«Сейчас «казанский феномен» потихоньку возрождается, полиция это контролировать не может»

Последние события в Перми, Челябинске и Улан-Удэ с нападением на школы их собственных учеников вновь обратили внимание общественности к всплеску молодежной агрессии, принимающей разнообразные формы. Эксперты «БИЗНЕС Online» в нашей редакции искали ответы на вопросы: что выступает основным элементом этой агрессии, в чем ее отличие от подобного феномена 1980-х и какие рецепты решения или профилактику проблемы государство и общество могут предложить?

Участники круглого стола:

Модератор: Руслан Айсин – политолог.

КАМИЛЬ НАСЫБУЛЛОВ: «ЭТО СУИЦИД «ХЛОПНУВ ДВЕРЬЮ»

Руслан Айсин: Добрый день! Спасибо, что откликнулись. Тема у нас достаточно актуальная, связанная с последними событиями в школе в Перми. Подобное произошло в Челябинске и Улан-Удэ. У каждого своя история, но они связаны общей нитью. В эту копилку можно пристегнуть ремнем и так называемый флешмоб ребят из Ульяновского летного училища, который сейчас набрал обороты. В общем-то, это тоже квалифицируется как своего рода бунт нового поколения, пусть неосознанный, не политический. Но это все равно проявление юношеского протеста или выхода за определенные рамки. И мы бы хотели на эту тему поговорить.

Первый вопрос: что выступает основным элементом агрессии в молодежной среде? Не ожидает ли нас всплеск такого насилия в школе по американскому образцу в эпоху потери нравственных ориентиров и общей голливудизации сознания молодого поколения? Камиль Исхакович, я бы хотел обратиться, чтобы вы, будучи человеком науки, который темой занимается предметно и теоретически, ответили на эти вопросы.

Камиль Насибуллов: Я хотел бы начать с того, как эти очень важные тяжелые события были восприняты обществом. Я обратил внимание, что основная реакция, которая возникла, — это быстрее что-то предпринять, что-то сделать, чтобы это больше никогда не повторилось. Такая, я бы сказал, рефлекторная реакция, побыстрее, побыстрее... Она мне напомнила ситуацию, когда люди получают неприятные письма на электронную почту, у них появляется желание поскорее отправить их в спам, чтобы не портить картинку. Поэтому случившееся – это очень важное сообщение, тяжелое, страшно его прочитать, понять, что же это поколение нам говорит, хотя оно во многом непонятное. Непонятность его связана с таким катастрофическим характером, это своего рода стихийное бедствие, которое появляется ниоткуда. Оно нас пугает, мы не знаем, как с ним справиться, наш разум не может понять, как это объяснить: почему эти дети совершили подобное?

Наверное, если бы случай в Перми был единичным, мы бы подумали, что это влияние какого-то контекста. Но здесь мы видим, что события происходят друг за другом, через короткий период, причем в географически разных частях страны: Улан-Удэ – это такая периферия, в отличие от европейской части России, Пермь – развитый промышленный город. При этом школа в Перми достаточно элитная, нельзя сказать, что это бунт социальных низов. Насколько я понял, дети, которые совершили преступления, из благополучных семей. Здесь полностью посыпать голову пеплом не надо, потому что мы имеем дело с глобальными событиями. Подобное случалось и за рубежом, в развитых странах, и мы стали частью какой-то глобальной трагедии, и это тоже нужно понимать.

На что бы я, с психологической стороны, обратил внимание — это на то, что и в Перми, и в Улан-Удэ подростки, совершая эти преступления, после пытались убить себя. Нужно понять, что подростковый суицид – это особое явление. Вообще подростковый возраст с точки зрения социологии и психологии, является суицидоопасным, рисковым возрастом. Подросток находится в промежуточной зоне – между миром взрослых и миром детей. Он для себя осознает, насколько мир взрослых готов его принять, он простраивает свое будущее в этом мире. И суицид является ответом на то, что мир не очень-то готов меня принять, в этом мире нет для меня места. И самоубийство – выход из этого мира.

Ребята пытались уйти из жизни, перед этим наказать общество, которое, видимо, нанесло им травму, как они считают, которое их не принимает. В определенном смысле это прямая агрессия в отношении мира, прямая ненависть, его отрицание. Возможно, это поведение сближается и с террористическим актом, потому что это публичное пространство, это немотивированная, нерациональная агрессия, в которую попадают невинные люди. Мы привыкли думать, что теракт имеет какую-то идеологическую основу, то есть какой-то «позитив». Здесь ничего подобного я не вижу. Есть ничейное поле, чистое отрицание.

