Давыдов Анатолий Васильевич, геофизик, профессор, часть 1
По распределению после окончания института я должен был ехать на работу в Ташкент. Но за месяц до защиты дипломного проекта из 1-го главка Министерства Геологии, который занимался поисками и разведкой урановых месторождений, пришла заявка на одного выпускника-геофизика для завода в Махачкале, который выпускает радиометры для нужд этого главка. Условия - должность инженера в Специальном конструкторско-технологическом бюро (СКТБ) и комната.
Это был довольно сумбурный период в развитии нашей промышленности. В конце 50-х годов на базе мастерских Дагнефти в Махачкале было начато строительство приборостроительного завода. Инициатором строительства выступил один из главков Минсредмаша, ведающий "ядерным приборостроением", в том числе приборами и оборудованием для поисков, разведки, добычи и обогащения урановых руд. Чем именно был вызван выбор места для завода, понять трудно. Дагестан не имел для таких целей ни приличной радиотехнической базы, ни кадров. Зато он имел благодатный приморский климат, 300 солнечных дней в году, абсолютно не освоенное побережье с прекрасными песчаными пляжами, изобилие вина и баранины для шашлыков. А также "подпольную" осетрину и черную икру на рынках. Знаменитое "Белое солнце пустыни" свидетельствует об этом достаточно наглядно, потому как снималось непосредственно под Махачкалой. При выборе места для заводов будущие ведомственные дома отдыха и санатории для чиновников также имели весьма существенное значение.
Как было принято в советские времена, завод строили и одновременно "заполняли" продукцией. Большой отдачи от него не ждали, а потому поступали просто и бездарно: передавали на освоение с других заводов устаревшую, разнопрофильную, мелкосерийную и бесперспективную аппаратуру, снять которую с производства было невозможно (фондируемая, а частично и двойного назначения, поставлялась и военным).
Грянула децентрализация управления страной, и завод перешел в ведение Дагестанского совнархоза. Совнархоз был заинтересован в развитии местной промышленности, особенно такой престижной, как приборостроение, но рассчитывать приходилось на собственные силы. В радиотехнике между тем шла очередная революция – переход на транзисторную электронику. Союзные НИИ и ОКБ приборостроения работали на "крупные" правительственные и военные заказы и мелочами не занимались. Изготовители и потребители мелкосерийной продукции оказались в тяжелом положении, приборы стремительно устаревали.
Тогда в Дагестанском совнархозе решили организовать при заводе собственное СКБ. Основные задачи – модернизация выпускаемой продукции и проведение собственных разработок новых приборов. Такая позиция нашла поддержку в Мингео СССР, с которым был согласован перспективный план СКБ по модернизации и разработкам новой ядерно-физической аппаратуры и каротажных станций для геологоразведки с гарантией финансирования работ. Этому решению я был обязан своим появлением в Махачкале – хоть один человек в СКБ должен иметь представление о назначении аппаратуры, условиях ее эксплуатации и проводить испытания на соответствие техническому заданию.
Все технические вопросы производства продукции на заводе решают два основных отдела - Главного конструктора (ОГК) и Главного технолога (ОГТ). Кроме них существует множество других подразделений завода, от отдела снабжения до отдела сбыта, но ОГК и ОГТ – мозг завода. Волею судьбы я попал инженером в ОГК (оклад 140 рублей, жить можно), получил месяц свободного времени и начал знакомиться с новым для себя делом.
Махачкала в этот период была небольшим городом с населением порядка 200 тысяч. Для проживания снял комнату на окраине города, и через месяц встретил жену. В конце года завод выполнил свои обязательства и дал нам комнату в коммунальной квартире первого построенного заводом жилого дома. Семейную жизнь начали с матраца, одеяла и подушки на полу, которые жена привезла с собой. В этом доме мы обитали 8 лет, в нем же у нас появились два сына.
