 |
Сегодня на наших глазах снимаются табу с содержательного разговора о патриотизме, об идеологии, о Русском мире и русской идее. Это разительно отличается от того, что мы наблюдали в 1990-х годах, когда Россия капитулировала перед западным либерализмом, интегрируясь без всяких предварительных условий в глобалистский западный мир.
«Cегодня мы открыто и свободно говорим о русском мире, о русском народе и о русской идее »
В какой-то момент мы перестали существовать как самостоятельное явление, как суверенное государство. Не говоря уже о наших представлениях о том, как должны развиваться мир и человечество – с этим вообще никто не считался.Конечно же, отрадно, что сегодня мы все чаще говорим о национальных интересах, о национальной безопасности. Но здесь все-таки стоит обратить внимание на то, что само понятие «национальный», и производные от него – national security, national ideology – есть некая калька, понятийное заимствование с Запада.
Именно там возникло само понятие политической нации в период становления Нового времени. Во многом оно стало порождением Французской революции и, в более широком контексте, следствием возникновения такого парадигмального явления, как модерн, который, в свою очередь, выстраивался в течение нескольких столетий строго на отрицании традиции.
Главным источником возникновения модерна стала возможность сознательного вынесения Бога за скобки человеческого бытия. То есть, основа модерна – это жизнь без Бога. Человек, поверивший в свой рассудок и в свою исключительность, решил:
«Почему мы, прогрессивные люди Запада, – а это явление возникло, безусловно, на Западе, – должны исходить из каких-то нематериальных категорий, из чего-то, что стоит над нами?
Мы же – венец творения, «человек – мера всех вещей», а значит, его сознание, его рассудок и должны быть источником смыслов, источником развития и создания, вообще бытия. Тогда причем здесь Бог?» – задались вопросом западные интеллектуалы и исключили Бога из философского, научного, просвещенческого, как они это обозначали, оборота.
Новая форма политической организации пришла на смену традиционному государству, т.е. такому государству, где определяющими категориями были традиция, Бог и вера.
А на смену органической общности, то есть, народу, движимому к спасению, к Богу, пришла искусственная политическая общность, которая после Французской революции получила название État-nation – государство-нация. Или национальное государство. Или политическая нация. Или просто – нация.
В основе нации лежит атомизированный индивид. То есть, человек, который не принадлежит к коллективной органической общности, человек, очищенный от коллективной идентичности, от традиционного, религиозного, сакрального содержания. То есть, человек сам по себе – как биологическая машина. Это определяющая категория понятия «нация».
Другими базовыми категориями государства-нации являются административные границы и общественный договор, который создает политическую форму искусственной самоорганизации атомизированных индивидуумов.
Такой индивидуальный субъект, гражданин, несет за себя персональную ответсвенность и не апеллирует к таким понятиям, как вера, сакральность, традиция, Бог, народ. Таким образом, сформированная из подобных индивидов гражданская политическая нация возникает через вынесение Бога за скобки – некое выхолащивание того, что мы понимаем под понятием «народ».
Идеей существования такой политической нации становится некая политическая цель, политическое устремление, которое и определяется понятием «идеология», ideology – своего рода инструмент достижения политической идеи существования гражданской политической нации. Политическая цель – это то, что должно мобилизовать атомизированных индивидуумов на свершения.
Граничные условия существования политической нации в категориях модерна определяются такими критериями, как позитивизм, прогрессизм и материализм.
Позитивизм – это утверждение о том, что существует только то, что подтверждено опытом или установлено чувственно, путем визуализации. То есть позитивизм, как чувственное познание бытия – это совершенно нетрадиционная категория. На позитивизме основана современная (modern) наука.
Прогрессизм видит человечество, как исключительно развивающуюся общность – от «темных», мрачных времен к лучшим, светлым, в материальном смысле, временам. Это следствие исключительно материального восприятия развития. В то время, как традиция видит все наоборот – как движение от Золотого века, от лучших, в категориях абсолюта, времен, от Адама – к упадку и духовному вырождению.
