Столкновение нарративов памяти: траектории разрешения социально-политических конфликтов
Рунаев Т.А. (Россия, г. Краснодар)
Аннотация. В статье анализируется формирование нарративов культурной памяти в условиях современного общества, в котором сосуществует множество представлений прошлого. Плюрализм нарративов ведёт к борьбе за гегемонию в коллективном сознании, в результате чего между социальными группами возникают конфликты памяти.
Ключевые слова: место памяти, социальная идентичность, традиция, виктимизация.
Collision of memory narratives: trajectory of resolving socio-political conflicts Abstract. The article analyzes the formation of narratives of cultural memory in the conditions of modern society, in which many representations of the past coexist. The pluralism of narratives leads to a struggle for hegemony in the collective consciousness, as a result of which conflicts of memory arise between social groups. Keywords: place of memory, social identity, tradition, victimization.
Многогранная реальность прошлого не дана нам в чистом виде, так как взору современности всегда предоставлен только конечный опыт, помещённый в тексты, материальные предметы, художественные образы и ритуально-символические действия. Однако актуальный феноменологический модус данности «здесь и сейчас» не позволяет нам присутствовать внутри события прошлого. Поэтому из-за своей ограниченности люди могут лишь пытаться осмысливать останки, которые заключают в себе отдалённые следы прошедших событий. Но, так как каждый человек видит объект с собственной позиции, происходит формирование различных интерпретаций с субъективным видением прошлого.
В дальнейшем интерпретации начинают спорить за истинность, что вызывает взаимную конкуренцию для занятия главенствующего положения [1, с. 45–46, с. 123–125]. Поэтому в современном обществе демократии возникает одна этическая проблема: если все равны, то, следовательно, воспоминания людей – восприятия прошлого – также являются равнозначными. Но ведь константно хранить всю совокупность единичных памятей не представляется возможным, поскольку память – это динамичный поток, в котором один человек постоянно заменяет другого, одни поколения всегда приходят на смену другим. Предание всего пласта воспоминаний тоже не является выходом, поскольку под угрозу ставится идентичность. Поэтому вполне естественно, что при выстраивании коллективной памяти происходит отбор наиболее значимых памятных моментов, которые будут определять мировоззренческий облик отдельно взятой группы. Среди огромного количества фактов прошлого необходимо выбирать такие вспоминаемые события, которые позволяют человеку ощущать соучастие с социальной группой.
В итоге при пересечении интенциональностей индивидов образовывается единый для всех членов общества нарратив. Однако, если при взгляде на одно событие появляется несколько нарративов, главенство занимает то восприятие прошлого, которое благоприятно адаптируется к нашим потребностям в настоящем. Но для того, чтобы пониманию прошлого удержаться в коллективном сознании, необходимо использовать практики, которые позволят человеку беспрепятственно передавать интерпретацию последующим поколениям и защищать её от нападения других версий восприятия истории.
Первоочередным шагом к закреплению в памяти членов общества исторической интерпретации является постоянное проговаривание угодного повествования истории, что приводит к формированию навязанного рассказа. Проще говоря, человека в обществе с помощью принуждения учат тому, что и как нужно помнить. Он лишь становится пассивным персонажем, который теперь употребляет готовый продукт, представленный в виде навязанного рассказа. Ведь человек читает учебник по истории, общается со старшими поколениями, взаимодействует со средствами массмедиа и, сам того не осознавая, получает ту версию прошлого, которая ему навязана.
Таким образом, у каждого индивида закладываются общие представления о прошлом, на основе которых существует и функционирует единое для социальной группы пространство памяти, которое создаёт ощущение коллективной идентичности [2, с. 125]. Максимальная кристаллизация коллективной памяти происходит при изобретении традиций, целью которых является внедрение норм и ценностей общества в виде постоянного повторения символических актов. Но при частом воспроизводстве данных практик происходит бюрократизация традиций, чьё существование становится частью обыденной жизни. Поэтому неудивительно, что с течением времени на сакральные действия, которые несут в себе мощное памятное содержание, накладываются рамки формальности и теперь важным становится не столько внутреннее наполнение нарратива, сколько его внешнее воплощение [3, с. 48]. Например, коллективная память о Великой Отечественной войне имеет мощное эмотивное экстраординарное содержание, которое не вписывается в границы нашего повседневного состояния. Передача знаний о такой исторической концентрации событий проходит на регулярных встречах молодёжи с ветеранами, на уроках мужества и акциях памяти как регионального, так и федерального масштаба.