Руслан Айсин: Просто безыдейная агрессия?

Камиль Насибуллов: Да. И в принципе, реакция наших политических сил это показывает. Эту территорию, ничейную, пытаются присвоить разные политические силы. Государство в этом видит происки Навального, левые видят свою критику, правые свою. Но в действительности эти люди не выдвинули никакого идеологического лозунга. Христианин бы сказал, что это чистое зло, чистая темнота, и в этом темном углу каждый видит свои кошмары, и чем это объясняется.

Насколько у меня была информация, все-таки эти случаи возникли не с пустого места, особенно в Улан-Удэ. Там подросток был изолирован, его не принимали. Общество уже высказалось в отношении него, мол, ты нам не нужен. Поэтому, здесь нужно посмотреть историю каждого этого подростка. С этого можно начать профилактическую работу.

ЛЮБОВЬ АГЕЕВА: «ДУМАЮ, ЧТО ТАКИЕ СЛУЧАИ, УВЫ, БУДУТ ПРОДОЛЖАТЬСЯ»

Руслан Айсин: Любовь Владимировна, вы много занимались этой темой и написали книгу «Казанский феномен: миф и реальность», мы к ней еще вернемся. Пока хотелось бы услышать вашу позицию по данной ситуации.

Любовь Агеева: Вы поставили вопрос: не ожидает ли нас всплеск насилия? Я американский образец сейчас пока не трогаю. Всплеск такого насилия ожидает. Думаю, что такие случаи, увы, будут продолжаться. Особенно, если мы сейчас себя неправильно поведем, как это было во времена «казанского феномена». Пока мы не изучили это явление, пока не были предложены какие-то конкретные пути, настоящая работа не велась. То есть была имитация: правоохранители работали, школа работала, ученые работали, а толку не было. Только когда поняли, с чем мы имеем дело, только тогда началась настоящая работа, и пошел результат. Но, я не совсем уверена, что в этой формулировке, в этой парадигме мы должны об этом думать.

Вы также отметили «в эпоху нравственных ориентиров», да, мы имеем это дело. Сегодня выросло уже второе поколение 1990-х годов. То есть стали родителями дети, родившиеся в 1990-е годах или в конце 1990-х. И у этих детей в головах чаще всего много мусора. Такие поколения обычно называют потерянными. Я работаю со студентами, причем много лет, и могу сказать, чем это поколение отличается и в чем его опасность.

Я обычно говорю так: придет Ленин, будет вам Октябрьская революция, придет Гитлер, будет вам «майн кампф». То есть все зависит от того, кто поведет это поколение. И мы счастливые люди, что пока не имеем такого человека, который бы для нынешнего поколения что-то такое сформулировал. Поэтому надо рассматривать потерю нравственных ориентиров, надо думать, что с этим делать. Мы в мире взрослых еще не можем определить, что у нас с нравственными ориентирами, у нас же до сих пор существует «мой сосед ворует – хорошо живет». Так что сначала надо самим разобраться, потом уже детям советовать.

Но, мое глубокое убеждение, мы сегодня имеем дело именно с тем, что отличает современную эпоху, информационную. Вы правильно сказали, не зря они хотят убить себя публично, не зря у нас суицид связан со снимком, который потом транслируется в социальную сеть. Мы имеем дело с явлением, которое возможно только в информационную эпоху. И это доказывает лишний раз, что Россия, а мы по многим позициям отстаем от позиции развитых стран, здесь как-то очень быстро догнала их и у нас начались эти явления. Еще Чехов об этом говорил, у него есть такой рассказ, когда человек остановил поезд, чтобы попасть в газету, положил там что-то на рельсы, поезд остановился и про него все газеты писали. То есть психология эта где-то внутри нас сидит.

Самое важное в условиях современного мира, это то, что воспитателями этого подрастающего поколения являемся, увы, не мы родители, ни дворовая компания, если она здоровая, хорошая, и которая воспитала многих очень достойных людей. И школа у нас официально отказалась от роли воспитателя, школа у нас – это образовательное учреждение. И, несмотря на все призывы сделать ее воспитательной, пока я еще не вижу поползновений вернуться к традициям советской школы, которая не только образовывала, но и воспитывала подрастающее поколение. Я так думаю, что у Павла Шмакова будет больше, что сказать по этому поводу.

Павел Шмаков: Павел Шмаков вам возразит.

