«Мифология – это таблетка с последствиями»: драматург Алексей Еньшин о «русском финале», Бажове-маркетологе и напускной мрачности
Поиск самоидентификации в современном мире становится особенно актуальным. И это неудивительно — в условиях, когда мы фактически оказались отрезанными от мира, вопросы «Кто я?», «Какой я?» возникают куда чаще, чем раньше. Многие находят ответы в культуре и истории своей страны, гордясь и воспевая произведения Достоевского, Чехова, Толстого, Тургенева или Пушкина. Другие же смотрят чуть глубже, погружаясь в мифологию своей малой родины. В этом контексте сразу вспоминается концепт «уральской идентичности». Это система взглядов, в которой жители Свердловской области соотносят себя с наследием Бажова, Мамина-Сибиряка и других местных литераторов. Однако далеко не все согласны с тем, что жить в мифологии хорошо. Есть и те, кто не верит в «уральскость». К таким, например, относится драматург Алексей Еньшин. Редакция GlobalCity встретилась с автором и узнала, почему жить в мифе – опасно, в чем феномен уральской драматургии и почему литературу можно сравнить с «кривым зеркалом». Подробности — в нашем интервью.
Про русскую литературу говорят, что она довольно депрессивная. Отечественные авторы в своих произведениях часто рассуждают об экзистенциальных вопросах, рассуждают о смерти, месте человека в мире, о маленьком человеке. Как вам кажется, что повлияло на тот образ? Справедлив ли он?
По-моему, мрачность в литературе связана не с национальностью, а с окружающей обстановкой и тем, что видит автор. Шекспир, например, в пьесах которого множество смертей, или Виктор Гюго с «Отверженными». Достоевский, в свою очередь, описывал реальность, которую он знал – каторгу, смертные приговоры, страдания бедных. В каждом времени и месте жизнь была примерно одинаковой: богатым хорошо, бедным плохо. Писатели всегда стремились отразить реальность, а не создавать мрачность ради мрачности.
В кинематографе существует понятие «русский финал» – мол, мы любим, когда конец фильма трагичен. В Европе якобы зрители любят счастливые финалы. Однако в реальности наши соотечественники предпочитали индийское кино и фильмы с более позитивным исходом, что опровергает этот стереотип.
С другой стороны, это не отменяет того, что нормальный пишущий человек видит недостатки, видит мрачное, плохое. Он не может об этом не писать, вне зависимости от нации.
То есть писатели, как правило, направляют внимание не неблагополучного человека?
Наблюдать за человеком, у которого все хорошо, обычно неинтересно. В социальных сетях полно банально-позитивных сообщении: «Я сегодня проснулась, потянулась, сейчас у меня кофеек» - это раздражает и не более. Но стоит кому-то начать рассказывать о своих проблемах, как это сразу привлекает внимание. Николай Владимирович Коляда обычно приводит пример: если на улице стоят две пары, одна дерется, а другая целуется, то люди будут следить за теми, кто дерется. Мы наблюдаем, потому что это вызывает эмоции, заставляет задуматься о собственной жизни и переживать за других. Зачем переживать за того, у кого все хорошо? Интереснее видеть, как человек борется за свое счастье, как он преодолевает трудности.
Россия в мире ассоциируется в Достоевским, Толстым, локально образ Урала сформировал Павел Петрович Бажов. Может, есть кто-то еще, кто по каким-то причинам остался в тени?
В Литературном квартале есть музей Федора Решетникова, который писал про Урал, про заводы. Конечно, у него была не самая простая жизнь: небогатая семья, попал под суд, пьянство, ранняя смерть.
А какие жанры литературы нас характеризуют?
Россия представляется в литературе по-разному, и мнения о ней разнообразны. Салтыков-Щедрин в «Истории одного города» подает историю страны в фантастико-сатирической манере, а Ломоносов, представитель Просвещения, писал о том, что мы должны быть лучше и образованнее ради процветания государства. Восприятие России зависит от взгляда каждого автора. Булгаков и Катаев, Гайдар и Бажов, писавшие примерно в одно время, изображают страну по-своему. Авторы пишут о том, что видят, и не всегда стремятся создать какую-то идентичность.
Как вам кажется, современный автор стал циничнее?
Современный автор стал более ранимым, поскольку изменился и читатель. Сегодня мы не можем прочитать даже классическое произведение, не анализируя персонажей и их травмы. Писатель стал деликатнее, опасаясь нарушить границы или сказать что-то лишнее. Он старается говорить приятности или выражать те неприятности, которые приемлемы.