Между тем события на заводе развивались достаточно стремительно. Появились еще 2 молодых специалиста, закончивших радиофакультеты в Перми и Свердловске. Будущий начальник СКБ подписал первые договора, и в июне 1962 года приказом директора завода СКБ было выделено в самостоятельное подразделение. Состав: начальник СКБ, экономист и радио-конструкторское бюро из 6-ти человек - начальника, трех инженеров и двух конструкторов. Этим составом были начаты сразу четыре проекта модернизации: радиометра КРТ, радиометра "Виток", каротажной станции ПКС-750 и полевого осциллографа для Минсредмаша. Это было чистой авантюрой. Никто из состава СКБ, включая начальников, никогда ранее разработками приборов не занимался. Но мы были молоды, далеко вперед не заглядывали. За перспективы нашей деятельности отвечали начальник СКБ и экономист, которые популярно нам объяснили, что для нормального существования нужно иметь заказов не менее 10 т.руб. в год на человека. Заказов на модернизацию хватит на год. Для получения "настоящих" заказов нужно хорошо сделать эти, и здесь у нас полная свобода с одной целевой задачей – продлить жизнь старых приборов еще лет на 5 минимум.
Одновременно конструкторами была выполнена модернизация каротажной станции ПКС-750 с переводом на новый серийный автофургон КАВЗ. Радиометр КРТ-М вошел в состав каротажной станции. Испытания радиометра и станции прошли успешно, с 1963 года они был запущены в серийное производство, а я переведен на должность старшего инженера (уже 160 руб.) и подключен к модернизации радиометра "Виток".
Практически это была разработка нового переносного каротажного радиометра "Виток-2" на глубину до 300 метров с непрерывной регистрацией диаграмм на самописце. Она шла 2 года по полному циклу: эскизный проект, технический проект, рабочий проект, изготовление трех опытных образцов, Государственные испытания. От варианта "Виток" осталась только конструкция наземного пульта. Для нас это была первая разработка транзисторного измерительного прибора с метрологическими параметрами на мировом уровне, и далась она нам с большим трудом. Транзисторная электроника была внове даже для радиоинженеров, не говоря уже обо мне. Пришлось работать и учиться, как студенту – заочнику. Но прибор был сделан, прошел Государственные испытания, принят на серийное производство, и выпускался более 10 лет.
СКБ между тем развивалось. К концу 64 года нас уже было более 30 человек в составе двух тематических отделов (ТО), конструкторского бюро (КБ) и опытного участка. Через СКБ мы пропускали теперь все новые изделия, которые поступали на завод на освоение, выполняли технологическую стандартизацию, изготавливали на опытном участке головные образцы. Это позволило заводу быстро наращивать объемы производства новой продукции. Я стал ведущим инженером ТО ядерно-физической аппаратуры, которое работало над несколькими заказами Мингео и Минсредмаша. По постановлению Совета Министров СССР мы начали разработку двух новых крупных проектов для Министерства Геологии: многопараметровой автоматической каротажной станции МАКС и многоканального каротажного спектрометра "Топаз". Ведущим методическим НИИ проектов был Ленинградский ВИРГ. Я был назначен Главным конструктором этих разработок.
Станция МАКС должна была стать первой многопараметровой каротажной станцией на многожильном кабеле для поисков и разведки рудных месторождений с одновременной регистрацией нескольких видов геофизических параметров Разработка была комплексной. Наше СКБ стало Генеральным конструктором станции. Многожильный каротажный кабель с центральной коаксиальной парой разрабатывал Бакинский кабельный завод, многоканальный самописец с ультрафиолетовой самопроявляющейся фотозаписью – Кишиневское СКБ измерительных приборов, электрическую лебедку – Московское СКБ Мингео, двухканальный каротажный радиометр – Союзный научно-исследовательский институт приборостроения (СНИИП) Главатома.
Разработке не везло. Началось время перманентных промышленных реорганизаций. Для начала разработку кабеля провалил Бакинский завод, и она была переброшена на Ташкентский кабельный завод. Цена ташкентского кабеля оказалась настолько высокой, что заказов на серийное производство не последовало. В нашем распоряжении оказалась только одна строительная длина опытного образца кабеля. Затем последовало извещение о снятии с производства автофургона КАВЗ - базы станции. Разработку переориентировали на ЗИЛ-130. Через год выяснилось, что снятие с производства фургона КАВЗ было отменено, и все вернулось на исходные позиции.
