–Встать! Суд идет! 27 января 2005 года 10:00. Под председательством судьи Пауковой мы начинаем слушание уголовного дела по обвинению Ракова Александра Семёновича в совершении пяти преступлений, предусмотренных п. «б» ч. 4 ст. 158 УК РФ. Подсудимый Раков, встаньте, – так, слегка волнуясь, молодая судья по фамилии Паукова начала один из первых в своей жизни судебных процессов.
Ей было чуть за 30, и статус судьи она получила всего месяц назад, а до этого почти 7 лет работала в этом же суде помощником председателя. Паукова была молода, хороша собой и даже черная судейская мантия не могла скрыть прелестные округлости ее фигуры. Красоту Пауковой не портила даже небольших размеров родинка над губой, которая придавала ее лицу еще большую изюминку.
Ракову было чуть меньше 30 и за его плечами было уже два срока по все той же 158-й статье. Он был высок, сухопар и, если бы еще в 17 лет не избрал профессию домушника, мог бы сниматься в киносериалах в роли героя-любовника. Таким он и был: молодой, сильный, красивый, дерзкий, рисковый. Ему часто везло, у него всегда водились хорошие деньги, но в этот раз удача отвернулась от него. Попался он глупо: плохо сработал наводчик, и хозяева вернулись чуть раньше, чем он ожидал. Потом опера повесили на него еще четыре эпизода, по которым он был не при делах, но ему было все равно. Он был опытным вором и знал, что одного железного эпизода суду будет достаточно, а остальные четыре сильно на наказание не повлияют. Меньше семи он при своих судимостях все равно не получит, а больше десяти ему тоже вряд ли кто-то даст. Конечно же, как и всякий вор, он не признавался, свою вину отрицал, но сопротивлялся осуществлению правосудия с некоторой ленцой, понимая, что судебный каток уже запущен и назад уже не повернет. Больше всего в этом судебном процессе ему нравилось внимательно смотреть на молодую красивую судью. Красивая девушка, серьезная, ответственная, умная, и чего она с такой внешностью в судьи пошла. Сидела бы дома, варила бы мужу борщи, ходила в салоны красоты. Так нет же, людей судить вздумала зачем-то. Вот бы сейчас с ней куда-нибудь в Сочи, недельки на две, и из номера не вылезать. Но она там, в кресле председательствующего, а он здесь, в клетке.
Прокурор допрашивал потерпевшую, которая, страшно гордясь тем, что ее слушают такие серьезные люди, тараторила о том, как они с мужем вернулись с дачи, а в квартире оказался вор. Судья Паукова слушала допрос внимательно, чуть склонив голову на правый бок, и, как ему казалось, чуть с укоризной посматривала на него. Он потерпевшую не слушал. Было и так понятно, что она поведает суду, какой он плохой и подлежит самому суровому наказанию. Вместо этого он задумчиво посматривал на судью и что-то старательно выводил карандашом на листке бумаги. Он протянул листок приставу: «Братан, передай по-тихому судье, очень надо в туалет отпроситься, а допрос перебивать не хочу».
Пристав передал Пауковой записку подсудимого. Она развернула листок, нахмурилась, отложила его в сторону, украдкой посмотрела на Ракова, а потом вдруг улыбнулась и тут же спрятала мимолетную улыбку за суровым выражением лица. В записке было написано: «Улыбнитесь, у вас такая красивая улыбка». Несмотря на то, что улыбка была мимолетной, он успел ее заметить, открыто улыбнулся в ответ и начал опять что-то писать на тетрадном листе.
Написав, он опять через пристава передал ей записку. Она прочитала ее, потом с интересом посмотрела на него и чуть-чуть отрицательно помотала головой. Это означало: нет, и он понял это. В записке было написано: «Катенька, скажите, вы замужем?»