Любовь Агеева: Так вот, я сказала, кто не воспитывает сегодняшних детей, но не сказала, кто это делает. Воспитывает современное поколение все виды массиндустрии. Это СМИ, особенно телевидение с бесконечными сериалами, где убийства становятся нормой, это игры-стрелялки, это общая криминализация сознания. Я вчера разговаривала с Владимиром Давыдовичем Менделевичем, он меня консультировал, когда я работала над книгой «Казанский феномен: миф и реальность», он подтвердил, что невротизация населения, которая сегодня присутствует, свойственна всем эпохам перемен. Мы тоже живем в эпоху перемен, и никак не устаканимся и с национальной идеей, и с каким-то другими вещами. И в это время как раз наступает невротизация. Но, дети живут в этих условиях, в эпоху, когда им подскажут, что нужно делать. Вот им подсказали, что надо убить себя, и они начали убивать. Поэтому, мне кажется, сегодня особенно важно, даже важнее, чем когда был «казанский феномен», сначала понять, что происходит. Я уже вижу, что мы не совсем точно угадываем, что происходит.

Руслан Айсин: В этой связи вам вопрос, как журналисту: ряд политиков выступили за запрет освещения в СМИ этих трагедий. Вы поддерживаете такую идею?

Любовь Агеева: Не скажу на этот счет четко свое мнение, потому что я вроде как журналист и будет смешно, если буду говорить о том, что это надо запрещать. Но я вам скажу, что наблюдала в 1999 году в Соединенных Штатах, я тогда как раз была там, а перед этим случился всплеск массовых расстрелов. Стреляли дети, стреляли взрослые, шли в школу, все было очень серьезно. И ученые, психологи, психиатры быстро увидели рецидивный характер этих расстрелов. То есть «образец я посмотрел по телевизору и пошел стрелять». И тогда, за что я уважаю американских журналистов, у них бывают иногда такие вещи, в своей среде, ни в государстве, ни где-то, они договорились, что не будут показывать этих случаев. Вообще не будут. Была коллективная договоренность. И какое-то время они, видимо, действительно этого не делали, потому что в это время подобные сюжеты с наших экранов тоже исчезли. Сейчас они снова вернулись, может быть, уже пришло новое поколение журналистов, для них кровь – это хорошо, из этого же можно сенсацию сделать. Сегодняшние СМИ живут немножко по другим законам.

Руслан Айсин: Сейчас есть социальные медиа, поэтому тяжело скрыть такие случаи.

Любовь Агеева: Да, поэтому здесь нет четкого указания. Я уже четко сформулировала – я за запрет некоторых форм, которые увеличивают количество агрессии. Я все время думала, во что выльется это засилье криминализации, которое существует в нашем обществе, когда Алла Пугачева на обычную песню про любовь снимает клип с убийством. У нас радиостанция «Шансон» пропагандирует криминальную романтику, понимаете? Это вопрос очень серьезный.

ВАЛЕНТИНА ФУРСОВА: «ШКОЛА УТРАТИЛА ВОСПИТАТЕЛЬНУЮ ФУНКЦИЮ, ЭТО ЗАМЕНЕНО БЮРОКРАТИЗАЦИЕЙ»

Руслан Айсин: Британские социологи предлагают сместить возрастную планку инфантила, то есть человека взрослого, до 24 лет. Они говорят, что в 18 лет это еще ребенок, еще зависит от родителей, не может принимать самостоятельных решений. И нужно относиться к 18-летним так, как мы относились раньше к 13-летним.

Валентина Фурсова: Не берусь сейчас говорить о возрастной планке, так как не занималась этим вопросом. Меня больше всего волнуют трагедии, которые происходят у нас в обществе. И на эту проблему я бы хотела посмотреть с позиции факторов как макросреды нашего общества, так и с индивидуальных, личностных факторов.

Социальные факторы говорят нам о том, что есть ряд причин, которые вызывают подобного рода агрессию в обществе. Естественно, ни для кого не секрет, это и социальная поляризация, и неравенство, и кризис духовности, о котором говорят наши социологи, и то, что наши институты не выполняют свои функции.