Кишиневское и Московское СКБ свои разработки выполнили, хотя и с нарушением сроков. Зато СНИИП сорвал разработку радиометра. Как оказалось, для них это был малозначимый заказ, утруждать себя они не стали, и скомплектовали радиометр из узлов и блоков других приборов. Результат – полный провал приборов на Межведомственных полевых испытаниях. Как Главный конструктор станции, я отказался принимать радиометр на доработку, надежнее было сделать свой собственный радиометр.
В 1965 году мы защитили эскизный проект станции и приступили к техническому проекту. К этому времени со мной уже работали мои однокурсники по институту, которых я переманил из Краснохолмской экспедиции. Им тоже пришлось осваивать радиотехнику, но геофизики, в отличие от радиоинженеров, хорошо понимали, что они делают, для чего делают и как это все должно работать. Мне лично систематизировать свои знания в радиотехнике помогла подготовка курса по полупроводниковой электронике, который меня пригласили читать на открывшемся к тому времени радиотехническом факультете местного университета.
Новый директор завода, Рубцов, назначенный Северо-Кавказским Совнархозом, был крупным специалистом радиоприборостроения и блестящим организатором производства. Для него это было опальное назначение, за чрезмерную самостоятельность и инициативу на должности Главного инженера Совнархоза. Наш фактический руководитель государства – КПСС, и в те времена не терпела самостоятельности, а инициатива в хозяйственной деятельности была невозможна без нарушения действующих законов и постановлений Рубцов видел для завода только одну перспективу устойчивого развития – работу на военных. И хотя технологическая база завода не была такого уж высокого уровня, Рубцову удалось, используя свой авторитет и личные связи, получить крупный военный заказ – освоение только что законченной в разработке новейшей гидролокационной станции для ВМФ.
Гидроакустическая аппаратура была абсолютно новым направлением для завода. Все нужно было начинать с нуля при полном отсутствии специалистов. Рубцов понимал, что для выполнения заказа ему понадобятся все инженерно-технические кадры, которые имеются на заводе. Он объединил ОГК завода и наше СКБ в одно Специальное конструкторско-технологическое бюро (СКТБ), а в его составе создал третий и самый мощный тематический отдел – гидроакустической аппаратуры, сконцентрировав в нем основные кадры СКТБ. На возражения руководителей двух первых ТО о невозможности с остатками кадров выполнять в установленные сроки плановые опытно-конструкторские работы (две из них - по постановлению Совмина СССР) он ответил просто и ясно: "На ближайший год Ваши заботы меня не волнуют. Выкручивайтесь сами. Выговора за провалы разрешаю носить на груди вместо медалей. Больше на эту тему меня не беспокоить".
В переделку попали и мы с Самойлиным. Меня Рубцов назначил начальником отдела гидроакустической аппаратуры, а Валеру – ответственным за подготовку контрольно-измерительной и испытательной базы производства аппаратуры. "Я знаю, что Вы геофизики. А гидроакустика – это почти сейсмика в воде. Других специалистов у меня не будет, придется освоиться Вам".
Пришлось освоиться. Это была очень сильная школа. Целый год вместе со всеми, кто принимал участие в технологической подготовке и освоении производства гидролокаторов, мы появлялись на работе в 8 часов и уходили с завода в 9-10, вместе с Рубцовым. Итоги работы за каждую неделю и задачи на следующую обсуждались на совещаниях по выходным. Метод работы Рубцова, как руководителя, был прост: выслушать всех и принять собственное решение. "Каждый из Вас может иметь собственное мнение. Но если решение принято, выполнять неукоснительно и с полной отдачей. Чем быстрее выполним, тем больше останется времени на исправление ошибки, если решение оказалось неверным".
И очень жестко контролировал свои решения. Отдыхать приходилось в командировках по ведущим заводам и НИИ, где учились, как могли, и добывали все, что было нужно. Пришлось освоить сотни новейших технологических процессов, вплоть до точной штамповки взрывом крупногабаритных отражателей акустических излучателей, построить и оснастить специальной измерительной аппаратурой и оборудованием акустически заглушенные бассейны для настройки и испытания аппаратуры, которые в стране были наперечет. Рубцов научил нас работать с полной отдачей, находить быстрые и нестандартные технические решения в любых ситуациях. Но свое дело мы сделали точно по графику, и первая партия станций пошла на Черноморский флот.
