Злой рок Леони Дантес — дочери убийцы Пушкина
Многие знают, что Жорж Дантес, смертельно ранивший на дуэли Пушкина, был женат на Екатерине, сестре жены поэта Натальи Гончаровой. В этом союзе родились четверо детей. Одна из дочерей Леони-Шарлотта, ушла из жизни рано и при загадочных обстоятельствах. Некоторые историки считают, что в ее преждевременной смерти виноват отец.Маленькая баронесса Шарлотта – Леония Д’ Антес де Геккерн родилась 4 апреля 1840 года (новый стиль), в Сульце, близ Кольмара, в родовом имении Д’Антесов. По свидетельству историка - любителя, биографа семьи, внука «баронессы Катрин», Луи Метмана : «дом с высокой крышей, по местному обычаю, увенчанный гнездом аиста, просторные комнаты, меблированные без лишней роскоши, лестница из вогезского розового камня – все носило характер эльзаского дома состоятельного класса. Скорее господский дом, нежели деревенский замок, он соединялся с просторным двором, превращенным впоследствии в сад, и с фермой...
Боковой флигель, построенный еще в восемнадцатом веке, был сразу же, по приезде, отведен молодой чете. Она могла жить в нем совершенно отдельно, в стороне от политических споров и местных ссор *(*читается между строк другое: «в стороне от семьи, которая не слишком любезно приняла невестку – чужестранку, почти погубившую карьеру сына, да и от общества»! – прим.), которые временами занимали, не задевая, впрочем, глубоко, маленький, провинициальный мирок, ютившийся вокруг почтенного главы семейства..»
«Малютка Леони» была более чем прохладно встречена матерью, страстно желавшей угодить обожаемому супругу и ожидавшей только сына – наследника.
Менее, чем через месяц после рождения младенца, баронесса уехала вместе с прислугою и детьми поправлять здоровье в «замок - дворец Шиммель» на вершине горы.
Чем было вызвано такое заточение? Только ли необходимостью горного воздуха и деревенской тишины расшатанному частыми родами здоровью Екатерины Николаевны? Вряд ли...
Барон Жорж, женившийся от отчаяния на нелюбимой женщине, не красавице, не первой молодости, опутавшей его, как сетями, проявлениями своего пылко – слепого обожания, вероятно, страстно желал освободиться от удушающего плена любви супруги хотя бы на время, хотя бы и - призрачно! Еще не оправившаяся от родов, Екатерина Николаевна была сослана его «мстительною заботливостью» в такое место, откуда не могла даже как следует писать родным.
Госпожа Анастасия де Сиркур, урожденная Хлюстина, соотечественница Екатерины Николаевны, жена французского писателя и публициста, графа де Сиркура, живущая в Париже и изъявившая желание стать крестной матерью Леони, была вынуждена дать согласие крестить ее заочно: баронесса не могла принять единственную подругу в высокогорном родовом шатле - барону Жоржу это бы очень не понравилось..
Леони Шарлотта Геккерн-Дантес родилась в 1840 году. Ей было всего три года, когда не стало ее матери, Екатерины. Женщина умерла в 1843 году во время родов.
Как он сам отнесся к появлению на свет третьей его дочери нам доподлинно неизвестно. На людях – предупредительный, сверхгалантный и любезный, наедине он мог постоянно, изо дня в день, мелочно третировать супругу и ядовито насмехаться над ее привычками, симпатиями, над ее тщетным ожиданием писем из России, и даже над ее, как ему казалось, «неловкою способностью производить на свет лишь барышень, плодя нищету».
Обо всем этом между строк можно прочесть в тех немногочисленных письмах баронессы, отправленных родным , которые она писала при закрытых дверях, всячески скрываясь от мужа и с нервною деликатностью именуя его « навязчивым посетителем».
Те же письма, которые она не прятала, мужем - педантично прочитывались, и потому, – буквально светились показным счастьем избалованной всеобщим вниманием, довольной и замужеством и детьми женщины.