Любовь Владимировна уже говорила о том, что школа, обычная среднестатистическая школа утратила воспитательную функцию. Все это заменено бюрократизацией и формализмом. То есть отчеты идут, но школьные психологи, как правило, не занимаются вопросами детей, они занимаются анкетированием, тестированиями, но только не оказывают психологическую помощь детям, которые к ним приходят. Это факт, мы этот вопрос исследовали. Что касается института семьи, то здесь мы видим такие же проблемы – родители мало занимаются с детьми, хотя понятно, они работают, устают, зарабатывая деньги, дети предоставлены сами себе и вовлечены в этот виртуальный мир, в котором находятся бесконтрольно. Недавно по «Эфиру» прошла статистика, что 58 процентов, если не ошибаюсь, родителей не знают, что дети смотрят в интернете, не интересуются этой темой. Социологи, психологи, когда проводили исследования, доказали, что чем больше ребенок смотрит на факты насилия, тем больше оно для него становится нормой. То есть он перенимает модель и формы поведения, и, соответственно, переносит их на других без каких-либо ограничений, считая, что это правильно. 

Отсюда я сразу же хочу перейти к феномену подражания. Я согласна с Любовью Владимировной по поводу того, что подобную информацию журналистам лучше не разглашать. Потому что есть доказанные исследования, которые нам говорят о том, что как только имеется факт какого-то убийства, происходит волна аналогичных убийств. Как только происходит факт самоубийства, по статистике следует волна определенного рода самоубийств, которые по определенному почерку следуют одно за другим. Это говорит о массовой волне подражания, то, что мы видим по школам, мы видим, что подростки вовлечены вот в эту самую ситуацию. Они начинают через СМИ интересоваться и предпринимать аналогичные действия, берут пример и с американских школьников, и друг с друга. 

Феномен подражания никуда не девается, поэтому волна может идти дальше. Тоже само можно сказать про игру «Синий кит», потому что множество подростков подсело на нее, множество кончали жизнь самоубийством, следуя действиям модератора и т.д. Те же самые эффекты подражания здесь присутствуют. Поэтому проблема острая, она не решается каким-то одним методом. Ну и, я считаю, что на первый взгляд сейчас выходят все же СМИ, которые увлекают ребенка в негативную бездну информации и насилия, на которые дети смотрят каждый день. 

Если переходить на индивидуально-личностный уровень, то здесь глубоко надо смотреть, почему эти дети совершили такого рода агрессивные поступки, что с ними происходило? По аналогии, если взять хабаровских живодерок, там уже по семье можно проследить, что это за семья и почему дети повели себя таким образом. Одна девочка жила совсем без родителей, в школе над ней издевались, она считала себя отверженной, никому не нужной и т.д. Вторая настолько ненавидела свою мать, которая жила с отчимом, что готова была убить ее, о чем девочка писала в личной переписке. 

АЙРАТ ФАЙЗРАХМАНОВ: «В СМИ НУЖНО ПОКАЗЫВАТЬ НЕ ТОЛЬКО САМО ПРЕСТУПЛЕНИЕ, НО И РАСКАЯНИЕ»

Руслан Айсин: Айрат Шамилович человек молодой, зампредседателя Всемирного форума татарской молодежи. Вырос, насколько я знаю, в Дербышках, что само по себе интересно.

Рафил Нугуманов: Не самый бандитский район...

Айрат Файзрахманов: У меня был опыт создания молодежного совета в Дербышках, это была вторая половина нулевых годов, для того, чтобы как-то преодолеть эту криминальную субкультуру и перепрограммировать. Не то, чтобы собрать активистов-комсомольцев, а именно перепрограммировать тех, которые погружены в криминальную субкультуру. Через КВН, через игры, через «Что? Где? Когда?», открыть подросткам мир других сообществ, показать, что есть другие субкультуры, что есть другие образцы поведения. И в этом возрасте, действительно, важны примеры для подражания и нужно показывать образцы и примеры. В какой-то мере, может быть, это удалось, потому что есть люди, конечно, их по пальцам пересчитать, которые перешли в творческую среду из криминальной субкультуры.

Что касается запретов в СМИ, на мой взгляд, если запретить там, в любом случае информация будет на Youtube, в социальных сетях. Если мы не будем обсуждать это в прессе, соответственно, у нас не будет публичного переосмысления произошедшего. Поэтому в СМИ нужно показать не только само преступление, но и, возможно, раскаяние этих молодых людей, которое в любом случае произойдет, когда будет уже судебный процесс, когда будет следствие или когда пройдет некоторое время. И обязательно нужно их показать.

По поводу примера, то здесь не только Улан-Удэ, Челябинск, чуть меньше года назад парень с девушкой расстреливали людей из окна, у нас в Казани полицейский в поселке Мирный устроил стрельбу...

Рафил Нугуманов: Там были совсем другие вещи.