Разработка и освоение этих станций удостоились Государственной премии. Одна медаль была выделена и для нашего завода. Но Рубцов, вполне достойный этой награды, к этому времени уже в другом месте занимался освоением новых ракет, а заменивший его директор завода не питал к нему симпатий. Слишком во многом уступал по авторитету, и с этим ему было трудно смириться. Документы остались неоформленными.
Моя работа в области гидроакустики закончилась после выпуска первых станций. Месяца за четыре до конца 66 года Рубцов вызвал меня к себе. "В каком состоянии работы по "Рассвету", "МАКСу" и "Топазу"?".
Эти разработки были начаты еще до Рубцова по постановлению Правительства. После перевода на гидроакустику формально я не отвечал за работу отдела ядерно-физической аппаратуры. Не знаю, был ли в том какой-то смысл, или это просто забыли сделать, но от должности Главного конструктора "МАКСа" и "Топаза" я не был освобожден, и продолжал, как мог, держаться в курсе дел этих разработок и помогать, чем мог, Пятину, который один пытался тянуть "МАКС". Только два инженера работали и на "Рассвете", который шел по заказу Минсредмаша и представлял собой внушительную аппаратурную стойку автоматического управления сразу на шесть конвейеров обогащения урановой руды для горно-обогатительных предприятий. Разработку и испытания "Рассвета" провел СНИИП, нашей задачей был рабочий проект и выпуск шести первых образцов. На "Топазе" вообще никто не работал. Рубцову я ответил коротко: "В коме".
Рубцов тоже был краток: "Похороны отменяются. Шесть "Рассветов" до конца года надо сдать на склад. Средмаш строит крупный ГОК. Срок сдачи ГОКа будет сорван. Но если "Рассветы" не будут стоять на складе – все собаки будут спущены на нас. Локаторы пошли, можешь взять с собой человек пять. Опытный участок будет работать по документации за одной твоей подписью. Монтаж - по принципиальным схемам. Всю документацию оформишь, пока "Рассветы" будут стоять на складе".
Оказалось, так тоже можно работать. Мы собрали очень дружную команду и за три месяца круглосуточной работы собственноручно смонтировали и отрегулировали все шесть "Рассветов". 31 декабря мы встречали Новый Год у выстроенных в ряд станций, поставленных на последний технологический прогон и мигающих десятками разноцветных огоньков. 1 января в шесть часов утра мы отвезли их на склад в присутствии представителя заказчика. Иначе было нельзя, в 8 часов утра начинался рабочий день нового года.
Межведомственные испытания станции и защита проекта "Топаза" прошли успешно. Станцию рекомендовали к серийному производству, но выпустили в дальнейшем только 5 штук. По аппаратурному комплексу, техническим параметрам и производительности она заменяла сразу три каротажных станции. Она опередила свое время, а это всегда стоит денег. За те же деньги производственники предпочитали купить три разных станции и иметь 3 автомашины, обычное получение которых всегда фондировалось...
В 69 году наше СКТБ было уже серьезной организацией, которая вела несколько крупных разработок с годовым бюджетом до 1 млн.руб., и одновременно выполняла функции ОГК завода (Начальник СКТБ был Главным Конструктором завода).. В техническом отделе ядерно-физической аппаратуры мы начали разработку для Минобороны спектрометра "Орбита" - прибора для определения возраста продуктов ядерных взрывов и радиоактивной загрязненности техники, продуктов и фуража, для Мингео разработку полевого альфа-, бета и гамма-анализатора проб и горных пород "Анализ", переносной электроразведочной станции "Орбита", переносного универсального радиометра "Агат-69" в двух модификациях - для каротажа скважин на глубину до 1500 метров и для поверхностного гамма-опробования, двухдетекторного радиометра повышенной надежности "ЗОНД-2" для каротажных станций с полным горячим резервированием всех функциональных узлов измерительного тракта, и новой серии гамма-каротажных скважинных приборов малого диаметра "Алмаз". Я был Главным конструктором этих разработок. Все разработки проводились уже на микросхемах, а для скважинных приборов малого диаметра мы разработали и изготовили собственные гибридные микросхемы. В начале 70-х разработки были закончены, прошли Государственные испытания, а радиометры для Мингео были даже внесены в Госреестр измерительных приборов страны. Но ни один прибор освоен не был. Почему именно – несколько ниже.