Но так как в модерне Бог вынесен за скобки, то духовное не считается, а считается только материальное. Отсюда идея прогрессизма – идея исключительно материального развития: «вперед и вверх».
И, наконец, материализм, легализующий ситуацию, в которой все цели политической нации определяются строго в материалистических категориях: достижение материального благосостояния, так называемого «бесконечного роста», который, по сути, стал религией современного мира и современной транснациональной глобалистской элиты.
На различных комбинациях этих трех принципов строятся основные идеологии, или политические теории, эпохи модерна, которых насчитывается так же три.
Либерализм, который ставит индивида в основу развития и существования государства; марксизм, который ставит в основу развития общества разделение всего человечества, невзирая на то, к каким народам или политическим нациям относятся те или иные группы людей, на два класса – класс труда и класс капитала; и, наконец, фашизм, который ставит в основу именно политическую нацию как главный субъект истории, а национальную мобилизацию – как главную движущую силу.
Эти три политические теории изначально возникли и развивались строго в категориях модерна, ограниченного прогрессизмом, позитивизмом и материализмом. Но это ограничение совершенно не устраивает русских – Русский мир, как цивилизационную матрицу, и русский народ, как органическую общность.
Русские – с их сакральностью, верой в Бога, с их духом, с трансцендентностью и эсхатологизмом видения развития исторических процессов, как и их представления – выходят далеко за рамки модерна.
Русские трансцендентны по отношению к модерну, и совершенно в него не укладываются. Все, что русские считают за благо, все, что ставят в основу своего бытия, своего существования и своего развития, выпадает за жесткие рамки модерна. То есть, в категориях идеологий модерна, таких, как либерализм, марксизм и фашизм, описать русское величие и русское многообразие, суть Русского мира – совершенно невозможно.
Модерн отбрасывает все, что является для нас базовым, ценностным и определяющим. Таким образом, русская идея, выходя за рамки модерна, оказывается за рамками трех политических теорий. Ее творческое осмысление сегодня должно определяться как-то иначе, нежели – «национальная идеология», «национальная идея», «национальная безопасность», т.е. то, что мы не рефлексируя повторяем вслед за Западом.
Конечно, это лучше, чем космополитическое прозябание в либеральном олигархическом мире современного американского доминирования. Но это пока лишь некое приближение к действительно русской идее.
Такое творческое осмысление русской идеи философ Александр Дугин предлагает определять понятием «четвертая политическая теория», – как то, что преодолевая рамки трех политических теорий модерна, включает в себя сакральное, традиционное, божественное восприятие русскими как самих себя, так и окружающего мира.
Отсюда понятие «Русский мир» само по себе уже изначально лежит за рамками модерна и за рамками этих ограничений. Оно шире, оно значимее, оно весомее, оно основано на традиции.
Русский мир – это то, как русские понимают мир сквозь призму справедливости. А это совершенно не так, как на Западе. То, что для русского справедливо, для западного человека не прагматично. То, что для русского человека свято, для западного человека непрогрессивно, и воспринимается как какое-то мракобесие.
То, что для русского человека фундаментально определяет основы его бытия, для западного человека лишь некое наносное, нематериальное, бесперспективное явление, которое нужно отбросить, освободившись от него, дав себе возможность без всяких ограничений постигать материальный мир, материальное благополучие, стремясь к своему комфорту и благосостоянию. Но это совершенно не русское восприятие мира.
Где нет справедливости, там русский чувствует дискомфорт, пытаясь всей своей миссией, всей своей тысячелетней государственностью установить эту справедливость. Все эти надматериальные категории и предлагается включить в творческий процесс созидания русской идеи.
Именно по той причине, что мы теперь можем не ограничивать себя модерном, не ограничивать себя этими жесткими материалистическими, прогрессистскими и позитивистскими рамками, а мыслить дальше, мыслить творчески и обращаться к своей сути, к своим онтологическим, бытийным основам, которыми являются Бог, традиция, русская вера, русская святость, русская самопожертвованность и русский консерватизм.
Все это крайне необходимо включить в осмысление грядущей, приходящей на смену устаревшим трем политическим теориям, русской идеи.
