18 июля ушел из жизни Герман Галынин (1922 — 1966), композитор с судьбой поистине страшной.
Вот как отзывался о нем Дмитрий Шостакович:
«Огромный «могучий» талант Г. Галынина, композитора-самородка, подобно скрытому огню, вспыхнул внезапно, разгорелся необычайно ярко, сверкнул всеми гранями и трагически угас, достигнув лишь первых вершин, за которыми могли и должны были следовать ещё многие более высокие».
Но что скрывалось за «трагическим угасанием»?
Начало жизни не предвещало Галынину ничего хорошего. Отца он лишился в два года, матери в семь лет. Несмотря на наличие старших братьев и сестер (Герман был в семье четвертым ребенком), он почему-то оказался на улице, пополнив ряды беспризорников. Может, старших ребят расхватали родственники, а на Германа их не хватило. Может, старших распределили по детским домам, а Герман в казенное заведение идти не хотел и бежал. Теперь не скажешь. Лишь факт остался: два года мальчик бродяжничал.
По воспоминаниям Галынина, в детский дом имени Ленина, что в его родной Туле, он пришел сам. Дом считался по тем временам лучшим в городе среди заведений подобного рода. Над ним взяли шефство несколько заводов, оплачивая кастеляншу, прачку, летние дачи, учителей непрофильных школьных предметов. В частности, в детдоме было хорошо поставлено преподавание музыки.
Ею-то Галынин и увлекся.
Первым учителем Галынина стал Иван Мальцев. Когда Герману исполнилось пятнадцать, он повез подростка в Москву, показать в училище при консерватории. Приемная комиссия не впечатлилась. Настойчивый Мальцев добился, чтобы Германа прослушал лично профессор Свободин. Тот взял Галынина под свое покровительство.
Бывшему беспризорнику необыкновенно повезло. На него сделали ставку люди, определяющие высокую музыку. Галынин учился у Мясковского и Шостаковича. Последний буквально ученика боготворил, говоря: «Ну вот, Герман Германович приходил. День не зря прошел…».
И семейная жизнь сложилась у Галынина раз и навсегда. Он женился на музыковеде Наталье Шумской, родился сын.
Вот только вторая половина 1940-ых стала для советской культуры серьезным испытанием. Скажем, премьера Первого фортепианного концерта сделала Галынина звездой консерватории, а в 1948 этот концерт критика раздраконила за формализм.
Шостаковича из консерватории уволили, а от его учеников потребовали публичного отречения от учителя. Галынин, Борис Чайковский и Карен Хачатурян составили письмо, которое на клеймящем собрании огласил Борис Чайковский.
И тут начинается разрыв шаблона, ибо вопреки ожиданиям партийных кураторов Чайковский начал с такой высокой ноты: «Спасибо партии и правительству за то, что у нас была возможность учиться у такого музыканта и человека, как Дмитрий Дмитриевич Шостакович!»
Разрыв шаблона идет и дальше, ибо за эдакий демарш ребят не арестовали.
Более того, Галынин позволил себе еще одну выходку, набросившись (во время другого собрания) с кулаками на оратора, который поносил Шостаковича.
Совсем уж выбивается из ряда «неповиновение = репрессии» присуждение Галынину в 1951 году Сталинской премии второй степени за «Эпическую поэму на русские темы» для симфонического оркестра. Годом раньше Сталинку первой степени получил и везде обруганный Шостакович.
В перестроечное время возникла (основанная только на психологических домыслах, а больше ни на чем) версия, будто бывший беспризорник Галынин сошел с ума, получив сталинские премиальные в размере 50 тысяч рублей. В 1951 на эти деньги можно было купить «Победу», дачу, да еще бы на жизнь осталось. Воспитанный нищетой композитор стал бояться ограбления и спал с топором под подушкой.
К реальности все это отношения не имеет.
Но то что душевная организация Галынина пошатнулась, - факт.
О его попадании в сумасшедший дом рассказывал дирижер Рудольф Баршая:
«Однажды в холод, не надевая пальто и шапки, он пошел на улицу Горького. Вошел на Центральный телеграф, посмотрел кругом и громко закричал: «Сталин и Жданов – убийцы!» Его схватили, конечно, потом посадили в сумасшедший дом. ...Он пробыл там несколько лет».
Официальный диагноз, - шизофрения.
Когда Галынина выпустили на свободу выяснилось, что он по прежнему надорван.
Продолжим рассказ Баршая:
«Мы встретились, обнялись. Считалось, что его вылечили. Я сказал: «Удивительное дело, как раз сейчас мы с оркестром репетируем твою сюиту. Хочешь пойдем послушаем?» – «Конечно, конечно хочу». Пошли, репетиция была в филармонии, на улице Горького. Он послушал, дал какие-то советы, потом пешком пошли обратно домой. Он говорит: «Спасибо тебе, Рудик». – «Да что ты, это тебе спасибо за такую чудесную музыку». – «Знаешь, когда будешь играть, следи, пожалуйста, внимательно, чтобы враги ничего не испортили. Они ведь кругом, кругом, Рудик, только ждут...»
Оставшиеся годы Галынин прожил в борьбе с болезнью, сочиняя музыку между просветами. Но все сходятся, что лучшее им написано в период студенчества, до болезни.
Светлая память!