Нечаянная «коллекция барышень Д’Антес», от которой бывший петербургский кавалергард всячески отворачивал свое отеческое, капризное лицо и кривил губы, впрочем, была очень мила всякому глазу, ибо, уже в детстве, все три девочки знатной фамилии Эльзаса отличались «неподдельным очарованием женщин рода Гончаровых»* (*строка из подлинного письма Е Н. Д’Антес де Геккерн – брату - Д. Н. Гончарову в Полотняный завод - прим.) Это все же как-то смягчало вечное недовольство желчного и скупого барона и его родного отца, Жозефа – Луи Д’Антеса, ведь и нежеланных дочерей и внучек все - таки можно было выгодно выдать замуж… Леони-Шарлотта (слева) с сестрами
Как они росли, девочки Д’Антес: Матильда, Берта - Жозефина и Леония - Шарлотта? Об этом тоже мало известно. Разве что немного проясняется, благодаря строкам из письма «баронессы Катрин» родным, в Полотняный завод. Строк, скупо рисующих картину их раннего детства:
«Мои дети так же красивы, как и милы, и особенно, что в них замечательно, это – здоровье: никогда никаких болезней, зубки у них прорезались без малейших страданий, и если бы ты увидел моих маленьких эльзасок, ты бы сказал, что трудно предположить, чтобы из них когда –нибудь вышли худенькие, хрупкие женщины… В любую погоду, зимой и летом, он гуляют; дома всегда ходят в открытых платьях с голыми ручками и ножками, никаких чулок, только очень короткие носочки и туфельки, вот их костюм в любое время года. Все при виде их удивляются и ими восхищаются. У них аппетит, как у маленьких волчат, они едят все, что им нравится, кроме сладостей и варенья.»
В строках отчетливо видна материнская гордость детьми, украшенная строгой заботливостью о здоровье и нраве. Екатерина Николаевна тщательно занималась своими малышками: постоянное ее уединение тому много способствовало. Матильда и Берта рано начали говорить и отличались, наряду со смышленостью, необычайно кротким характером: они слушались взрослых, по выражению Екатерины Николаевны, «с первого взгляда». Впрочем, послушанию такому немало способствовала и весьма напряженная атмосфера в семье: отец был вечно раздражен и недоволен, целыми неделями пропадал на охоте или на ферме, которую они вместе с приемным отцом* (*или любовником?), бароном Луи де Геккерном, приобрели в 1839 году. Она располагалась в нескольких лье от замка. Что происходило на ферме, каковы были там порядки, какие велись разговоры и споры, баронесса не знала, ибо ни разу не была допущена на ее порог. Барон и его приемный «сын - отрада» Жорж Д’Антес часто охотились вдвоем.Редкий портрет сенатора Жоржа Луи Дантеса Геккерна...
И однажды, именно на такой «уединенной» охоте произошло некое загадочное событие, о котором Екатерина Николаевна с содроганием сердца рассказывала в письме к брату, Дмитрию Николаевичу:
« 28 января 1841 года. Сульц.
В то время, как я писала тебе в письме о всяких пустяках, мой дорогой друг, я и не подозревала, какое ужасное несчастье могло со мною случиться: мой муж чуть не был убит на охоте лесником, ружье которого выстрелило в четырех шагах от него, пуля попала ему в левую руку и раздробила всю кость. Он ужасно страдал, и страдает еще и сейчас; слава Богу, рана его, хотя и очень болезненная, не внушает опасения в отношении последствий; врач говорит, что это - месяцев на шесть...
Это ужасно, когда подумаю, что я могла бы потерять моего бедного мужа, я не знаю, как благодарить небо, что оно только этим ограничило страшное испытание, что оно мне посылает!»
Небольшой листок, написанный наспех, с неразборчивым бисером букв, таит в себе много недосказанного, много тайн и недомолвок.