В этот день он писал и писал ей записки. Но больше она ему не отвечала и вообще старалась в его сторону не смотреть. Впрочем, на процессе она тоже сконцентрироваться не могла. Она думала о нем. Какие же красивые слова он пишет, как они трогают ее сердце. Но она не может, не может отвечать ему. Ну, зачем он разрывает ее своими признаниями и ласковыми словами? Он подсудимый, а она его судья. И этого не изменить. И она должна назначить ему наказание. Будет приговор, она даст ему 7 лет, ведь именно так напутствовал ее председатель суда, вручая ей дело и первым ознакомившись с ним. Он уедет в лагерь, и больше она никогда-никогда его не увидит. И зачем он стал воровать? Ведь наверняка же он талантливый, мог бы зарабатывать на жизнь писательством. Он так красиво пишет. Или стал бы музыкантом. Какие же у него красивые руки, руки настоящего музыканта. Почему-то больше всего у мужчин она любила именно руки. Впрочем, наверное, и не могло быть иначе, ведь ее любимый папа был известным пианистом. У Ракова руки были, и правда, красивые, а еще сильные. От мысли о том, как эти руки могут обнимать, у нее розовели щеки. Нет, нет и нет. Нельзя думать об этом. Все, стоп, табу. Где он и где она. Раков же все писал и писал свои записки. И еще ласково улыбался, широко показывая свои белые зубы. Уже прокурор с подозрением смотрел то на него, то на судью, уже пристав брал записки с видимой неохотой, уже государственный адвокат оглядывался на него и шептал, чтобы он вел себя чуть тише. Ему было все равно. Он чувствовал, нет, уже знал, что нравится ей. Какое же это было приятное чувство. Вот уже месяцев восемь он был под стражей, а, значит, не испытывал и не мог испытывать такого чувства к женщине. Да и женщин-то за это время он, можно сказать, никаких и не видел, за исключением следователя, которая приходила к нему раза два или три, и показалась человеком без пола и без возраста.
Теперь на каждое заседание суда он ездил уже не с равнодушием, как раньше, а наоборот ждал его и серьезно готовился. Он начал писать стихи о любви, которые на тех же оборванных тетрадных листочках, передавал ей через пристава. Теперь он уже не мог позволить себе ездить в суд в джинсах или спортивных брюках, и для того, чтобы произвести на нее еще большее впечатление выпросил у соседа по камере строгий костюм и рубашку. Она не подавала вида, но впечатление было произведено. Она думала о нем утром, когда просыпалась, и вечером, когда ложилась спать. Днем, слушая уголовные дела, она тоже думала о нем. Он такой мужественный, такой сильный, и ей так хотелось взглянуть на него не тайно, украдкой, чтобы никто не заметил, а открыто. А потом смотреть еще и еще, и улыбаться, и видеть, как он будет улыбаться в ответ.
Ближе к концу процесса перед самыми прениями сторон она решилась и пошла к председателю суда: – Виктор Степанович, помните, у меня дело есть? Раков, 158-я четвертая, пять эпизодов. Виктор Степанович, совсем тухлое дело, доказательств никаких. Я думаю, может условно? Там адвокат подходил, они обжаловать не будут, если я условный вынесу.
Председатель суда непонимающе посмотрел на нее: – Ты что, мать, совсем сдурела? Какие условно? Он квартирный вор, ранее судимый, пойман с поличным. Ну ладно бы у нас интерес какой был, а просто так. Нет-нет, в области нас не поймут.
– Ну, Виктор Степанович, прошу вас. Вот чувствую я, что тухлое это дело. Нельзя мне карьеру судьи начинать с жестокости. Может, все-таки условно дать?
– Никаких условно. Я же тебе сказал: 7 лет реального. Жестокости она не хочет. Дело ей, видите ли, тухлое досталось. А мне, думаешь, легко с вами со всеми? Я, можно сказать, каждый день на линии фронта оборону держу, между струйками бегаю. Чуть что, я крайний и окажусь. Ты же знаешь, какой у нас председатель областного.
– Виктор Степанович, ну всего один разик. Считайте, что это моя женская прихоть. Вот сердцем чувствую, что, если дам ему реально, всю жизнь мне мучиться.
