Такой историей, как у актрисы Натальи Андрейченко, может похвастаться мало кто из российских звезд. Мэри Поппинс из фильма «Мэри Поппинс, до свидания!», Любовь Антипова из «Военно-полевого романа» и Ирина из фильма «Подари мне лунный свет», Наталья жила в разных странах, снималась в Голливуде, была ученицей лучшего друга далай-ламы. И этой осенью вышла книга о ее жизни, ее история. В первой части своей беседы с «Мослентой» актриса рассказала о своем столичном детстве, дружбе с коллегами, трагедии Николая Еременко и своем духовном учителе. Ниже — ее монолог. Про Наташу Я всегда очень любила землю, на которой я родилась. Безумно любила. Все было для меня правильно, все хорошо. Моей душе поистине было необходимо родиться в России, в Москве. Это был ее выбор. Я знаю, чувствую и очень сильно благодарна за это — за то, что я русская. Я этим горжусь. Родилась девочка непростая — специальная. Это я про Наташу. Наталья Андрейченко — это образ, спрограммированный, созданный, выстроенный мной. А маленькая Наташа — тот самый человек, который сейчас говорит с вами. Выйти к ней трудно. Но после огромного пролета над гнездом кукушки, которым и была моя жизнь, происходит слияние двух этих людей — артистки Натальи и бедной девочки Наташи. Про маму и любимую бабушку Так случилось, что у Наташи мамы никогда не было. Матерью ее была очень мощная, воспитанная, безумной красоты женщина — номенклатурный работник с тремя образованиями. Очень жесткая, ответственная, она была колоссальным руководителем в Министерстве просвещения РСФСР, командиром и начальником — ее все боялись и она всех строила. Точно так же она строила и меня, поэтому я, только когда оказывалась в кривеньком и скошенном доме моей любимой бабушки Анны, могла наконец почувствовать себя свободной. Моя любимая бабушка… Я сейчас нахожусь в отеле, а у меня ее фотография стоит. Я ее с собой ношу. Такой мудрости, такой красоты человек… Еще у бабушки в этом домике была комната с огромным оранжевым абажуром. От него шел такой теплый свет… И именно этот абажур во мне, в маленьком ребенке пробудил талант дизайнера. Я им тоже стала впоследствии. Бабушка всегда меня понимала, никогда на меня не сердилась. Мы жили с ней душа в душу. Но это были редкие моменты, потому что мне нужно было уезжать в Долгопрудный, где вовсю командовала мама. Про папу А вот папа был роскошный и очень добрый. Он был инженером большого Долгопрудненского машиностроительного завода, как выяснилось впоследствии, секретного. Он прошел войну, когда был еще совсем юным. Она началась в его 13 и закончилась, когда ему было 17 лет. Он четыре раза убегал на фронт. В четвертый раз его там оставили, потому что поняли: бесполезно что-то с этим делать. Папа — великий человек, величайший. Простой, скромный, аристократичный, он давал мне столько любви… Так он и стал моим самым главным другом. Он и бабушка, они были моими родителями. Про очень особенное место Я очень мало знала про себя, не имела понятия, какие у меня корни. Никто ничего об этом ребенку не докладывал. А я часто убегала из бабушкиного дома, перебегала Дмитровское шоссе и попадала в одно особое место. Это был огромный красивый дом — трехэтажный, с колоннами. Меня туда тянуло так, что передать не могу. Но войти в него было невозможно. Там были какие-то то ли офисы, то ли непонятные заведения. И только слева, на первом этаже, оставалась разбитая керосиновая лавка, в которую я могла попасть. Я прибегала и просто стояла там. Долго стояла. Никто не понимал, откуда взялся этот ребенок, пока бабушка не находила меня. Все было неплохо, пока об этом не узнала моя мама. Она приехала и стала танцевать мне свой танец с саблями, как потом научилась его устраивать и я в своей жизни. Мама стала лечить меня от керосиновой зависимости. Мне было далеко за 40, когда моя бабушка призналась, что именно в этой комнате, в этой керосиновой лавке повесился аристократ и серьезный промышленник — мой прадед, господин Соколов. Он сделал это, когда казнили царскую семью. Его душа не выдержала. Про генетический код Я ничего не знала об этой истории. Но самое интересное, что об этом ничего не знала и моя мама. Только потом я научилась проводить некоторые параллели. Возможно, мама именно потому и была такой жесткой, что в ней так проявлялся аристократизм. Она приходила и занимала все пространство. И начинала командовать. Даже за несколько часов до смерти, когда Сонечка, помощница, говорила ей: «Бабушка, вы же не дышите. Я останусь с вами до утра», — она отвечала: «Кто это тебя приглашал? Никто не