Вячеслав Хуртин — личность легендарная, причем, не только для Нижнего Новгорода. Основанный им Технический музей популярен как у местных жителей, так и у туристов, приезжающих из разных городов. Хуртин создал музей на основе своего богатого собрания: более 25 лет он занимается коллекционированием, а также восстановлением старинных часов, граммофонов, станков, фаэтонов, велосипедов, кустарных инструментов для дерево- и металлообработки и разных диковинных механизмов. Из этого увлечения и вырос Технический музей, открытый в 2014 году в центре Нижнего Новгорода на Большой Покровской. Через два года он стал филиалом Нижегородского государственного историко-архитектурного музея-заповедника, а сам Вячеслав Викторович возглавил филиал. Сегодня он продолжает развивать музей: отыскивает и дарит вторую жизнь необычным артефактам. Благотворительная и просветительская деятельность Хуртина не осталась без внимания: в 2022 году ему присвоили звание «почетный гражданин города Нижнего Новгорода». «Культуромания» поговорила с Вячеславом Хуртиным об уникальных экспонатах, о приобретениях в России и за рубежом и о том, как в одиночку создать музей.
— С чего началась ваша коллекция? В одном интервью вы упоминали штангенциркуль и говорили, что музей изначально находился в гараже.
— Скорее, это был склад инструментов — о музее я в то время и не мечтал. Действительно, все началось со штангенциркуля, который я когда-то купил на блошином рынке. По образованию я инженер-механик, и у меня соответствующие интересы — старинные инструменты, механизмы, станки. Потихоньку начал покупать подобные вещи, и когда их количество перевалило за тысячу, решил показать людям. К счастью, подвернулся хороший повод: нижегородский Центр метеорологии и стандартизации отмечал круглую дату, и я предложил сделать небольшую выставку. Выбрал мерительные инструменты — то есть те, которые поверяет и ремонтирует ЦМС. Сильно волновался — ведь сотрудники Центра каждый день работают с этими инструментами, держат их в руках. Однако все пришли в восторг: все-таки работники ЦМС, как правило, имеют дело с российскими или советскими инструментами, а я показал те, которым 150 лет и больше. В этот момент я понял, что хочу сделать что-то глобальное.
В 2011 году я устроил более серьезную выставку в Нижегородском выставочном комплексе: она работала больше месяца. Пришел и сказал, что мне ничего не нужно, просто хочу сделать выставку. Все подготовил, расставил за три-четыре дня, и через 15 минут после открытия ко мне подошел бухгалтер со счетом и предложил заплатить. Сумма оказалась не такой большой — 70 тысяч рублей — но мне было обидно: если бы сразу сказали, тоже бы заплатил, но это было бы как-то честнее. Тем не менее, моя выставочная деятельность началась именно с этих проектов. Потом были выставки в Москве — в том числе на фестивале технических музеев, на ярмарке в Городце, и я увидел, что людям это интересно.
— Еще я читала, что музей вы открыли в одиночку. Вас никто не консультировал?
— Некому было. У меня возникла идея — открыть музей и передать его городу. Арендовал помещение, за полгода сделал ремонт на свои средства. Было очень тяжело, ремонт двигался медленно, периодически я впадал в отчаяние. Мой друг Сергей Постнов меня тогда очень поддержал. В итоге я решил открыть музей как есть, а ремонт доделать позже. Пригласил на открытие руководство области и города, однако никто не пришел — так что передавать музей оказалось некому.
Тем не менее, с этого момента началась жизнь музея. Я несколько раз писал обращения президенту Владимиру Путину, и в результате на базе моей коллекции был создан филиал Нижегородского музея-заповедника — Технический музей. Я безвозмездно передал туда свою коллекцию в бессрочное пользование. Ничего с этого не получаю, кроме удовольствия — а также зарплаты за полставки заведующего филиала.
— То есть коллекция по-прежнему принадлежит вам?
— Да. Если у меня будет уверенность, что она сохранится и останется на том же месте, в здании на Большой Покровской, 43, тогда смогу ее окончательно передать. Но пока ситуация вокруг музея складывается не самым благоприятным образом. Может получиться так, что я передам коллекцию, мне вручат грамоту, пожмут руку, а потом здание кому-нибудь понадобится, и музей погибнет на моих глазах, чего мне бы совсем не хотелось.
— Сколько сейчас предметов в коллекции?