Семейная жизнь шла своим порядком. В 70 году мы с женой получили, наконец, двухкомнатную квартиру в новом доме. Жена окончила Дагестанский университет (вечернее отделение истфака), но работы по своей специальности в городе не нашла и осталась работать на заводе. Правда, сменила место работы – закончила в Ташкенте курсы патентоведов и перешла в бюро технической информации. Лично для меня это было очень удобно – получал все нужное в первую очередь с доставкой на дом. Дом оказался добротным и достойно выдержал Махачкалинское землетрясение 71 года.
Усилиями Рубцова наш приборостроительный завод стал одним из ведущих предприятий Дагестана. Новый директор завода был ставленником обкома партии, и к приборостроению никакого отношения не имел. Своего собственного мнения о направлении развития завода также не имел, сложных и высокотехнологичных изделий попросту боялся, и предпочитал не противоречить Минрадиопрому. В рамках же Главка РИП - радиоизмерительных приборов, которому был подчинен завод, мы выпускали совершенно непрофильную этому Главку продукцию. И новым пятилетним планом на 71-75 годы заводу предписали освоение РИП разработки отраслевых НИИ Главка. Разработки РИП в нашем СКТБ вообще не планировались. Министерство вело политику свертывания разработок изделий в заводских СКБ и концентрацию этой деятельности в крупных НИИ.
Я никогда не был противником разработки изделий по основным направлениям техники в крупных НИИ, заводские СКБ не могли быть конкурентами НИИ в этих вопросах. Но участие заводских СКБ в разработках новых изделий, хотя бы на последних стадиях, в модернизации изделий с переводом на новую радиоэлектронику, в разработке узкопрофильных модификаций базовых изделий для конкретных заказчиков и тому подобных работах небольшого масштаба позволяли инженерно-техническим кадрам заводов быть ближе к передовому техническому уровню отрасли, быть готовыми к освоению новых технологий и заранее готовить технику и специалистов к освоению новых изделий. Талантливые инженеры могут появляться везде, а не только в отраслевых НИИ. Они быстро растут, и если на производстве нет перспективы творческого роста, нет настоящих научно-технических задач, то уходят с такого завода.
В 70 году я был назначен Главным инженером СКТБ, в 71 – Начальником СКТБ и Главным конструктором завода. За годы своего существования и решения достаточно сложных научно-технических задач в СКТБ сформировался настоящий творческий коллектив с несколько необычными методами работы. Мы брали на разработку изделия, технические задания на которые больше выражали желания заказчиков, а не были технически и метрологически обоснованы научно-исследовательскими работами или аванпроектами. Вероятность провала таких разработок была высокой, но высокой была и степень свободы в технических решениях, что ценили наши инженеры.
Расчет был на быстрое развитие радиоэлектроники, и, как правило, этот расчет оправдывался. Новый директор на первых порах предпочитал не вмешиваться в дела СКТБ, поскольку свои обязанности по обслуживанию производства и освоению новых РИП мы выполняли более чем на должном уровне. Организация работы в СКТБ распространялась в Дагестане в качестве передового опыта, а меня в 73 году даже "избрали" членом Дагестанского обкома партии (как инженер и руководитель я уже давно был членом КПСС, без этого нельзя), а в 75 – председателем Совета новаторов Махачкалы (главными новаторами, естественно, числились главные инженеры заводов и их заместители). Однако политику Главка на сокращение разработок наш директор поддержал, и после 74 года они практически прекратилось.
В 73 году мы получили новый удар в спину со стороны Главка. По решению Правительства производство аппаратуры ядерно-физического профиля сосредотачивалось в Главатоме, для чего выделялись деньги на строительство новых заводов и модернизацию уже существующих. Для обоснования объемов финансирования Главатом на обширном межведомственном совещании производителей и потребителей породил протокол передачи на новые заводы освоения всех новых разработок аппаратуры этого профиля после их завершения в НИИ и СКБ других министерств. Все разработки нашего СКТБ для Мингео и анализатор "Орбита" были включены в этот протокол и сняты с плана освоения новых изделий завода. По существу, данное направление на заводе закрывалось. Позиция Главка РИП была понятна и предсказуема – освобождение завода от непрофильной для Главка и малосерийной продукции.