И раз за разом на каждом мероприятии фигурирует один и тот же сюжет повествования, связанный с прославлением подвига советского человека. Нарратив, таким образом, вполне обоснованно пытается наставить последующие поколения на единение народа, который смог выдержать все испытания: на то, что такая духовная сила передаётся генетически и, следовательно, потомки должны быть верными хранителями тех ценностей и идеалов, которые немыслимыми усилиями защищали участники Великой Отечественной войны [4, с. 255–256]. Передача официальной интерпретации событий войны от очевидцев молодому поколению теперь оказывается самой традицией, где шаблонное содержание превращается в миф (в трансцендентное восприятие прошлого), а практики приобщения к истории, то есть различные акции памяти, выполняют роль чествования героев.
В конечном счёте навязанный рассказ благополучно выполняет свою функцию, поскольку традиция вспоминания Великой Отечественной войны становится «местом памяти», в котором индивиды через историю семьи переживают состояние единения, результатом чего является кристаллизация коллективной памяти и закрепление идентичности. Однако, если нарратив, подкреплённый сильной традицией передачи знаний об истории, сталкивается с иным восприятием прошлого другой социальной общности, возникает проблема, приводящая к противоборству между ними. Примером такой «войны памятей» можно считать осложнение русско-польских отношений: в марте 2016 г. Институт национальной памяти Польши решил начать кампанию по ликвидации монументов, восхваляющих советскую власть, что привело к столкновению двух интерпретаций прошлого, представленных российской и польской сторонами. Если первая интерпретация видит в таких памятниках выражение благодарности Советскому Союзу за сохранение польской государственности и за мир, принесённый после победы над нацистским режимом, то вторая настаивает на том, что 1945 год отнюдь не ознаменовал для Польши долгожданной свободы, о которой распространяется официальный российский дискурс. Наоборот, эта дата стала витком нового удушья, который исполнялся по указке Кремля [5].
При столкновении указанных нарративов возникает вопрос о том, какая интерпретация должна занять лидирующее положение и, следовательно, считаться истинной. Кажется, что одной интерпретации следует силой принудить другую к своей несостоятельности. Но навязать оппонирующей стороне собственное понимание произошедшего – весьма трудоёмкий процесс, поскольку придётся перестраивать всю традицию передачи памяти другого общества и, следовательно, поступаться его нормами и ценностями, что может привести к обратному эффекту – росту националистических идей и защите идентичности от натиска извне. Поэтому в битве между памятями начинается соперничество в виктимизации, то есть в подтверждении того, что свой народ пережил гораздо большие страдания и лишения, чем другие. В итоге данная социальная группа создаёт образ притеснения и ущемления, что позволяет ей называть себя жертвой, получившей травму. А поскольку судьба жертвы содержит в себе потенциал сочувствия, постольку именно этот обременённый тяжестью истории народ имеет право на главенство и, следовательно, на истинность представленного им понимания прошлого [6, с. 17–18].
Отсюда появляется «жертвенный национализм», получивший широкое распространение после Второй мировой войны. Дело в том, что классический национализм, восхваляющий героев своего народа, очень важен для конструирования коллективной памяти, однако он не позволяет решить конфликтную ситуацию в борьбе памятей. Чтимый герой одного этноса может быть преступником для другого. Однако отход от норм в негативную сторону способен нарушить стабильность и гармонию общества, в результате чего в связке «жертва – преступник» человек становится на сторону первой. Если он одобряет действия против правил, то впоследствии сам попадает под категорию преступника [7]. Поэтому победителем выходит тот, кто сможет показать свою ущемлённость и принижение собственного достоинства в глазах других этнических групп. Но можно не строить из себя жертву и приложить усилия для того, чтобы найти другую траекторию поведения, которая позволит каждой стороне устранить конфликт: если есть столкновение интерпретаций, то нужно просто обоюдно забыть объект борьбы. Человек, помня прегрешения прошлого по отношению к себе, таит обиду, которая может подогревать чувство неприятия и вызывать агрессию.