— Сложно сказать. Думаю, две с половиной тысячи, может быть, три. В коллекции музея находятся только те экспонаты, которые представляют для меня техническую или историческую ценность. Каждый я отбирал лично и платил свои деньги: буквально несколько предметов мне подарили. Я следую принципу неповторяемости: например, у меня более 300 разных штангенциркулей, но это не значит, что я хочу все показать. Умышленно себя ограничиваю: у меня есть уникальные велосипеды, я собираюсь купить еще штук пять, отреставрирую их, и больше приобретать не буду. Потому что они не так уж сильно отличаются друг от друга, особенно после 1920-х годов, когда производители пришли к общему знаменателю: колеса диаметром 26 либо 28 дюймов, рама — в общем, никакой разницы.
— У вас много предметов, изготовленных за рубежом.
— Дело в том, что все инструменты, механизмы, даже велосипеды, которые производились или продавались в Российской империи, были сделаны в основном за рубежом. В коллекции музея — более 60 каталогов: по ним можно проследить, кто изготовил эти вещи, сколько они стоили, кто поставил на наш рынок. Россия не была отсталой страной: она была аграрной — перед ней стояли немного другие задачи. Массовая индустриализация началась после революции.
При этом большую часть экспонатов я приобрел все-таки в России. Дело в том, что у нас есть закон, касающийся перемещения культурных ценностей через границу Российской Федерации, и он достаточно суровый. Однажды я купил в Германии различные приборы и возвращался в Россию через Внуково. Меня задержали, вызывали эксперта по культурным ценностям, и она подтвердила, что эти приборы — культурная ценность. В итоге против меня возбудили административное дело, а приборы отправили на экспертизу в Политехнический музей. Там дали заключение, которое таможенников не устроило, и они отослали приборы в Исторический музей. При этом эксперты оценивали стоимость этих вещей на глазок: а как иначе, если нет каталогов? Если бы стоимость по их оценке составила более 200 тысяч рублей, приборы признали бы культурной ценностью, и началось бы самое интересное: их бы конфисковали, возбудили уголовное дело, наложили бы на меня штраф в 200 процентов стоимости. К счастью, все разрешилось благополучно: меня несколько раз вызвали во Внуково, я писал какие-то пояснения, и, в конце концов, коробку принесли в зеленый коридор и вручили мне.
— После такой истории и правда будешь покупать в России. Хотя самый древний экспонат у вас приобретен, кажется, за рубежом?
— Да, это каменный топор, которому четыре с половиной тысячи лет. Купил в Австрии: на него есть все документы, включая разрешение на ввоз. В принципе, подобные артефакты похожи друг на друга — в России и в других странах. Единственное, у моего топора интересная конструкция: есть отверстие для палки, причем, с резьбой — с шагом пять миллиметров.
В моей коллекции есть уникальные экспонаты — для меня это предметы, которые я больше нигде не встречал. Например, уникальный штангенциркуль с головой льва. Или роликовый орган — у нас, как минимум, два таких уникальных экспоната. Первый был создан нижегородским мастером Павлом Ананьиным в XIX веке: пока, к сожалению, он не отреставрирован. Есть также французский роликовый орган, изготовленный в Париже в 1769 году. Я предполагаю, что это самый старый роликовый орган из хранящихся в России. Сейчас мы занимаемся его восстановлением. Когда открыли меха, обнаружили надпись, сделанную орешковыми чернилами — имя мастера. А на мощных пружинах толщиной один миллиметр оказались процарапаны даты предыдущих ремонтов: 1782, 1812 и 1856. Кроме того, в коллекции есть станки, сделанные вручную русскими мастерами в единственном экземпляре. Или деревянный нижегородский велосипед: таких просто больше нет.
— Насколько я знаю, у вас в коллекции есть также медицинские инструменты — скальпели, приборы для кровопускания…
— Да, но в эту тематику я сильно не углублялся. Все-таки музей рассчитан на разные интересы, к тому же — и это главная проблема — у нас маленькое помещение: экспонатам тесно, как в антикварной лавке, хотя у каждого должно быть свое место. Я очень надеюсь, что в будущем музей получит дополнительные площади. Нам передали все помещения третьего этажа, теперь нужно сломать перегородки. Жду, когда будет готов проект. Если все получится, будет здорово.
— У вас представлена только дореволюционная эпоха?
