Почти все великие открытия начинаются со «сферических коней в вакууме».
Прежде чем из черепа Эйнштейна вылупилось е = mc2, прежде чем братья
Райт соорудили первого крылатого «альбатроса», прежде чем Ньютона треснуло по голове наливное лондонское яблочко – эти великие умы извели тонну бумаги и литр чернил на предварительные расчеты. Кстати, самое трудное – вовсе не расчеты, хотя они дико нудны и даже доводят до галлюцинаций (Лавуазье кидался чернильницей в чертиков). Самое трудное – тот критический момент в работе великого ученого, когда у него на руках первая готовая модель. Ученый кричит «Ура! », прыгает до потолка и целует кошку, а потом (радостный, с высунутым языком! ) тащит свою теорию на суд научного сообщества, забывая, что это – самые предварительные расчеты, сделанные для идеальных условий и идеальных параметров, каких в природе не бывает, что это тот самый «сферический вакуумный конь».
Научное сообщество, рассмотрев скептическим глазом эту сырую модельку, дружно говорит ХА-ХА-ХА и издевается над великим ученым так, что дембеля курят в сторонке. Белла, Пастера, Сикорского, Гейтса называли идиотами, про Соитиро Хонду руководство «Тойоты», куда тот пытался трудоустроиться, сказало: «Нам стыдно, что мы пустили на порог этого клоуна», изобретателю буровой вышки заявили: «Сверлить километры грунта в поисках нефти? Сумасшедший! » и предложили просверлить собственную голову в поисках серого мозгового вещества. Но хуже всех, конечно, пришлось профессору Зелинскому, который наслушался трехэтажного мата от всяких штабс-капитанов и поручиков Ржевских в кабинетах царского министерства обороны – господа офицеры никак не могли взять в толк, зачем нужен противогаз. «Применять на войне отравляющие газы никто не решится – наступил гуманный двадцатый век! А от запаха мужской портянки и противогаз не спасет», — категорично заявил Самсонов.
В Сеченовке научные исследования опираются на прочный фундамент опытов и экспериментов над грызунами. Мышиное царство платит Сеченовке большую дань: до тысячи скальпов в год, и из этой тысячи добрая сотня замученных зверьков – на совести доцента Шустрикова. У Шустрикова такая специализация – проверять на мышах новомодные лекарственные средства и методики. Выглядит это так: мыша заражают какой-нибудь лихорадкой доктора Менгеле, а потом потчуют противовирусными препаратами, наноинтерфероном или там озверином, и смотрят, что получится.
Представьте, лекарства иногда помогают. Бывает наоборот — от модного лечения мыши дохнут быстрее, чем совсем без лечения. Что делать! Мыши должны гордиться тем, что умирают во имя лучшего будущего всего человечества. Согласно статистике, каждая замученная с 1910-го года мышь спасла в итоге восемь человеческих жизней. Вот так. Притом памятники
Пастеру, Листеру, Мечникову, Павлову стоят везде, памятника белым мышам нигде нет. Улицы имени Белых Мышей тоже.
Но к делу. Мозги Шустрикова, подобно мозгам большинства талантливых людей, слегка набекрень – это позволяет глядеть на вещи под необычным углом, хотя и создает существенные проблемы в повседневной жизни. Почти каждый месяц Шустрикова одолевает научный зуд – тяга испытать на мышках, крысках и хомячках что-нибудь революционное.
Как-то за завтраком Шустриков уткнулся в ноутбук и пустил слюну – но не на яичницу с беконом, шипевшую перед ним в сковородке, а на научную статью про коров. У коров был плохой надой, трещины вымени и задумчивость после еды. Французский фермер решил проблему, притащив на пастбище музыкальный центр – «Реквием» Моцарта, бодрые марши
Ипполитова-Иванова, фуги Баха превратили тощих унылых коров в веселых, упитанных, довольных жизнью буренок. Надои выросли вдвое, вымя каждой коровы лоснилось свежей кожей, грустное мычание сменилось радостным, мелодическим. Эксперты, изучив этот феномен, пришли к единодушному выводу: классическая музыка резко повышает иммунитет.
Шустриков, человек действия, сразу начал прикидывать – как проделать такую же штуку с мышами? После занятий он уединился с грызунами в лаборатории и, после недолгих раздумий, решил заразить их стафилококком.