Он способен пойти даже на крайние меры, чтобы подавить внутренний разлом, примером чему являются кровная месть, гражданские войны и межэтнические конфликты. Но что если вдруг из памяти исчезнет ячейка, заключающая вспышечное воспоминание обиды? Человек просто лишится основы, которая является источником негативных чувств. Следовательно, при возникновении двух противоположных нарративов сторонам конфликта нужно прийти к согласию о забвении предмета, по которому ведётся спор. Когда предписания соблюдены и взаимные претензии сняты, конфликт интерпретаций устраняется и появляется коммеморативное поле для создания нового нарратива [8, с. 61–62]. Поэтому ещё одной траекторией решения конфликта интерпретаций является конструирование такого нарратива, который будет выгоден участникам спора. Для проведения этого сложного процесса включаются эксперты исторического знания, которые дают толчок к действию рабочей активной памяти. Из всех останков, отсылающих нас к прошлому, выбираются те, на которых стороны конфликта будут сходиться во взглядах. После поиска точек пересечения происходит процесс канонизации: сформированный образ максимально упрощается для того, чтобы интерпретация была понятна этническим группам, задействованным в столкновении [9, с. 97–107].
Однако на выбранном пути существует значимая проблема: для укоренения в коллективном сознании новой интерпретации должны измениться традиции её передачи, для чего может потребоваться длительное количество времени. Таким образом, окончательное устранение конфликта будет возможным только тогда, когда интерпретация станет полноценным каноном, то есть будет иметь мемориальные объекты и образы, наделённые особым ореолом, который подчёркивает отсутствие недопониманий и противоречий.
При всех вариантах поведения главной всё же остаётся установка «не потерять себя». Коллективная память является первостепенной опорой всей этнической идентичности, отчего потеря первой ведёт к потере последней. Поэтому «войны памятей» можно смело определять как войны за самоопределение, за право существования в культурном пространстве. И если на горизонте виднеется проигрыш, то социальная группа, испытывающая крах, должна будет принять нарратив победителя и его понимание истории. В итоге создание нового нарратива, навязывание собственного восприятия прошлого или предписанное забвение и есть главные практики, определяющие политику памяти. С их помощью в действие приходит процесс динамики культурной памяти, который позволяет одним социальным конструктам сменять другие и, следовательно, определять облик своей этничности.
Список источников и литературы
1. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлёт и падение метафоры. – М., 2003. – 496 с.
2. Рикер П. Память, история, забвение. – М., 2004. – 728 с.
3. Хобсбаум Э. Изобретение традиций // Вестник Евразии. – 2000. №1. – С. 47–62.
4. Реброва, И.В. Связь поколений: Великая Отечественная война глазами «детей войны» и её восприятие современной молодёжью // Вторая мировая война в детских «рамках памяти»: сборник научных статей / под ред. А.Ю. Рожкова. – Краснодар, 2010. – С. 248–263.
5. Szewczuk K. Prezes IPN: sowieckie pomniki znikną z polskich miast. 30.03.2016 // URL: http://wiadomosci.onet.pl/tylko-w-onecie/prezes-ipnsowieckie-pomniki-znikna-z-polskich-miast/p5j7g7 (дата обращения: 16.01.2017).
6. Arnold-de Simine S. Mediating Memory in the Museum Trauma, Empathy, Nostalgia. – New York: Palgrave MacMillan, 2013. – 239 p.
7. Васильев А. Memory studies: единство парадигмы – многообразие объектов // Новое литературное обозрение. Май 2012. №117. URL: http://www. nlobooks.ru/node/2640 (дата обращения: 14.01.2017).
8. Connerton P. Seven types of forgetting // Memory Studies. 2008. №1. P. 59–71.
9. Assman A. Canon and Archive // Media and Cultural Memory: an international and interdisciplinary handbook. Berlin, New York. 2008. P. 97–107