Айрат Файзрахманов: Да, но это такая общая культура подражания, чтобы расстрелять всех, с кем не согласен, решить проблему силой. Это тоже некий вклад в подражание.

А элементы агрессии в молодежной среде... Я думаю, что подростки помимо агрессии и симпатии, больше чувств-то в этом возрасте особо не знают, вот в чем проблема. Школа не дает понимания подросткам, какие чувства они испытывают. Они знают два-три чувства: горечь, печаль, переживания и т.д. Школа пока не учит ребят справляться со своим жизненным опытом. И знания, которые там даются, которыми кормят детей... Дети испытывают достаточно большой стресс от необходимости к подготовке к ЕГЭ и ОГЭ. Они отчуждены от тех смыслов, которые заложены в этих знаниях, происходит автоматическое натаскивание на эти знания.

Руслан Айсин: Вы как раз работаете в школе по этой проблематике. Нет ли у детей этого перегруза, когда сильное психологическое давление, в конце концов, сказывается в виде выплеска этой агрессии?

Айрат Файзрахманов: Да, я занимаюсь организацией пробных ЕГЭ и ОГЭ, независимой оценкой качества образования, и даже когда проводят пробные ЕГЭ и ОГЭ ребята испытывают очень большой стресс. Я вижу, что детей не научили справляться с ним. На мой взгляд, нужно это превращать в какую-то игру, показывая, что этот процесс можно интересно построить.

Рафил Нугуманов: Стресс же всегда был, перед каждым экзаменом тряслись коленки. А вот этот стресс перед ЕГЭ создали опять-таки СМИ. И народ начал бояться, дети начали бояться.

Айрат Файзрахманов: При условии того информационного бума, нужно детей специально учить, как справляться с этим стрессом. Что касается портрета молодого поколения, мы действительно не осознаем, что они смотрят. На мой субъективный взгляд, они телевидение уже и не смотрят, ни НТВ, ни сериалы со стрельбой и криминалом.

Любовь Агеева: Но они в интернете все это смотрят.

Айрат Файзрахманов: Надо изучать, что они смотрят, какие ролики в Youtube, у нас пока четкого понимания нет. Мне кажется, сейчас, в результате этих событий, государство должно дать четкое техзадание ученому сообществу об изучении этого поколения и формировании рекомендаций, как преодолеть сложности.

Руслан Айсин: Т.е. вы выступаете за ужесточение?

Айрат Файзрахманов: Нет, я за изучение этого феномена, за переосмысление. Я не за запреты, запрещать нужно только то, что нельзя перепрограммировать.

Любовь Агеева: Мы уже опоздали с запретами.

Айрат Файзрахманов: Интернет не запретишь.

ПАВЕЛ ШМАКОВ: «ВСЕ ЭТИ ЭЛЕМЕНТЫ АГРЕССИИ ОТ ТОГО, ЧТО ДЕТИ ОБЩЕСТВУ НЕ НУЖНЫ»

Руслан Айсин: Павел Анатольевич, у вас богатый педагогический опыт, я думаю, вы можете многое сказать и конкретно по этой проблематике. Я знаю, эти проблемы вы решаете определенным нетривиальным образом, не так, как принято в стандартных общеобразовательных школах. 

Павел Шмаков: Тут уже затрагивали вопрос, что школа не воспитывает, а я считаю, что школа воспитывает.

Любовь Агеева: Ваша или вообще?

Павел Шмаков: Я считаю, что школа вообще воспитывает. Просто школа делится на два типа: те, которые подают позитивные примеры, и те, которые антивоспитывают. Некоторые структуры подобны велосипеду: если они не движутся, они падают. Так вот школа, которая перестала заниматься формальным воспитанием, она ведет активную антивоспитательную политику. Именно активную.