Цель "Главатома" тоже понятна – выбить из правительства больше денег на строительство заводов. Но близорукость потребителей продукции, в том числе Мингео, просто поразительна. Приборостроение "Главатома" – для ядерной промышленности, ядерных электростанций и специальных научных исследований. Заводы "Главатома" работают по своим стандартам, по своим технологиям и получают разработки от своих НИИ. Никаких приборов по другим стандартам и технологиям на освоение они не принимают, и принимать не будут, много труда и мало прибыли. Исключения, конечно, бывают, но редко и только для крупносерийной продукции с переработкой документации за счет заказчика. Для меня было ясно, что наши разработки обречены на полку. Когда "Главатом" получит деньги, протокол превратится в бумажку. А вот снятие приборов с освоения на нашем заводе – это план, который вступит в действие немедленно с прекращением финансирования подготовки их производства. Прокол Мингео был фатальным. А мог бы и не быть, аппаратура Мингео геологоразведочная, а не ядерная, и от подписания протокола можно было отказаться.
Последствия не заставили себя ждать. Мы подготовили для передачи документацию на "Агат-69" и вызвали для ее приемки представителей завода в Дубне, на котором по протоколу планировалось освоение изделия. Дубна попросила выслать документацию почтой. Через полгода она вернулась назад с кратким сопроводительным письмом, в котором указывалось, что в таких-то чертежах имеются отступления от действующих в настоящее время ГОСТов. Это был безотказный трюк. В документации тысячи чертежей, в каждом чертеже ссылки на ГОСТы, ОСТы, стандарты и ТУ заводов-изготовителей комплектующих изделий, и что-то из них ежедневно меняется, отменяется, заменяется. При обоюдном желании сторон передать и принять документацию, эти вопросы известны и решаются в рабочем порядке. Если такого желания нет – ситуация становится тупиковой, о чем я немедленно поставил в известность Мингео.
Месяца через два вопрос с передачей документации решался непосредственно на совещании в Госстандарте. И хотя изделие прошло Государственные испытания под председательством представителя Госстандарта, материалы Госкомиссии утверждены Госстандартом, прибор внесен Госстандартом в реестр измерительных приборов страны, тот же Госстандарт решил, что документацию надо перерабатывать под действующие на текущий момент времени ГОСТы. Мало того, Госстандарт решил, что новый прибор несколько выделяется по своим характеристикам из ГОСТа на каротажные радиометры (это действительно так, "Агат-69" имел авторское свидетельство на свою новизну) и в ГОСТ должны быть внесены соответствующие дополнения. Волокиты минимум на год, за который изменятся еще сотни ГОСТов, и т.д. и т.п.
В перерыве этого совещания я вызвал в коридор Главного инженера дубненского завода Н.Н. и Ю.В.Хромова, которых хорошо знал, и которые между собой знакомы, кажется, не были. "Н.Н., скажите, пожалуйста, чисто между нами, что будет, если Вы примете документацию?". "Я не буду Главным инженером завода". "Спасибо. Я хотел, чтобы Ю.В. услышал это лично от Вас".
Когда Н.Н. ушел, Ю.В. спросил, а что же делать. "Не знаю, Ю.В. Ваша аппаратура малосерийна и невыгодна для радиозаводов. Она должна выпускаться на заводах геологоразведки, которые у Вас были до совнархозов, или на опытных участках отраслевых НИИ. За рубежом геофизические фирмы делают аппаратуру для себя сами. Документация в Вашем распоряжении".
Я понимал, что активный творческий период в СКТБ идет к концу. После завершения разработок начался естественный отток ведущих специалистов в НИИ и СКБ других городов, в том числе в СНИИП в Москву и в ВИРГ в Ленинград. Я не пытался их удержать. Хороший специалист должен работать на хорошей работе, иначе он перестанет быть хорошим специалистом. В периоды научно-технических революций останавливаться нельзя, немедленно отстанешь, а догонять всегда трудно. А в приборостроении был именно такой период.