Виктор Степанович серьезно посмотрел на нее. Было у него одно дело, при воспоминании о котором ему даже спустя 16 лет становилось мучительно стыдно. Нет, конечно, стыдиться ему и помимо этого дела было за что. Он уже давно знал, что в рай, если тот существует, попасть ему удастся вряд ли, в связи с чем просто плыл по жизненному и судейскому течению. Но тогда он, еще не опытный судья, по указке мудрого, как ему казалось, председателя и вопреки своему сердцу дал реальный срок молодой девушке по делу, в котором не было доказательств. На следующий день эта девушка повесилась в камере. И вот, даже спустя столько лет, грустные глаза осужденной девушки, с укоризной смотревшие на него при оглашении приговора, не выходили у него из головы. Потом на него грустно смотрело много осужденных, в том числе таких, в виновности которых он сомневался, но эти глаза были первыми, и забыть он их не мог.
Председатель досадливо крякнул и решился: – Ладно, черт с тобой! Если сердце подсказывает, выноси условный. Что мне прикажешь с сердцем делать. Только с прокуратурой договорись, чтобы не обжаловали, и тихо-тихо все прошло. Смотри у меня. Бдительность и осмотрительность!
– Спасибо, Виктор Степанович! С прокурором я уже обо всем поговорила. Ему, как обычно, все равно, – радостно выпалила молодая и красивая судья Паукова.
Через три дня она огласила ему приговор. Условно. 5 лет условно. Освободить в зале суда. Он смотрел на нее и широко улыбался, а она, уже не обращая внимания на прокурора, адвоката и приставов, широко улыбалась ему в ответ.
И вот он уже стоял перед ней в ее кабинете. Такой молодой, такой красивый и такой свободный. Они смотрели друг на друга и улыбались, не решаясь сделать первый шаг по направлению друг к другу. А потом, потом он, конечно же, первым бросился к ней и начал целовать…
– Саша, – она впервые назвала его по имени, – любимый, прямо сейчас я не могу, сейчас рабочий день. Давай вечером. Вот, возьми ключи от дома, запиши адрес, отдохни, умойся, тебе ведь, наверное, надо умыться. Жди меня дома.
Он вздохнул: – Конечно, любимая. Я просто хотел тебя поцеловать. Буду ждать тебя дома. Я всегда буду тебя ждать. Спасибо тебе за все. Ты – самая лучшая женщина в мире. Ты поверила мне, вору, дала мне шанс.
– Да, я поверила тебе. Я знаю, что ты – хороший, ты всегда будешь со мной, и у нас будет много-много маленьких детишек, которых мы будем очень любить.
– Да, любимая, обязательно все так и будет. Он взял ключи, поцеловал ее на прощание и уехал. Как оказалось, навсегда.
Вечером она пришла после работы домой, но там никого не оказалось. Квартира была пуста. И только на столе лежала записка, написанная таким знакомым и таким милым почерком: «Прости, я не могу поступить иначе. Я всегда останусь вором, и этого не изменить. Прости и прощай. Ты мое сердце. Навсегда».
Она не плакала. Она просто взяла зажигалку и сожгла эту записку. Потом подошла к холодильнику, прямо из горлышка выпила, бог знает сколько лет, стоявшую там почти полную бутылку водки и легла спать. Больше она не плакала никогда.
Прошло десять лет. Два молодых заключенных грустно переговаривались между собой в ожидании доставки в суд.
– Кто у тебя судья?
– Паукова. Паучиха-жирная тварь.
– О, блин. И у меня Паучиха. До чего же гнида. Походу ее вся тюрьма знает. Толстая, противная, орет все время и еще бородавка эта на заплывшей морде.
– Полный писец нам с тобой, братан. Эта Паучиха срока лепит, мама не горюй. Меньше десятки не дает. Я точно знаю, она одного моего кореша судила. Говорят, особенно, 158-ю не любит.
– Ну, гнида так гнида. Видать, с жиру из нее злоба прет. Дай-ка ручку.
С этими словами заключенный взял у своего случайного коллеги шариковую ручку и нацарапал на стене: «Судья Паукова – жирная сука». Таких надписей на этой стене было уже много.
