журналах «Звезда», «Дружба народов». МНЕНИЕ: «Михаил Фоминых в каком-то смысле продолжает традицию всех великих отечественных врачей-писателей. А их в истории нашей литературы было немало. В рассказе, название которого сможет прочитать далеко не каждый обычный человек, можно найти немало отсылок к Михаилу Булгакову. Как и его прославленный тезка, Михаил Фоминых не боится поставить героя текста в непростое положение. Однако он выходит из него с высоко поднятой головой», - писатель Андрей Богомолов.