Семидесятые годы были годами провала экономических реформ Косыгина и постепенной деградации социально-производственной структуры общества, что предопределило развал экономики страны в 80-х годах с последующим развалом страны. Товарно-денежные отношения, положенные в основу реформ Косыгина, были несовместимы с той моделью социализма, которая существовала в нашей стране, и привели прямо к противоположным результатам. Все это сопровождалось милитаризацией внешней политики, нарастанием диктатуры партии во всех областях общественной и хозяйственной деятельности, стремительным развитием бюрократии, коррупции, безграничной политической и общественной демагогии на фоне гигантомании пятилетних планов и великих строек социализма.
Формировалась жадная, амбициозная, беспринципная, бездарная и откровенно безграмотная руководящая каста страны, которая присвоила себе право управления всем и вся, вплоть до установления своих собственных "законов" экономического развития. Она была хорошо структурирована и опиралась на местные и национальные касты, которые формировались так же стремительно. В промышленности эта "элита" выдвигала на руководящие посты равных ей по бездарности безропотных исполнителей своей маразматической политики, а в науке активно развивала многочисленные общественно-политические институты философского обоснования неизбежности социализма во всем мире (естественно, по нашей модели) и промывания мозгов рядовых строителей коммунизма. Вспомните хотя бы университеты марксизма-ленинизма, которые обязан был закончить каждый член партии и каждый мало-мальский руководитель любого ранга. Как мне удалось отвертеться от этой напасти, до сих пор не пойму.
Больше всего от такого развития событий пострадало научно-техническое сословие страны. В какой-то мере оно само подготовило условия для своего морального и экономического подавления, рекомендуя своих бесперспективных для дела представителей на работу в партийные, профсоюзные, государственные и прочие общественные органы. Это был самый простой способ освободиться от людей, мешающих работать и занимающих штатное место. Особо сильный удар по специалистам нанесла уникальная по бездарности политика партии по повышению благосостояния путем фиксирования верхнего уровня зарплаты (правда, различным в различных отраслях промышленности) с постепенным повышением нижнего уровня, которая сопровождалась к тому же опережающими темпами роста заработной платы рабочих.
Практически, к концу 70-х годов это привело к полной дезорганизации производственных отношений и остановке технического прогресса. Квалификация специалистов перестала сколько-нибудь ощутимо определять их зарплату. Зарплата рабочих, например, регулировщиков в сборочном цехе на нашем заводе, была в 2-3 раза выше зарплаты инженеров в СКТБ, равно как мастеров и технологов в цехе. А специалист, это достаточно грамотный человек, чтобы сопоставить значимость своего труда с его оплатой. Технический прогресс определяется эффективностью работы инженеров, а несправедливая оплата труда приводит к тому, что специалист начинает отдавать обществу ровно столько, за сколько ему платят. Или переходит на работу, за которую хорошо платят. Скоро больше 50% регулировщиков в сборочных цехах имели высшее инженерное образование и четко поддерживали свою зарплату на должном уровне (порядка директорской), не допуская снижения расценок задержкой приборов на регулировке в последние дни месяца.
Работать с каждым годом становилось труднее. Работали мы по-прежнему неплохо, каждый год запускали в производство 2-3 новых радиоизмерительных прибора (разработки головных НИИ) и регулярно получали премии, в распределении которых я не допускал уравниловки. Поощрялись, в основном, ведущие специалисты и те, кто действительно вкладывает в это дело много своего труда. Основной костяк СКТБ удавалось сохранять. Но работа не приносила удовлетворения.
Рубцов научил нас, главных специалистов завода, полной самостоятельности в сфере той деятельности, за которую каждый отвечал. Теперь от этой самостоятельности оставалось все меньше и меньше – требования, предписания, указания, ограничения со всех уровней управления шли массовым потоком. Под руководством родственника Генсека Брежнева расплодился филиалами, набрал силу и свирепствовал Госстандарт, предписывая как чихать, чем чихать, в какую сторону чихать и платком какого размера вытирать нос. Интересы ни потребителей, ни производителей Госстандарт не интересовали, пример его работы я уже приводил. Однажды мне пришлось присутствовать на коллегии Госстандарта, где бурно обсуждались результаты Госиспытаний новой сатураторной установки с индивидуальными стаканчиками для каждой порции воды. Производство установки было запрещено, т.к. потребитель может выбрасывать стаканчик не в урну, а куда придется, и тем самым замусоривать парки и улицы наших прекрасных городов.