останется ночевать в моем доме. Ты придешь на работу в восемь утра!» И никакие возражения не работали. «Ты придешь ровно в восемь. Ты меня слышишь?» — и это был тот самый тон, от которого мне всегда хотелось просто зарыться в песок и никогда не вылезать оттуда, умереть. Я думаю, это был тот самый дух аристократизма, который мама сама не могла осознать в себе, а он — как генетический код. Он встроен в тебя, и все. Ты ничего не можешь с ним сделать. Наверное, мама любила нас всех как-то по-своему. А мы ее боялись… Про маленький дворец Меня все время пытались причесать и сделать такой же, как все. Но у меня не получалось. Я не давалась. И от этого росло все больше и больше мое внутреннее стеснение. Никогда не забуду. Мне четыре с половиной года. Я — в Долгопрудном. Мы живем в очень красивой квартире с высокими сталинскими потолками. Она была двухкомнатной, так что мы жили с соседями. У нас была только одна комната, но она была настолько элегантна… Там был балкон. И вообще она была похожа на маленький аристократический дворец — где-то 18 квадратных метров. Вторая комната, соседняя, была больше. Там тоже жила семья из трех человек. Взрослых я никогда в жизни не видела, а знала только их дочку — когда родители были на работе, мы играли вместе. Но в остальном мама построила всех так, что, когда кто-то из нашей семьи выходил в этот большой сталинский коридор, заходил в ванную или шел на кухню, рядом никто появиться не мог. Вот я нигде соседей и не видела. Мама все распределила по часам и секундам — кто, когда, где и для чего. Так что мы фактически жили в однокомнатной квартире. Про мужчин, женщин и женское начало А вообще играла я, по-хорошему, только с мальчишками. Честно говоря, у меня вообще сложные отношения с женщинами. Наверное, это потому, что они меня всю жизнь ревновали, а я ничего плохого им никогда не делала. Но в итоге я стараюсь держаться от них подальше. Вот поэтому все мои друзья — мужчины. И любимые, и любовники, и мужья. Никогда с этим проблем не было. Женщины вокруг меня стали появляться только в последнее время. Я бесконечно рада, что мое женское начало начинает расцветать. За это я благодарна моему психологу Элине Ясинской. Она открыла во мне эту женственность и объяснила многие вещи, о которых я даже догадываться не могла. Она говорит: когда ребенку недодано женской ласки, когда у девочки, по сути, нет матери, она остается обезоруженной. Она не может дать этого и своим детям. Я выскочила в коридор, плакала, ревела, потом слезы кончились. Я пришла в ее комнату, обнимала, ласкала, целовала. Я вообще всегда ее любила. Это было совсем по-другому, чем в моем детстве, которое шло как в концлагере. Но этого все равно было недостаточно. Про фельдмаршала и игры в войнушку Так вот, друзьями моими были только мальчишки. И мы играли только в войнушку. И вот каждый раз фельдмаршал, будь он хоть Кутузовым, хоть Суворовым, хоть Жанной Д'Арк, — это все я. Мы находили какие-то картонные коробки и делали из них себе что-то вроде крепостей. Зима тогда такая роскошная была. Раньше вообще зимы были обалденные. Таких сейчас уже нет. Это был другой снег, другой лед. Все было ярким, чистым. И была у нас огромная ледяная горка. Мы с нее на обрезках этих коробок слетали вниз. И были у нас, конечно же, полчища. Мы шли на войну. Я руководила. Мне было четыре с половиной года. И была абсолютно счастлива. Играло со мной шестеро, что ли, мальчишек, они были чуть постарше меня. Однажды мы снова играли вместе, и я была Ханом Батыем. Почему именно им? Откуда он взялся? Не знаю. И вот в какой-то момент это мое воинство говорит: надоело нам это все. Не хотим воевать. Вообще, говорят, не понимаем, кто этот твой Хан Батый. Дружить с тобой больше не будем и слушаться тебя не будем. Так фельдмаршал и остался без армии. Про лунный свет и Николая Еременко У меня со всеми коллегами были хорошие отношения. Другой вопрос, с кем мы проводили больше времени. Например, так было с Всеволодом Шиловским и Зиновием Гердтом, с которыми снимались в «Военно-полевом романе». А когда мы начали снимать великий фильм «Подари мне лунный свет», там был Коля — Николай Еременко. Я очень боялась встречи с ним. Он был очень известен, у него были шикарные роли, и мне казалось: он будет таким снобом, таким крутым, суперзвездой… Три месяца моей жизни со всем этим? Я сойду с ума! Но Коля оказался удивительно воспитанным, умнейшим, талантливейшим и потрясающим человеком. А еще он был спортсменом — бегал по утрам. История самого Коли и та, что рассказана в фильме «Подари