Были ли обстоятельства столь загадочного ранения Д’Антеса в действительности такими, какими он описал их жене? Что он мог скрыть? Кто знает? Уже в следующем письме, Екатерина Николаевна, благодаря брата за обещание выслать ей 5000 рублей, проговаривается:
«Длительная болезнь моего мужа, как ты хорошо понимаешь, стоила очень дорого… Оплатить три счета от врачей, которые были при нем днем и ночью, это не безделица, а теперь еще и курс лечения на водах, если бы ты не придешь нам на помощь, мы были бы в очень затруднительном положении..*(*фраза построена так, что предполагает несколько прочтений: либо Екатерина Николаевна начинала забывать родной ей язык, что не мудрено в чисто французском окружении глухой провинции, где она жила; либо перевод письма не совсем точен; либо Екатерина Николаевна хотела «отрезать» брату «все пути» возможного отказа выслать настойчиво просимую ею в предыдущих письмах сумму?- прим).. Видимо, рана Д’Антеса была все же намного серьезнее, чем Екатерина Николаевна ее описала в том своем первом, испуганном письме.
Все цитируемое послание баронессы Геккерн наполнено, кроме страха, еще и скрытою, завуалированной тоскою по родным, отчаянием глубокого внутреннего одиночества:
«Иногда я переношусь мысленно к Вам и мне совсем нетрудно представить, как Вы проводите время, я думаю, в Заводе изменились только его обитатели.. Напиши мне обо всем, об изменениях, что ты делаешь в своих владениях, потому что, уверяю тебя, дорогой друг, все это меня очень интересует, может быть, больше, чем ты думаешь, я по прежнему очень люблю Завод, ведь я к нему привыкла с раннего детства…»
Иногда, запершись у себя в комнате, и посадив на колени детей, Екатерина Николаевна, со слезами на глазах, показывала им миниатюру в овальной рамке: лицо молодого человека необычайной красоты, с тонкими, одухотворенными чертами и глубокими печальными глазами – это был портрет ее отца, Николая Афанасьевича, которому она не писала: из – за боязни возможных ( и неизбежных!) нравственных укоров – он был очень религиозным человком...
Портрет батюшки сестре прислал все тот же обязательный глава гончаровского майората Дмитрий Николаевич Гончаров, вынужденный по долгу своего старшинства и семейных дел, расчетов и обстоятельств переписываться с баронессою - изгнанницей, хоть и скрепя сердце. Рассказывала опечаленная баронесса малюткам – дочерям и об «аnmama Натали», некогда -удивительной красавице александровской эпохи, фрейлине императрицы Елизаветы Алексеевны; теперь - поблекшей, погрузневшей, ходившей с ореховою палкой, но сохранившей властность манер и гордую несгибаемость осанки. Показывала ее портрет – копию, в палево-синем тоне, нарисованном самою Наталией Ивановной еще в далекой юности. Дети, восхищенные красотою старинных изящных миниатюр, нередко просили разрешения поцеловать их. Екатерина Николаевна охотно позволяла это. И писала со щемящей гордостью брату, что несказанно рада тому, что сумела внушить детям любовь к далеким родным. Вероятно, она очень много рассказывала любознательным Матильде и Берте о России, о далекой Калуге, роскошном некогда имении Гончаровых в Яропольце и о пришедшем теперь в упадок дворце «прадедушки Дорошенки»* (*А Пушкин), в котором было более сорока комнат, огромные коллекции картин, фарфора и старинной мебели со старинною библиотекою. Часто она перелистывала свои рукописные альбомы со стихами Жуковского, Козлова, Грибоедова, Вяземского и Пушкина, и тогда ее голос становился еще тише и еще печальнее, а дети, зачарованные странно непонятными, певучими словами на незнакомом им языке, засыпали у нее на коленях. Она никогда не учила их русскому. Не смела.. Не могла.. Не хотела? Просто – не успела?
..Ни грациозная «гримасница и умница» Матильда, ни красавица Берта-Жозефина, позже так и не могли понять, как же самой маленькой из их «неразлучной троицы» сестрицы, Леонии – Шарлоте, которой, в момент смерти матери, было лишь три неполных года, удалось впитать в себя жажду познания незнакомого языка, на котором их мать почти не говорила?! Причем, впитать так, что Леони смогла овладеть им в полном совершенстве, свободно писала и пыталась говорить!