— Есть небольшая экспозиция, посвященная советскому периоду: в том числе, экспонаты, рассказывающие о наших земляках, инженерах-кораблестроителях — Ростиславе Алексееве и Николае Зайцеве, а также рисунки дизайнера ГАЗа Бориса Лебедева. Но в целом экспозиция заканчивается 1940 годом. Это что касается техники. У меня есть и другие интересы: много лет собираю старинные нижегородские карты и антикварные книги, посвященные Нижнему Новгороду, от древних до созданных в первой половине XIX века. В 2021 году передал более 160 уникальных книжных памятников и памятников картографии Нижегородскому музею-заповеднику, и стал самым большим частным дарителем за его историю.
— Вы сами реставрируете экспонаты?
— Я не реставратор, и никогда себя так не называл. Я восстанавливаю механизмы: это сложный процесс, и порой мне не хватает терпения, не выдерживаю, бросаю. Это занимает почти все мое время. Недавно, например, восстановил нижегородскую коляску-фаэтон — конную пролетку — сделанную местным мастером Мишуковым. Начал ей заниматься 10 лет назад, потом забросил, затем опять взялся — и так раз пять. В итоге окончательно разобрал: одни детали хранились у меня дома, другие — в гараже. Примерно полгода назад лежал в кровати, и меня прямо стукнуло: если не восстановлю ее, никто этого не сделает. В итоге снова к ней вернулся. Эта коляска абсолютно уникальна по конструкции. На днях она была торжественно размещена на выставке в Дмитриевской башне Нижегородского кремля, филиале Нижегородского музея-заповедника. В общем, некоторые экспонаты я делаю быстро, а вот с другими приходится повозиться. Музею, если честно, посвятил свою жизнь. Если бы можно было отмотать время на 30 лет назад, решился бы повторить? Конечно. Хотя иногда думаю, что надо было больше времени уделять своим детям. И вообще: есть вещи, которые до сих пор для себя не сделал, а нужно обязательно успеть до конца жизни. Меня это немного огорчает, ведь на музей я трачу много сил. Зато это делает мою жизнь насыщенной. При этом случались и соблазны: в 2013 году мне предлагали за музей два миллиона долларов. В Москве в «Крокусе» проходила выставка, и ко мне подошел один олигарх, интересовавшийся машинами: он хотел купить музей, говорил, что у него ангар в половину «Крокуса». Но я отказался.
— До сих пор не готовы расстаться с музеем?
— Я никогда не рассматривал его с точки зрения капитализации или вложения денег. Когда люди покупают коллекцию старых монет, они знают, что это их капитал. Я же не думаю об экспонатах с точки зрения вложенных средств. И поэтому не люблю, когда меня называют коллекционером.
— Кто ваш зритель? Детям интересны старинные «гаджеты»?
— Важно не просто показать уникальный экспонат, но и объяснить публике, в том числе — детям, в чем его ценность, рассказать о нем. Иначе зрители ничего не запомнят. Мы вместе с директором Нижегородского музея-заповедника Юрием Филипповым придумали проект: загружаем в микроавтобус старинные граммофоны и едем в отдаленные населенные пункты. Нижегородская область большая: от центра на север — более 300 километров, тем не менее, объездили почти всю. Приезжаем, разговариваем с детьми, и выясняется, что многие не были даже в Нижнем Новгороде, не говоря уже про какие-то музеи. Мы показываем им, как работают граммофоны, все рассказываем. Еще одна тема связана с велосипедами: так же загружаем в микроавтобус старинные велосипеды и возим их с «гастролями». Дети в восторге! И ты чувствуешь, что прожил жизнь не зря. Может быть, мальчишки и девчонки, к которым мы приезжаем, или те, кто приходят к нам в музей, однажды станут конструкторами, механиками. В любом случае, они получат новый опыт: мир сейчас замкнулся на гаджетах, компьютерах, при этом люди не понимают, как они работают. Мы же стараемся показать, как все начиналось, и предлагаем задуматься: что будет, если завтра отключат электричество? Хочется верить, что дети поймут — многое можно сделать собственными руками. Кроме того, созданные в России старинные механизмы — наше наследие, достижение отечественных ученых и промышленности, и мы, несмотря на все сложности, произошедшие в нашей стране, этим гордимся.
Ксения Воротынцева
Фото: автор — Анатолий Козьма, предоставлены Вячеславом Хуртиным, публикуются с разрешения правообладателя