Военные потребовали гарантированной работоспособности изделий, в том числе и РИП, после консервации в течение 20 лет, именно на такой срок они начали создавать свои стратегические резервы. Их не интересовало, что некоторые комплектующие имеют срок годности 5-10 лет, после чего подлежат замене, что средний срок жизни РИП обычно не превышает 5-8 лет, после чего они могут спокойно выбрасываться на свалку или сдаваться в музеи истории техники. Партийные органы развернули массовую компанию за повышение качества продукции на всех уровнях, от гаек и винтов до выходных изделий, и установили квоты на знаки качества – что хочешь, делай, но минимум на M-деталей, S-блоков и N-изделий прицепи эти знаки. А когда на каком-то совещании по этому поводу я имел наглость заявить, что качество продукции определяют не компании борьбы за качество, а технический уровень изделий, технология производства, культура труда и квалификация исполнителей, то вежливо был призван к порядку – высказываться по теме совещания, а не излагать общеизвестные истины. Я понял, что время борьбы за общеизвестные истины еще впереди, и принял это к сведению.
Не веяло оптимизмом и на совещаниях Главных инженеров и Главных конструкторов предприятий и НИИ Главка. Без партийного надзора высказывались на них достаточно откровенно, но с какой-то обреченностью. Нарастала бюрократия, затягивались сроки разработок и освоения продукции, централизованное фондирование исключало возможность оперативной работы (без взяток и взаимных услуг не обойтись, и это становилось нормой), технический уровень изделий электронной промышленности повышается очень медленно, не выделяются деньги на реконструкцию и технологическое переоснащение заводов и т.п. Радиопромышленность начала стремительно отставать от зарубежного уровня, особенно в области вычислительной и микропроцессорной техники.
Противно было решать в Москве технические вопросы через ресторан и "благодарности" (икрой, рыбой, дагестанским коньяком), на приобретение которых "проверенные" работники завода писали заявления об оказании материальной помощи. Для "благодарностей" я приспособлен не был, не смог бы. А в ресторанах бывал. Да и куда денешься, когда министерский чиновник абсолютно спокойно тебе предлагает: "Пойдем, пообедаем (или поужинаем), тут рядом неплохой ресторанчик есть. Там и дела наши закончим". Платить, естественно, полагалось мне. Но платил только из собственного кармана.
Общественная работа в партийных органах Махачкалы (в Дагестанском обкоме я был членом ревизионной комиссии) познакомила меня с бюджетом и имуществом парторганизации. Это была республика в республике с многомиллионными доходами, жилыми домами, производственными дворцами партийного аппарата, издательствами, типографиями, дачами, домами отдыха и многим другим. И это, не считая того, что партия практически ничего не платила предприятиям за выполнение многочисленных "партийных" поручений и заказов, включая всю агитационную сферу деятельности и возведение монументов "Народ и партия едины". Расходы на поддержание благосостояния и здоровья руководящих кадров партии впечатляли. На народ и рядовых членов партии расходы не предусматривались.
Основная работа партийных органов заключалась в составлении многочисленных и как можно более впечатляющих планов развития чего-нибудь, контроле выполнения этих планов всеми государственными органами и предприятиями, и составлении победных реляций о выполнении планов. Усвоив эту простую истину еще в начале своего членства в партии, как председатель Совета новаторов я собирал совет только 2 раза в год, на составление плана работы и на составление отчета. В план собирали технические мероприятия на предприятиях, которые можно было отнести к новаторской деятельности, а в отчет они шли, как мероприятия, проведенные с участием (или под эгидой) Совета новаторов.
Члены Совета с энтузиазмом приняли такую систему, потому как прежний председатель Совета собирал их каждый месяц, и делал доклады по новаторству и его роли в техническом прогрессе страны, что и считал основной деятельностью Совета. Отчет о нашей деятельности получался весомым и достоверным (хоть один член Совета всегда присутствовал на мероприятиях по своей прямой обязанности), а цифры фактически поданных и внедренных рацпредложений и изобретений с ежегодными процентами роста (спада никогда и ни у кого, как водится, не было) очень его оживляли. Единственное, что меня всегда беспокоило - как бы не переборщить и не попасть в передовики – заставят делиться опытом с соседними парторганизациями.
Источник: http://geoin.org/memoirs.htm