Леони отличалась от своих сверстниц, которые были увлечены балами и мечтали удачно выйти замуж. Она много читала, хорошо рисовала и даже писала стихи. Интересовали Леони и науки. К 16 годам она самостоятельно освоила курс Политехнической школы и, по мнению профессоров, знала предметы лучше, чем студенты, посещавшие лекции. Ее брат Луи-Жозеф писал, что, живя в Париже, в семье, где всего говорили на французском, девушка считала себя русскойЕкатерина Гончарова-Дантес
Екатерина Николаевна, при всем желании, не смогла бы внушить крошке нарочно такую пламенную страсть ко всему русскому и к поэзии убитого ее мужем зятя! И не только по причинам нравственным и психологическим. Еще и просто потому, что в последние годы жизни ей было, увы, не до малышки! Родив в 1842 году (*в конце января - начале февраля – прим.) четвертого, мертвого ребенка, мальчика, которого столь жаждал ее строгий и желчный красавец муж, Екатерина Николаевна долго и отчаянно болела, страдая не столько от физических недомоганий, сколько от упреков супруга и безысходной тоски. Она совершенно отчаялась вызвать в его душе какое либо ответное к ней чувство, и горькая безнадежность жизни, не согревающей его сердце, окончательно подорвала ее хрупкие силы.
Несколько утешило Екатерину Николаевну только нечаянное свидание с братом, Иваном Николаевичем, в Баден – Бадене. Барон Жорж привез туда больную супругу по ее настоянию, как только она узнала из писем родных, что Иван Николаевич и его жена, Мария Ивановна, держат на знаменитых аристократических водах курс лечения. Прихватил Д’Антес с собою и двух очаровательных дочек, он знал, что все Гончаровы обожают детей, и ему можно было беспроигрышно поставить на эту карту, чтобы создать у не принявшего его душою далекого русского семейства иллюзию полного процветания фамилии Геккерн – Д’Антес. Ему это удалось вполне. Иван Николаевич Гончаров писал из Бадена брату Дмитрию:
«Катя беспрестанно говорит о своем счастье. Я это вполне понимаю после того, как увидел, как я тебе сказал, что она счастлива с мужем и своей маленькой семьей. Ее малютки очаровательны, особенно Берта, это просто – маленькое совершенство».
Внешне все идеально, баронесса счастлива, и она и дети обожаемы отцом и супругом, разделившим с женою по словам И. Н. Гончарова, «почти пять лет совершенной ссылки, ибо Сульц и Баден стоят друг друга в отношении скуки..» Но разве истинное счастье нуждается в том, чтобы о нем «говорили беспрестанно»? А счастья-то и не было, его заменяла лишь неустанная о нем греза.
Но и от грез тоже устают. Устав ждать любви супруга, баронесса истово бросилась в иную крайность: во что бы то ни стало увидеть себя матерью маленького барона. Отчаянно предавшись мечте о сыне – наследнике, баронесса Катрин, едва поправившись, забеременела вновь, и, по свидетельству семейного историка Луи Метмана:
«босая, с непокрытою головою в любую погоду ежедневно ходила молиться в часовню Сульца за несколько лье от дома».
Новая беременность протекала тяжело, но несмотря на это муж поехал по настоянию отчима, барона Геккерна, вместе с Екатериной Николаевной в Вену: делать попытки возобновить карьеру. Попытки сии успеха не принесли: двери салонов и дипломатических миссий оказались прочно закрыты перед Д’Антесом, несмотря на его почетное депутатство в Генеральном совете парламента Верхнего Рейна. Никто не хотел протягивать руку дворянину, имевшему «три отечества и два имени» и запятнавшему свое смутное понятие о чести убийством мужа свояченицы!
