Андрей Тарковский: диссидент поневоле от советского кино
В жизни на Западе было много плюсов, но Андрей Тарковский невероятно тосковал по Родине, пишет The New European. Гениальный советский кинорежиссер, получивший огромное количество наград, уехал из СССР ради художественных принципов.
Чарли Коннелли (Charlie Connely)
В жизни за границей было множество плюсов, но любовь к России неотступно звала режиссера на Родину
Душным миланским вечером летом 1984 года взволнованный Андрей Тарковский только что сообщил на пресс-конференции, что ищет убежища на Западе, а журналист в ответ поинтересовался, где именно тот планирует поселиться. Резкий ответ 52-летнего режиссера показал, как мучительно далось ему это решение: его дети остались в Советском Союзе, и тем вечером Тарковский не был уверен, что когда-нибудь снова их увидит.
В окружении других невозвращенцев — виолончелиста Мстислава Ростроповича, театрального режиссера Юрия Любимова и писателя Владимира Максимова — Тарковский объявил, что остался на Западе, потому что советские власти потребовали его вернуться сразу же по завершении съемок фильма "Ностальгия" в Италии.
За предыдущую четверть века Тарковскому, одному из самых одаренных режиссеров и величайших новаторов в истории кино, позволили снять лишь шесть фильмов. Учитывая, что среди них были такие шедевры, как "Андрей Рублев", "Солярис" и "Зеркало", его разочарование было вполне понятным.
"Я не советский диссидент, — подчеркнул он. — Но за последние 24 года 18 лет я был, по сути, безработным. Бывали времена, когда у меня не было даже пяти копеек на автобус".
Полученный отказ стал последней каплей. Его отнюдь не манила перспектива жизни на Западе: акулий капитализм и потребительство, которые он видел на каждом шагу, его, наоборот, отвращали. Решение не возвращаться было продиктовано художественными принципами — ради них он был готов отказаться от всего, что знал в любимой стране.
"Можно лишь сделать вывод, что культура как-то рухнула, обвалилась. Во всем мире. Вместе с духовным уровнем. У нас — очевидно, это кроме всего прочего, в результате последовательного и варварского уничтожения культуры. А без культуры общество, естественно, дичает", — писал Тарковский.
Он всегда был слишком упрямым и делал все по-своему, не дожидаясь одобрения режима. Власти хотели соцреалистических картин о том, как румяные рабочие выполняют пятилетку, и исторических эпопей, где народ торжествует над растленной аристократией, — а не глубоких, медитативных и во многом автобиографических шедевров, которые стали его коньком.
Фильмы Тарковского — в первую очередь произведения искусства: красивые запоминающиеся кадры, которые длятся по несколько минут и приглашают зрителя предаться созерцанию и погрузиться во внутренний мир режиссера. Как выразился критик журнала New Yorker Алекс Росс: "Можно взять 50 кадров из любого фильма Тарковского, развесить их по галерее — и получится потрясающая выставка".
Его всегда влекло к искусству. Его родители были поэтами, и его ранние годы прошли в поселке художников под Москвой, в мире уроков музыки и художественных занятий по искусству. Однако брак распался, и мать перевезла семью в Москву.
В 1953 году, когда умер Сталин и Хрущев начал проводить либеральные реформы, Тарковский подал документы в государственную киношколу ВГИК, где вскоре стало ясно, что он — пророк с великим творческим даром... Уже его дипломная работа "Каток и скрипка" получила первую премию на Нью-Йоркском студенческом кинофестивале в 1961 году, а в следующем году его первый полнометражный художественный фильм "Иваново детство" получил "Золотого льва" на Венецианском кинофестивале.
После этого успеха в 1966 году вышел фильм "Андрей Рублев". "Простой" биографический фильм о русском иконописце XV века в руках Тарковского оказался гораздо более глубоким и личным, что озадачило работников Госкино. Фильм пролежал на полках пять лет, прежде чем вышел лишь ограниченным тиражом, однако в 1969 году его копия все же попала в Канны, где Тарковский получил еще одну премию.
Громкий международный успех в сочетании с тем обстоятельством, что фильмы Тарковского были скорее специфическими, чем подозрительными с политической точки зрения, привел автора пусть и не к прямому осуждению, но, безусловно, к художественному забвению. Научно-фантастический эпос "Солярис" вышел в 1972 году и был выдвинут на "Золотую пальмовую ветвь" в Каннах, но в СССР его показывали лишь изредка. В 1975 году вышла картина "Зеркало", неспешный и автобиографический шедевр, однако Госкино раскритиковало его за якобы элитарность.
Когда в 1979 году "Сталкер" вышел в СССР лишь ограниченным прокатом, несмотря на очередной приз на Каннском фестивале, Тарковский всерьез задумался о будущем. Съемки "Ностальгии" в Италии подтвердили, что в творческом плане в жизни за границей было множество плюсов, но любовь к России неотступно звала режиссера на Родину.
Тарковский страдал меньше некоторых современников — власти признавали их гениальность, но знали, что со своим уникальным взглядом на вещи и исключительным упрямством он никогда не подчинится их воле — и все же он жил ради того, чтобы снимать кино, ради своего искусства, закрывая глаза на все остальное.
"Художник — это явление природы, столь же непредсказуемое, сколь и неуправляемое, — сказал он. — Все, чего хочет государство, — это стабильности, которой в природе не существует".
Вскоре после громкого заявления в Милане он отправился в Швецию для работы над "Жертвоприношением", в котором человек, боящийся смерти, пытается сбежать от рутины, притворившись безумцем. На съемках фильма режиссера донимал жуткий кашель, настолько сильный, что продюсер Анна-Лена Вибом, заподозрив, что у него может быть воспаление легких, оплатила Тарковскому консультацию специалиста.
Вернувшись, он сказал, что пневмонию исключили и дали что-то от кашля. Когда же Вибом сама связалась с консультантом, то узнала, что Тарковский отказался от каких-либо исследований и просто попросил лекарство от кашля. Вернувшись в больницу, он вскоре узнал о запущенном раке легких, который его и убьет.
Он скончался, с грустью вспоминая о своей Родине, хотя Михаил Горбачев уже начал перестройку и проводил реформы, которые вполне могли позволить ему вернуться. Горбачев даже разрешил сыну Тарковского навестить умирающего отца в Париже.
Хотя его последние годы были омрачены тоской по дому и семье, которую он оставил, Тарковский обнаружил, что несмотря на сделку с самим собой, ему все равно приходится вести единоличную войну против творческих компромиссов, выбивать средства в отсутствие государственного финансирования и мириться с работой без постоянных соратников, оставшихся в СССР. Однако он до конца сохранял убеждение, что борьба вдохновляет на великие свершения.
"Художник всегда испытывает давление. И для художника не было бы никогда, по-моему, идеальных условий работы. Более того, если бы были какие-то идеальные условия для работы, то работа бы не состоялась, потому что художник не может существовать в безвоздушном пространстве. Должен испытывать какое-то давление. Я не знаю, какое именно. Но художник существует только потому, что мир не устроен, мир не благополучен. И именно поэтому существует искусство", — заключил Тарковский.