Заразил. Затем Шустриков решил, что в первой клетке мыши будут сидеть совсем без музыки, во второй клетке – с Эминемом, а в третьей – с его любимыми вальсами Моцарта. Таким образом, мышей требовалось поместить в три клетки со звукоизоляцией и организовать им консерваторию – тут предстояла большая работа. В подмогу себе Шустриков вызвал Тему – самого толкового парня из младшекурсников.
Тема обрадовался предложению; к тому же доцент его дополнительно мотивировал — великодушно пообещал автоматом выставить один из зачетов.
Где-то за полтора часа клетки были подготовлены и оборудованы динамиками для музыки.
Утерев трудовой пот, Тема подошел к клеткам и стал рассматривать пищащих мышей. Грызуны еще были бодры и, очевидно, не подозревали, что носят в себе опасные бактерии. Одна из мышей в клетке Эминема потешно встала на задние лапки и стала обнюхивать стенки клетки, а затем приставными шагами переступила влево. Теме вдруг стало ее жаль. А потом захотелось присвоить.
— Эта мышь умеет стоять на задних лапках, — сообщил Тема.
— И что? – хмуро спросил Шустриков.
— Талантливый зверь. Его можно чему-нибудь выучить и выгодно продать.
Доцент промолчал. Тема разозлился и решил зайти с другой стороны:
— Андрей Андреич, а зачем губить сразу пятнадцать мышей? Можно было заразить шесть. По две мыши в каждой клетке – это же все равно круто.
— Нерепрезентативно.
— То есть у опыта будут недостоверные результаты?
— Да. И вообще, молчел, здоровье человечества построено на мышиных костях, — доцент подошел к клетке и посмотрел на грызуна. Тот продолжал ходить на задних лапках. – Молитесь теперь на Эминема – если он действительно великий певец, мышь будет жить.
Тема, слушавший Musе и Mу Chеmicаl Romаncе, не питал по поводу Эминема никаких иллюзий. И все же мысленно ободрил мыша: «Ты будешь моим, дружок. Я в тебя верю».
Тем же вечером Тема заглянул в лабораторию еще раз – уже без доцента.
Наутро он вместе с Шустриковым осмотрел грызунов. Мыши в немузыкальной клетке и в клетке Моцарта ходили с трудом, а два грызуна лежали вверх брюшком, жалобно попискивая. В клетке Эминема мышам тоже очевидно поплохело, но все-таки они выглядели бодрее и съели почти весь корм.
Шустриков был озадачен. Уходя, доцент на всякий случай проверил громкость музыки и сделал Моцарта погромче, а Эминема – тише.
И в этот вечер Тема нашел предлог заглянуть в лабораторию без доцента.
На следующее утро осмотр выявил удивительные результаты: мыши в клетке
Эминема были почти здоровы и снова съели весь корм. Мыши Моцарта и мыши в тихой клетке в полном составе подняли лапки кверху. Шустриков заподозрил неладное и принялся проверять – те ли это мыши. Мыши везде оказались те же.
— Ничего не понимаю, — развел руками доцент. – Как мыши могли от него выздороветь, если я от него заболеваю?
Тема дал доценту повозмущаться, а потом попросил у него мыша.
— Пока не дам. Хочу их еще понаблюдать, — отрезал Шустриков.
На следующее утро, только Тема вошел в универ, случилось невиданное чудо. Можно сказать, ему навстречу вышли волхвы с дарами. Шустриков с улыбкой ждал Тему у гардероба, в правой руке у него была маленькая клетка с мышом, а в левой – ведомость.
— Артем, ты молодец, — доцент торжественно пожал темину руку. – Знаешь, я сразу все понял, когда увидел в шкафу пустую пачку ампицилина.
Конечно, ты по вечерам кормил мышей антибиотиками!
Тема удивленно поднял глаза:
— Вы все узнали, и все равно хотите меня похвалить?
— Конечно! Я двадцать лет в лаборатории – и до сих пор считал, что мыши не едят ампицилин ни с какой крупой – слишком он горький. А оказывается, его можно смешивать со сладкими кукурузными хлопьями – это же настоящее открытие!
И Шустриков бодро расписался в теминой зачетке. Мышь в клетке встала на задние лапки и радостно пискнула.