Барон Жорж, раздосадованный донельзя, неудачами, вернулся в Эльзас, оставив жену на попечении «свекра – дядюшки». Екатерина Николаевна очень тяжело переживала не только эту венскую разлуку с супругом, но и вообще, свою постоянную, собственную причастность к некоему «року» в его карьере. Внутренние душевные терзания, трагическая уверенность в «злосчастности» Судьбы, необходимость постоянно играть некую роль, вести «двойную», а то и «тройную» жизнь, в глазах светского общества, родных из России, и в собственной, эльзасской, чужой и чуждой, семье, истощала все запасы ее жизненной, душевной энергии, сводило на нет всякое желание жить. Грызла, точила ее и неосознанная до конца тоска по родным.
В письмах брату Дмитрию Николаевичу той «свободной» поры *(*Д’Антес отсутствовал в течении нескольких недель- прим.) она с отчаянием сознается, что «писать ему каждый раз только о деньгах для нее сущая пытка»,… и что где-то «в самой глубине своего сердца она хранит к родным местам и к России самую большую и нежную любовь!»
Пожалуй, в последние годы страсть к мужу и жажда подарить ему желанного сына приобрела у баронессы какой-то маниакальный характер, словно лишь в ней Екатерина Николаевна видела смысл собственного бытия, личного существования. Словно это была некая надежная ниша, в которой она могла укрыться, спрятаться от самой себя, от терзающего ее чувства внутреннего, всепоглощающего одиночества!Небеса, в конце концов, сжалились над нею, и 22 сентября 1843 года мадам Д’Антес - Геккерн родила долгожданного сына, но, почти месяц спустя, скончалась от родового сепсиса. Это произошло 15 октября 1843 года.
Все это – неудивительно. Роды были столь тяжелыми, что домашний врач, видимо, предлагал баронессе жесткий выбор: жизнь ее самой или появление на свет наследника фамилии. По оброненной фразе Луи Метмана: «Баронесса принесла себя в жертву сознательно.» - можно понять, что Екатерина Николаевна именно выбрала свою смерть. А муж ее молчаливо одобрил сей выбор, тотчас после кончины «обожаемой, незабвенной, святой Катрин» принявшись охотно творить легенду о Женщине, пожертвовавшей собою ради продолжения столь славного эльзасского дворянского рода!
Смерть несчастной баронессы как бы развязала Д’Антесу руки. Теперь уже ничто не напоминало ему каждодневно и ежечасно о петербургской, страшной зиме 1837 года. Первое время после кончины Екатерины Николаевны он прожил в Сульце, постепенно подготавливая почву к возобновлению карьеры. Он занимал депутатское кресло в течение ряда лет, несколько раз был переизбран, приобрел вес в родном Эльзасе, стал мэром Сульца, а потом и председателем Генерального Совета Верхнего Рейна. Затем он был избран депутатом Национального собрания и переехал в Париж. Он умел ориентироваться в любой обстановке, неплохо владел ораторским искусством и всю мощь своего личного обаяния направил на то, чтобы сделать большую политическую карьеру и занять подобающее место в обществе.
Дочерей его с тщанием воспитывала незамужняя сестра, Адель Д’Антес Все три девушки выросли замечательными красавицами и, по свидетельству все того же Луи Метмана, унаследовав от матери ее физические и нравственные достоинства, в особенности, «грацию ума и стана», заняли при дворе Второй Империи достаточно прочное положение.
17 июня 1851 года, на заседании Национального собрания Франции, где рассматривалась конституция страны, с четырехчасовою речью выступил Виктор Гюго. Среди правых депутатов, парировавших ему, был и барон Жорж Д’ Антес – Геккерн, привлекший своей пылкой и хорошо составленной речью внимание не только противников, но и сторонников Гюго.
...Или это «век – торгаш» уже вовсю наступал на пятки «романтическим бредням» века Гюго и Байрона? И наступало его время. Время Д’Антеса. Время ловкача, щеголя, истинного буржуа и резонера. Все вокруг увлеченно читали уже не «Собор Парижской Богоматери», а романы господина Бальзака, пространные «мариводажи», смешанные с неуклюжими описаниями финансовых операций и афер, ростовщических интриг и вексельных махинаций, человеческих пороков и страстей.
