Большую часть своей жизни из 96 лет Петр Петрович посвятил службе, вначале на фронтах Великой Отечественной войны, затем в рядах советской милиции.
Фронтовой путь ветерана Великой Отечественной войны, полковника милиции в отставке Петра Литвинова длинный, и о том, как и где воевал, он может рассказывать бесконечно долго. Между тем Петру Петровичу уже 96 лет. Всю свою долгую жизнь он посвятил службе, вначале на фронтах Великой Отечественной войны, затем в рядах советской милиции.
Спустя два года после окончании войны, в 1947 году, Петр Литвинов пошел служить в районный отдел милиции Курганской области. Проработав более 30 лет, ушел на пенсию с должности начальника отдела внутренних дел Исполкома Ленинского райисполкома для трудящихся Актюбинской области. В конце 90-х он со своей супругой переехал в Оренбургскую область. С тех пор сотрудники органов внутренних дел и Совет ветеранов УМВД России по Оренбургской области не оставляют ветерана без внимания. Двери дома Литвинова всегда открыты для своих коллег, и уже по традиции за накрытым столом Петр Петрович вспоминает о сражениях на войне, рассказывая подробно о них:
«В августе 1942 года, в разгар Великой Отечественной войны, нас, молодежь 1924 года рождения, призвали в ряды Красной армии. В то время я жил в одном из поселков Хобдинского района Актюбинской области Казахской ССР. Райвоенкомат собрал около 40 призывников, и на пароконной повозке нас отправили в Актюбинск. Провожать меня пришли мама и бабушка. Благословляя в путь, бабушка вдруг дала мне в руки небольшой деревянный колышек, завернутый в материю, и велела всегда носить его с собой как оберег. Засунув его в маленький брючный карман, я вскоре забыл про него. И лишь сейчас понимаю, что все то, что мне пришлось пережить, пройдя через все испытания, и остаться живым, может быть, и связано с этой маленькой вещью. Будто заговорила тогда меня бабушка…
После трехмесячной подготовки в Бердичевском пехотном училище нас ночью в спешном порядке погрузили в эшелоны и отправили на фронт.
В пути следования, на узловой станции Соль-Илецк нам выдали теплое обмундирование, валенки, ватные брюки и другие вещи. А после Саратова нам стало известно, что мы едем в сторону Сталинграда. На следующий день мы выгрузились близ Тамбова и поступили в распоряжение командования 98-й стрелковой Спасской дивизии, которая готовилась к отправке на Сталинградский фронт. Боевые подразделения дивизии были сформированы в основном из матросов Дальневосточного флота. А помощниками командиров взводов и отделений стали актюбинские выпускники Бердичевского военно-пехотного училища. Я был зачислен в 4-й стрелковый полк и назначен помощником командира взвода автоматчиков.
8 декабря нас погрузили в вагоны и отправили в сторону Сталинграда. В пути наш эшелон несколько раз бомбили немцы. 12 декабря мы высадились северо-западнее Сталинграда. Фашисты снова начали нас бомбить. Несколько вагонов были сильно повреждены, все бойцы по команде выскочили из вагонов и рассыпались по снегу вдоль железной дороги. По пикирующим самолетам противника мы открывали огонь из автоматов и винтовок, однако фашисты несколько раз заходили вдоль состава, сбрасывали бомбы и поливали нас пулеметным огнем. Появились раненые и убитые.
Части дивизии двинулись колонной к оборонительному рубежу к Сталинграду. Шли мы навстречу колючему морозному ветру, по бездорожью и глубокому снегу. Колонна двигалась форсированным маршем, без остановок и привалов. При движении был строгий приказ: соблюдать тишину, в тёмное время огня не зажигать, ничем себя не демаскировывать. Днем мы старались получше замаскироваться. Противник, контролируя движение резервных войск, вел непрерывную воздушную разведку. «Рамы» - немецкие самолеты-разведчики – висели в воздухе целый день, как ищейки выслеживали наши войска и тут же вскоре наводили на нас бомбардировщики. Мы несколько раз в пути подвергались ударам с воздуха. Привал был объявлен после захода солнца на следующий день. Тут мы увидели первые одинокие остовы обугленных печей, пепелища по обеим сторонам дороги. Виднелись крутые берега реки, а из прорубей поднимался ядовито-красный пар. Это река Мышково была заполнена убитыми. Мышково - последний естественный рубеж, за которым открывалась гладкая ровная степь до самого Сталинграда.