В девяностых и нулевых циничные авторы были нормой, поскольку эпоха была жестокой и грубой. Это было необходимо, чтобы выжить. Писатели, такие как Сорокин или Пелевин, стали ответом на окружающий абсурд.
Классики работали аналогично: они видели, слушали и записывали окружающую реальность, преломляя ее через свои комплексы и травмы. Это всегда был субъективный взгляд на жизнь. Ожидать, что Толстой или любой другой классик даст точное зеркало, через которое можно увидеть «настоящего русского человека», не стоит. Это зеркало всегда будет искаженным, преломленным через личные переживания автора.
То есть литература – это кривое зеркало?
Конечно. Прямым зеркалом должна быть журналистика. Инфостиль, инфоповод, комментарий, можно без вывода. Плюс мнение эксперта, но это опять же преломление реальности. Естественно, воспринимать литературу, как какое-то отражение реальности – немножко наивно.
А уральская литература?
Опять же вопрос – а с чего она начинается?
Можно, наверное, вести отсчет с Бажова – он создал уральскую мифологию.
Бажов не сидел и не обдумывал, как создать мифический образ Урала. Его жизнь в то время была полна трудностей. Он работал журналистом, очеркистом и выпустил цикл рассказов про Гражданскую войну на Урале, однако один из персонажей был признан врагом народа, что привело к изъятию тиража. Впоследствии он столкнулся с волной репрессий и семейными проблемами. В тридцатые годы Бажов оказался на эмоциональном дне. Единственной опорой для него стала народная культура.
Народные сказания стали для него способом избежать преследования со стороны системы. Он активно искал и нашел форму сказов, создав образ полумифического сказителя дедушки Слышко. Он не стремился прославить Урал, а искал способ выжить, найти свое место в литературе, а все остальное – это уже наши интерпретации и домыслы.
Но она прижилась.
Истории Бажова прижились, потому что на тот момент не было альтернативного взгляда на Урал. В отличие от Мамина-Сибиряка и Решетникова, его рассказы не воспринимались как авторские высказывания, а как бы исходили из глубин народного сознания. Это было красиво и основательно, поскольку мифология Бажова не противоречила самой себе, она была насыщена исконной хтонью.
Эта хтонь могла одновременно совершать как добрые, так и злые дела. Социальный подтекст его рассказов также был важен: у Бажова плохими были «баре» и приказчики, а хорошими – рабочий люд. Хотя все-таки Бажов показал Урал и его людей такими, какими они были, без разделения на черное и белое.
То есть Бажов – это такой хороший маркетолог, который придумал нам красивую мифологию?
Штука в том, что он сделал это не нарочно. Он думал, как ему самовыразиться, реализовать себя и при этом попасть в читателя. В этом он преуспел. Возможно, да, он действовал, как маркетолог. Еще раз повторю – писатель, осознано или нет, все равно коньюнктурщик. Те же абсурдисты все равно оглядывались на читателя. Писали что-то, думая, как удивить. Художнику важно, чтобы была аудитория. Он всегда думает о том, кто и как его прочитает.
Если взять писателей чуть попозже, то можно вспомнить Василия Сигарева, Алексея Сальникова, Бориса Рыжего. В их творчестве преобладает некий мрачный флер. Как вы думаете, почему так сложилось? Есть ли в этом черты именно уральской идентичности?
Сигарев – не единственный представитель уральской драматургии. Это гигантский спектр. Например, Николай Владимирович Коляда. Все называли его чернушником, но у него есть много светлых историй. Они про «здесь и сейчас».
Есть Ярослава Пулинович. Ее тексты, хотя и не всегда светлые, полны надежды и стремления к счастью, без ужаса. Например, ее дебютная «Наташина мечта» про девочку из детдома, но эта героиня отличается от персонажей Сигарева. Это другой человек, она по другому мыслит, хочет чего-то другого. В середине еще бесконечное количество авторов, и у каждого свое отражение реальности.
В начале нулевых многие писали о мрачности, наркомании, суициде и безнадежности, потому что это было вокруг. Была тольяттинская ветка драматургии, известная своими жесткими и абсурдистскими текстами. Почему? Может потому, что в это время в Тольятти шла кровавая борьба за «ВАЗ» и это как-то повлияло на авторов? На их фоне Сигарев кажется милой мелодрамой.