Впрочем, трехэтажный особняк барона Жоржа Д’Антеса, дельца и сенатора, банкира и держателя паев железнодорожных концессий, тоже кипел своими страстями: искренними, подлинными…
Дочь убийцы
Девочка выучила русский язык и живо интересовалась литературой маминой родины. Ее любимым поэтом был Александр Пушкин. На фоне упрочившийся карьеры, важного дипломатического поприща, которое обрел Д’ Антес, благодаря покровительству принца - регента, связям в дипломатическом мире, его осведомленности об иностранных дворах, которою он был обязан барону Геккерну» (*Луи Метман), семейная, родительская, отцовская жизнь Д’Антеса была полна ужасных противоречий, боли, холодности, немого отчаяния. Его прелестная красавица Леони, более всех похожая на покойную «русскую баронессу» внешне, отреклась от веселой и беспечной жизни светской девушки, отказалась бывать при дворе. По воспоминаниям ее родного брата Луи - Жозефа, она затворилась в своей комнате и целыми днями наизусть заучивала строфы из «Онегина» и «Кавказского пленника» или «Дубровского» и «Капитанской дочки»...
В комнате Леони висели портреты русского поэта, что бесило ее отца. Влюбленная в творения, эпоху и жизнь Пушкина до крайности разума, Леони Д’Антес, в один из вечеров, осмелилась резко и прямо высказать отцу свое истинное мнение о его безобразном поступке, а в ответ на его «жалкий лепет оправданья» о том, что он «тоже человек и защищал свою честь», заявила, что отказывается говорить с ним, понимать его и назвала отца убийцею Пушкина! В доме барона на два года воцарилось тяжелое молчание.Жорж Шарль Дантес
После этого Дантес начал избегать дочь и старался не заходить в ее комнату. Там все напоминало ему о дуэли и убитом им поэте. Несколько раз Жорж пытался объяснить Леони, что это была дуэль, не первая у Пушкина, и оба ее участника одинаково рисковали, но та не хотела слушать. Девушка говорила в ответ, что он выстрелил в сердце русской поэзии и прощения ему нет.Поздний портрет Леони-Шарлотты
Окончательно озлобившись на строптивую дочь, Дантес объявил Леони безумной. Он был сенатором с большими связями и поэтому легко заручился поддержкой авторитетных медиков. Вскоре весь Париж знал, что девушка сошла с ума на почве любви к своему покойному российскому дяде.
Месть отца
Исход был предрешен Леони Шарлотту заточили в сумасшедший дом. В середине 19 века такие заведения сложно было назвать клиниками. Пациентов там не лечили, а изолировали от общества. Некоторые из них проводили свои дни в оковах. Условия содержания были ужасными скудная еда, грязь, лохмотья вместо одежды, побои санитаров все было рассчитано на то, чтобы сломить волю обитателей и превратить их в животных,
Душевнобольные в парижской клинике Сальпетриер
Настоящие психически больные находились в комнатах с решетками вместе со здоровыми, ставшими жертвами французской карательной медицины. Известный французский врач Этьен Паризе, посетив клинику Сальпетриер, поделился в своих записках впечатлениями:
«В каждой палате было по 6 больших кроватей и по 8 меньших размеров, причем на каждой большой кровати помещалось по трое, четверо. Легко представить себе, что могло бы дать врачебное наблюдение для теории науки, когда возбужденные больные, очутившиеся на одной кровати, Начинали наносить друг другу удары, царапались и плевали. В то время как единственный палатный служитель, призвавши на помощь банщика, запасшись веревками, и нередко вооруженный палкой, принимал деятельное участие в побоище. Оно длилось, пока ему не удавалось, наконец, связать по рукам и ногам зачинщика или зачинщицу драки».