Ночью, без отдыха, бойцы по северному берегу реки начали занимать оборону, вгрызаться в мерзлую, твердую, как железо, землю. Теперь уже все хорошо поняли, с какой целью мы занимаем этот рубеж: в воображении уже рисовался последний барьер фашистам перед Сталинградом. Вспоминаю, как ночью, пробираясь по берегу реки, мы постоянно обо что-то спотыкались, тогда я думал, что это замерзшие коряги. Только с рассветом мы увидели по берегам и в реке трупы погибших. Это было моё первое знакомство с фронтовой жизнью, и сердце сжималось при виде окоченевших трупов бойцов. Теперь со смертью пришлось встречаться каждый час, каждый день хоронить товарищей.
Мы занимали оборону в направлении на юго-запад, стояли навстречу начавшим наступление немецким танковым дивизиям, которые рвались освободить окруженную в Сталинграде многотысячную армию генерала Паулюса. Танковые дивизии генерала Манштейна начали смертельные бои, они шли на прорыв со стороны Котельникова. Истерзанные четырехмесячной битвой за Сталинград, фашисты стремились вперед, но наша 2-я гвардейская, свежесформированная армия надежно преградила им путь. Всего 35-40 километров отделяли теперь Манштейна от Паулюса.
19 декабря наша стрелковая дивизия уже вела тяжелые кровопролитные бои с танковой армией Манштейна. Несмотря на превосходство в технике, врагу не удалось прорвать нашу оборону. Наш 4 стрелковый полк занимал оборону северо-восточнее хутора Нижне-Кумский. На нас группа за группой шли десятки фашистских танков, а за ними ползла пехота. Бой принимал исключительно ожесточенный характер. В этом бою наши бойцы сражались не на жизнь, а на смерть. 20 декабря мы продолжали отстаивать занятый рубеж. Бойцы в бесконечных атаках и бою не чувствовали холода и усталости. На глазах у меня погиб командир роты, и командование ротой принял наш командир взвода, а командовать взводом было приказано мне. Этот день также был морозным, снег сдувало с высоких берегов реки, поземка скользила по льду. Во второй половине дня мороз усилился, затруднял дыхание, невозможно было разговаривать, плотным слоем иней садился на одежду. К исходу дня положение складывалось весьма тяжелое. В полдень после беспрерывных атак немецкие танки попытались форсировать реку в двух местах с целью выйти на северный берег Мышково. Противник стремился двумя клиньями врезаться в глубину нашей обороны, рассчитывая расчленить и окружить батальоны нашего полка. Немецким танкам удалось сделать это большой ценой, и на нас снова обрушилась лавина огня. К тому же налетела авиация, и посыпались бомбы. Зрелище было страшное, но мы стояли насмерть. В этой, казалось, безвыходной ситуации бойцы полка совершали чудеса и массовый героизм. Когда выходило из строя орудие, кончались патроны, гранаты, мы выхватывали оружие и боеприпасы из рук погибших товарищей, делая это быстро, не чувствуя боли ран и усталости. В этом бою я был ранен в руку, но поле боя не покинул. После перевязки продолжал стрелять и бросать гранаты одной рукой. Да и все раненые, если они могли хотя бы как-то двигаться, находились на огневом рубеже. Нас оставалось очень мало, а удержать врага было надо – позади Сталинград.
Потери в ротах, батальонах были большие. Мне приходилось видеть, когда из-за малочисленности пехоты наши танкисты из своих экипажей образовывали пеший отряд и шли в атаку за своими танками для их поддержки. Когда стемнело, немцы прекратили атаки, а мороз еще больше окреп, дул сильный колючий ветер и, как битое стекло, обжигал лицо и руки. На следующий день немецкая авиация усилила бомбежку наших рубежей, одновременно продолжалось наступление танков и мотопехоты.
Так, в течение трех дней, шли кровопролитные бои, до 23 декабря немцы безуспешно пытались прорвать нашу оборону. А 24 декабря наша 2-я гвардейская армия нанесла немецким войскам сокрушительный удар и погнала врага в сторону Котельниково. А я и другие раненые бойцы, которые оставались на поле боя, были отправлены в госпиталь. В больнице мне выдали новую форму, а старую сожгли. Только потом я вспомнил, что в потайном кармане у меня остался бабушкин оберег, который в этом страшном сражении так уберегал меня. Позже мне была вручена первая боевая награда медаль «За отвагу»».