мне лунный свет», оказались параллельными. В кино у его героя появляется молодая девушка, о чем узнает его жена, моя героиня. Мы там пытаемся покончить жизнь самоубийством, но потом оживаем, выходим из этой ситуации и в финале признаемся друг другу во всем, что есть у каждого на сердце. Мы счастливы, мы смотрим на луну. Конец. Девушка очень скоро его бросила. Это было уже в Москве. Он закрылся в квартире, где они встречались, запил, закурил, ничего не ел, а через три недели умер. И вот похороны. Минск. А кто сидел у гроба? Подруга настоящая, верный соратник по жизни — жена Коли. Однажды мы ехали с ним в поезде на какой-то фестиваль. А мы как раз в то время озвучивали «Подари мне лунный свет». Со мной была и моя дочь Настя. Она как-то зашла к Коле и исчезла у него на два часа. Вернулась, и все: «Мама, он такой хороший человек, такой умный, такой замечательный!» Прямо влюбилась в него. А потом и он уже ко мне зашел: «Знаешь, у тебя Настя такая умная, с ней разговаривать можно. А ведь ей всего 11 лет… Что происходит?» Так они и проговорили всю дорогу. Про Аркадия Райкина А однажды я видела Аркадия Райкина на Арбате в очереди за гречневой кашей. Я просто поразилась. Встала перед ним на колени и говорю: «Аркадий Исаакович, что вы, блин, здесь делаете?» А он мне спокойно так отвечает: «За кашкой стою». А я говорю, что ему же должны привозить эту кашу, и не только ее. Не может же быть так… Он только продолжает спокойно отвечать: «Да нет. Я уже сам как-нибудь…» Меня это просто оглушило. Тогда я сказала ему, что у меня, конечно, нужного телефона нет, но есть один очень известный человечек. Он в то время держал Елисеевский гастроном. Аркадия Исааковича обязательно нужно было подключить к особой цепочке, чтобы ему привозили продукты домой, как специальным людям. Господи, только вспомню… Мы ведь не были знакомы с Аркадием Исааковичем. Тогда в том магазине, в этой жуткой очереди, была первая наша встреча. Вот такая жизнь. Про монгольского будду Одним из самых главных людей в моей жизни, моим учителем и наставником был Ринпоче Богдо-гэгэн IX (глава Ассоциации буддистов Монголии — прим. «Мосленты»). Это невероятный человек. Как и его лучший друг, Далай-лама XIV, он был провозглашен настоящим буддой. Девять раз он был императором Монголии и ее главным духовным лицом. Я ездила к нему постоянно — минимум три раза в год. В один из уютных вечеров он сделал мне роскошные подарки — тибетское платье специально для моей встречи с его святейшеством далай-ламой, а еще одно — для небольшого хулиганства. Он сам, Богдо-гэгэн, был одет в императорские одежды. В книге опубликованы фотографии. Шапка соболиная, сам весь в норке. Тогда он надел сапоги, атласный камзол. Настоящий император. Наверное, единственное, о чем я сожалею, что так и не задала ему вопроса, который не оставлял меня никогда. Наталья Андейченко — это роль, а Наташа, настоящая, она другая совсем. Она очень стеснительная. И вот я никак не могла спросить: «Ринпоче, дорогой, скажи мне, пожалуйста, в каких жизнях мы встречались? Как мы связаны? Почему так все случилось?» Я каждый день об этом думала. Я бывала у него по два-три месяца, проходила учения. Возвращалась постоянно, а вопрос не могла задать — стеснялась. В самом конце жизни, когда он был уже очень серьезно болен, мне позвонила его помощница и сказала, что Ринпоче очень просит меня срочно приехать домой. Я сначала не поняла, о чем речь. А он звал меня туда, в Монголию, во дворец. После этого он очень скоро ушел, а я так и не доехала. У него на алтаре рядом с изображениями будд и бодхисаттв стояла моя фотография. И я тоже так и не узнала, почему и какое я имею отношение ко всем этим святым существам. Про танцы с левитацией и телевизионщиков Ринпоче Богдо-гэгэн IX однажды прилетал ко мне в Дом на набережной, где еще Театр эстрады. Мы были у меня на балконе. Я оттуда обозревала Кремль, а он следил за моими тусовками. Ринпоче, когда пребывал в Москву на какие-то большие встречи, всегда приезжал ко мне в гости. Однажды в этот момент к нам приехали и с НТВ. Вот только тот ролик так на экраны и не попал. История вообще вышла неприятная. Мы тогда с ним танцевали. А Ринпоче был йогом с самого детства. И танцевать он очень любил. Мы это вообще любили больше всего на свете. И он танцевал так, что просто на секунду зависал в воздухе. Это все видели, это сняли, но где этот материал, неизвестно. Потом в газетах писали, что «Андрейченко с ламой удалбывались до такого состояния, что висели в воздухе и не знали, как спуститься вниз». Нет слов.