Жорж Шарль Дантес на склоне лет
Информации о том как проходили в сумасшедшем доме дни Луизы-Шарлотты у нас нет. вскоре она была помещена в одну из парижских лечебниц для душевнобольных и провела там все годы жизни, вплоть до кончины в 1888 году. В минуты просветления она была оживлена и доброжелательна и все просила родных принести ей только книги «дядюшки Пушкина»! Они были с нею до смерти. В момент кончины ей было сорок восемь лет.
Ее отец, Жорж Дантес, прожил долгую, наполненную удовольствиями жизнь. Он умер от старости в 1895 году в возрасте 83 лет. Сенатор за всю жизнь не прочитал ни строчки из Пушкина.
В год столетия поэта в интервью для газеты «Новое время» брат Леони Луи сказал следующее:
«Пушкин! Как это имя связано с нашим! Знаете ли, что у меня была сестра, — она давно покойница, умерла душевнобольной. Эта девушка была до мозга костей русской. Здесь, в Париже, живя во французской семье, во французской обстановке, почти не зная русских, она изучила русский язык, говорила и писала по-русски получше многих русских. Она обожала Россию и больше всего на свете Пушкина».
Леони умерла в парижской психиатрической лечебнице, где провела 28 лет. Есть мнение, что именно отец, используя свои связи, «заточил» дочь в клинику, объявив ее сумасшедшей. Но по свидетельствам членов семьи Дантес и жителей Сульца, бедная Леони страдала расстройством психики — наследственной гончаровской «черной меланхолией» со вспышками агрессии и чудачествами, свойственными и Николаю Афанасьевичу Гончарову, ее деду, и Александре Николаевне, ее тетке.
Барон - сенатор нигде не писал и не говорил о том, что кара Божия настигла его и накрыла смертельной тенью, но можно ли подумать иначе, зная короткую историю жизни и судьбы его младшей дочери, Леонии – Шарлотты Д’ Антес, русской лишь на полчетверти по крови, и совсем - совсем не француженки по Духу?!
Кто - то из французских современных писателей сказал:
«Мы не можем до конца почувствовать всю боль сердец русских, потерявших Пушкина, но неизвестно, что мы сказали бы и какою грязью забросали пресловутого Д’Антеса, убей он на дуэли, к примеру, нашего гения - Виктора Гюго! Все, увы, познается в сравнении!» (*Цитата дословная – С. М.)
Неужели же Леонии – Шарлотте Д’Антес дано было почувствовать сердечную боль всех русских и она искупила страшную вину отца горьким проклятием посмертной своей любви?!! Что ж! Для Небес нет ничего невозможного. Было ли все это совпадением, насмешкою Судьбы, ее карою: жизнь Леонии Д’Антес, покрытая мраком тайны и безумия? Или все это и есть - таки – истинное возмездие?
***
Остальные дети барона Жоржа Д’Антеса де Геккерна и баронессы Екатерины Николаевны, урожденной Гончаровой прожили обычно безмятежную жизнь.
Умница Матильда вышла замуж за бригадного генерала Луи Метмана и дала начало новой ветви Д’Антесов - Метманов, упрочивших древний род и его богатство, положение и репутацию.
Берта – Жозефина, красавица и хохотушка, была блистательною светскою дамой, супругою генерального директора почт Франции, государственного советника, графа Вандаля.
Сын Д’Антеса, наследник титула и баронских гербов и земель, и вовсе не сделал никакой карьеры. Вышел в отставку в чине капитана гвардии и поселился в Сульце, родовом поместье, где умерла его мать...
Он холил виноградники и сады, фермы и поля и опекал отца – сенатора, умершего в возрасте девяноста трех лет и похороненного рядом с женою...
В судьбе барона Луи Жозефа Д’Антеса де Геккерна не было ничего запоминающегося, увы! Яркая искра памяти на брегах непостоянной, легкомысленно - шаловливой Леты, часто впадающей в океан Истории, досталась только его сестре, озарила только ее Бытие.. Так иногда бывает, увы!
С использованием новеллы Светланы Астриковой.