Но ведь существует сам феномен уральской драматургии.
Он существует благодаря Николаю Владимировичу Коляде, который бесконечно готов продвигать талантливых людей. Ведь в перечень уральских драматургов далеко не всегда входят люди отсюда. Ярослава Пулинович из Ханты-Мансийска, кто-то из Самары, кто-то из Волгограда. Коляда притягивает таланты в этом смысле. Он не дает базы, как писать. Он говорит: «Пишите про то, что вы видите. Слушайте улицу, слушайте разговоры». В этом смысле уральская драматургия появилась благодаря Коляде. Он как магнит, который притягивает талантливых людей, помогает им пробиться. Может поэтому и сложилась уральская школа драматургии. А не потому что мы пишем про жесть и хтонь.
То есть, если подытожить, вы не верите в этот концепт «уральскости»?
Он шире, чем Урал. Константин Костенко из Владивостока получил путевку в жизнь благодаря Коляде, поэтому его часто ошибочно считают уральским драматургом. Владимир Ганзенко из Нижнего Тагила писал светлые истории про потерянные игрушки, стремящиеся выбраться из песочницы. Мы все разные, и трудно сказать, что нас объединяет. Возможно, это желание искренности, стремление говорить о том, что видим.
На недавней конференции, посвященной уральской драматургии, пытались найти общую формулу, но не смогли. Драматургия стала менее мрачной, потому что жизнь изменилась. Может, всех смущает большое количество драматургов, которых выпустил Коляда за 30 лет, хотя не все из них стали известными.
Трудно объединить всех под одну гребенку, ведь у каждого свой жизненный путь и видение. Было бы замечательно, если бы у уральской драматургии была отличительная черта. Мы все стремимся к идее, конечной цели, хотим знать ответы на вопросы «Кто мы? Откуда? Куда мы идем?». Надеемся, что следуем интересной тропой, проложенной кем-то значимым. Это успокаивает и дает ощущение цели, но любая мифология искажает реальность, превращаясь в своеобразную таблетку с побочными эффектами.
Но ведь мы сейчас говорим об этом концепте. Значит, в какой-то форме он все же существует.
Конечно, прикольно жить в уральской мифологии. При том, что мы сами ее и создаем. Я думаю, что мы делаем это потому, что у нас забирают возможности самовыражения. Мы не можем писать про то, что хотим. В некоторых случаях это будет противозаконно. Мы ищем окольные пути. Также, как это было с Бажовым — самовыражение через Хозяйку Медной горы, через привязку к мансийской мифологии, к народной культуре.
Мы все стремимся найти какую-то цель в жизни, но вряд ли это возможно. Мифология часто представляет собой искаженную картину мира, а современному человеку важно видеть реальность без таких искажений. Нужно быть честным с собой, жить и заниматься тем, что любишь. Как говорится, у самурая нет цели, есть только путь. Я, конечно, не самурай, но пока что мой путь – писать интересные, насколько возможно, тексты.
Жить по мифам удобно: ты снимаешь с себя ответственность, ведь есть силы, которые управляют твоей судьбой. Возможно, сегодня нам действительно нужен какой-то местный символ, который поможет нам понять и принять нашу реальность. Но почему мы так стремимся отличаться и искать эти символы?
Хочется быть не таким, как все, но в группе.
Тогда это подростковая незрелость. Подростки тоже хотят отличаться, но так, чтобы вместе со всеми. Удобно жить в толпе, которая при этом отличается от другой толпы по внешним признакам. Но мне хочется все-таки мыслить глобально, путешествовать, отличаться — да, наверное. При этом в других странах люди сталкиваются с теми же трудностями: будь то бытовые проблемы или социальные вопросы.
Может, наше отличие от других заключается в непокорности?
В уральских корнях действительно можно найти элементы протестного духа. Сюда ссылали староверов, с которыми были связаны и негласные владыки Урала – Демидовы, создавшие своего рода государство в государстве. И благодаря удаленности и низкой мобильности действительно можно было говорить о каком-то непокорном особенном уральском духе. Но сегодня мир стал гораздо более доступным, перелет из Екатеринбурга в Москву или Казахстан занимает всего несколько часов, и все эти географические особенности размываются. Хотя важно помнить историю, чрезмерное увлечение этими корнями и приверженность к старым скрепам кажется неуместным в современном мире.Фото: сгенерировано с помощью нейросетей