Они оставили нам прекрасные строки о любви — «Я помню чудное мгновенье», «Жди меня»... Но иногда сердца поэтов были полны обиды на бывших возлюбленных. И выражали они её тоже с помощью поэзии.
Аглая Давыдова
Бойкая француженка, одна из многочисленных возлюбленных Пушкина, была объектом короткой, но мучительной страсти поэта. Похоже, она не приняла ухаживаний поэта и дала ему отставку — иначе с чего поэт он стал бы осыпать её такими колкими эпиграммами?
Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и черный ус,
Другой за деньги — понимаю,
Другой за то, что был француз,
Клеон — умом ее стращая,
Дамис — за то, что нежно пел.
Скажи теперь, мой друг Аглая,
За что твой муж тебя имел?
Валентина Санина
С юной актрисой (которая позже прославится в США как модельер) поэт общался в Харькове в 1918–1919 годах. Влюбился он не на шутку и посвятил ей несколько романсов, в том числе «За кулисами». Санина от него ушла, и сердце поэта было разбито. Похоже, страдал он долго — посвящённые ей ядовитые стихи «Мыши» написаны аж в 1949 году.
Мыши съели Ваши письма и записки.
Как забвенны «незабвенные» слова!
Как Вы были мне когда-то близки!
Как от Вас кружилась голова!
<...>
Все тогда, что требовали музы,
Я тащил покорно на алтарь.
Видел в Вас Элеонору Дузе
И не замечал, что Вы — бездарь!
Где теперь Вы вянете, старея?
Годы ловят женщин в сеть морщин.
Так в стакане вянет орхидея,
Если в воду ей не бросить аспирин.
Хорошо, что Вы не здесь, в Союзе.
Что б Вы делали у нас теперь, когда
Наши женщины не вампы, не медузы,
А разумно кончившие вузы
Воины науки и труда!
И живем мы так, чтоб не краснея
Наши дети вспоминали нас.
Впрочем, Вы бездетны. И грустнее
Что же может быть для женщины сейчас?
Скоро полночь. Звуки в доме тише,
Но знакомый шорох узнаю.
Это где-то доедают мыши
Ваши письма — молодость мою.
Александр Вертинский
Евгения Лурье, Борис Пастернак и их сын Евгений. 1924 год
Пастернак написал это стихотворение своей законной жене Евгении Лурье, будучи отчаянно влюбленным в «прекрасную без извилин» Зинаиду Нейгауз. Жену с сыном он отправил на лечение за границу, а потом «обрубил обоюдный обман» — оформил развод и женился на возлюбленной.
Не волнуйся, не плачь, не труди
Сил иссякших, и сердца не мучай
Ты со мной, ты во мне, ты в груди,
Как опора, как друг и как случай
Верой в будущее не боюсь
Показаться тебе краснобаем.
Мы не жизнь, не душевный союз —
Обоюдный обман обрубаем.
<...>
Добрый путь. Добрый путь. Наша связь,
Наша честь не под кровлею дома.
Как росток на свету распрямясь,
Ты посмотришь на все по-другому.
Валентина Серова
Автор трогательнейшего стихотворения «Жди меня» мог быть очень жёстким (достаточно вспомнить его «Открытое письмо женщине из г. Вичуга»). «Я не могу писать тебе стихов», как и знаменитое «Жди», он посвятил своей жене – уже в 1954 году, за три года до официального развода. К этому времени их отношения давно охладели: она много лет не получала хороших ролей, сильно пила. После развода Симонов ещё раз женился, а Валентина Серова прожила еще двадцать лет одна. Она умерла 11 декабря 1975 года одна, в пустой малогабаритной квартирке в центре Москвы. Её нашли только спустя сутки.
Я не могу писать тебе стихов
Ни той, что ты была, ни той, что стала.
И, очевидно, этих горьких слов
Обоим нам давно уж не хватало.
За все добро — спасибо! Не считал
По мелочам, покуда были вместе,
Ни сколько взял его, ни сколько дал,
Хоть вряд ли задолжал тебе по чести.
А все то зло, что на меня, как груз,
Навалено твоей рукою было,
Оно мое! Я сам с ним разберусь,
Мне жизнь недаром шкуру им дубила.
Упреки поздно на ветер бросать,
Не бойся разговоров до рассвета.
Я просто разлюбил тебя. И это
Мне не дает стихов тебе писать.
Марина Басманова
Это великолепное стихотворение — последнее из цикла стихов, посвященных «М. Б.» – Марианне Павловне Басмановой, с которой Бродский познакомился в 1962 году. Отношение были долгими и, судя по всему, непростыми. Она ушла к их общему с Бродским другу, потом все-таки родила Бродскому сына, но в итоге порвала с обоими возлюбленными. Эти стихи датированы 1989 годом и написаны в эмиграции, накануне его свадьбы с итальянкой Марией Соццани.
М. Б.
Дорогая, я вышел сегодня из дому поздно вечером
подышать свежим воздухом, веющим с океана.
Закат догорал в партере китайским веером,
и туча клубилась, как крышка концертного фортепьяно.
Четверть века назад ты питала пристрастье к люля и к финикам,
рисовала тушью в блокноте, немножко пела,
развлекалась со мной; но потом сошлась с инженером-химиком
и, судя по письмам, чудовищно поглупела.
Теперь тебя видят в церквях в провинции и в метрополии
на панихидах по общим друзьям, идущих теперь сплошною
чередой; и я рад, что на свете есть расстоянья более
немыслимые, чем между тобой и мною.
Не пойми меня дурно. С твоим голосом, телом, именем
ничего уже больше не связано; никто их не уничтожил,
но забыть одну жизнь — человеку нужна, как минимум,
еще одна жизнь. И я эту долю прожил.
Повезло и тебе: где еще, кроме разве что фотографии,
ты пребудешь всегда без морщин, молода, весела, глумлива?
Ибо время, столкнувшись с памятью, узнает о своем бесправии.
Я курю в темноте и вдыхаю гнилье отлива.