А теперь я вернусь к началу своей педагогической карьеры. Мне было лет 28, я пришел в школу работать учителем. Страшная ситуация, у меня только что погибла жена, мне два года совсем не хочется жить и мама моего друга привела меня в школу, мол, школа тебя вытащит, все будет хорошо. Эта была школа №25 на Голубятникова, активная гопницкая. Жуткая ситуация. У меня в классе, я учил 7-8-е классы, произошло групповое изнасилование. Страшная история, которая длилась полгода, девочка никому ничего не рассказывала. Я не знал, что делать. Я привык работать со школьниками, которые чего-то хотят, хотят учиться, а тут я попадаю в гопницкую среду. В этой школе, выясняется, работают совершенно нормальные, светлые методы Макаренко. А с чего я начинаю свою работу? С мальчиками я говорю как с мужчинами, с девочками, как со светлыми, добрыми, духовными созданиями. Но в первую очередь с мальчиками, потому что девочки всегда смотрели на мальчиков. Моя политика – я завышал оценки тем, кто хоть что-то делал, занижал тем, кто ничего не делал. Это начало работать. То есть я поощрял элементарный труд и это начало работать. При этом посмеивался над мальчишками, которые сидят на сломанных партах, мол, ты и дома на сломанном стуле сидишь? И вот приходит ко мне парнишка из седьмого класса с другом-амбалом, с сумкой инструментов в руках: «Вы надо мной смеялись вчера, что я на сломанном стуле сижу, а можно вместо вашего урока я ее отремонтирую?». Я, конечно, разрешил.

Прошло часа четыре, криво, косо, но отремонтировали. Да, вместо других уроков, но я сам ходил к учителям, чтобы не тревожились. Тогда я ему сказал, что домашнее задание бы сделать надо, по совести, я ведь его отпрашивал, за него ходил, что-то для учебы сделать надо. На следующий день он приходит с выполненным домашним заданием. Оно все сделано неправильно, но вся тетрадка исписана, хотя один примерчик был решен верно, за него я и поставил ему пятерку с минусом. На следующий день, ранним утром, приходит его мама и говорит, что это первая его пятерка по математике за все годы учебы. Она не поверила, что такое может быть.

Параллельно у моего велосипеда прокалывают шины, кидают мелками. Кто кинул, я не знаю, но из какого угла прилетело, всех сидящих там я и поднял. Задавал очень сложные вопросы, одному поставил пятерку, потому что он хоть что-то сказал, остальным двойки и сказал, что за четверть тоже будет двойка. На что они мне возразили, мол, не поставите, вас за это выгонят. В итоге я тогда за четверть поставил 20 двоек из 23 человек в классе. Мне поверили, что я не врал. И все это нормальные человеческие отношения: они мне велосипед прокалывают, я им внеочередную контрольную устраиваю, все по справедливости, они воспринимают эти методы. Я на них не обижаюсь, не вызываю их родителей. Потом они мне этот велосипед сами же и починили. Я у них спрашиваю: вы хотите еще двоек? Они больше двоек не хотели, тем более убедились, что это возможно.

Потом зима. Я опять смеюсь над ними, что они никогда в походы не ходили. В январе я пошел в поход с этими бандитскими детьми, точнее с шестью ребятами. Трое через два часа оказались мужчинами и донесли тех, кто устал идти, заплакал, они оказались детьми. Потом с теми тремя я за руку здоровался, и при мне они матом больше не ругались. Другие трое тоже матом ругаться перестали, потому что их уважать перестали. Вот такие у меня были отношения в школе. Я все это к чему, они нормальные люди, они просто никому не нужны. Все вот эти дети, о которых мы говорим.

Я закончил свой длинный пример и теперь выскажусь о нынешнем поколении. Все то же самое! Когда я жил в Финляндии 11 лет, там были те же самые дети, те же самые механизмы, можно об этом отдельно поговорить. Они ничуть не труднее, и они не другие. Да, у них гаджеты, что-то у них иное, но в целом это те же самые дети. Просто если они тебе нужны, они будут с тобой по-человечески себя вести, если они тебе не нужны – они с тобой не по-человечески. Я 20 лет жил на Восстания в страшном двухэтажном, еле живом доме. Перед домом всегда стоит толпа ребят – человек 15. А мы в походы ходим. Я их пригласил к себе в квартиру, они не пошли. А можно мы в окошко посмотрим? И вот они смотрели в окошко. А потом я четверых взял с собой в поход. И все, со мной они больше матом не ругались, а с другими продолжали ругаться матом. Т.е. если эти дети будут кому-то нужны, будет все в порядке. Все эти элементы агрессии, повторю, от того, что они обществу не нужны. Общество их отторгает всеми возможными способами. Они пытаются рваться, их никуда не пускают. Из школы их просто выгоняют.

Главный принцип финской школы, а я не так глубоко уважаю финское образование, там много хорошего, но есть и минусы, как и везде, там есть одна красивая вещь – детям в школе хорошо. У нас в большинстве школ детям плохо. И я подумал, мне что важнее, чтобы моя дочь, а она училась и в Финляндии, и в России, была счастливой или была умной? Хорошо и то, и другое, без сомнения. Однозначно, чтобы она была счастлива.

У детей, у которых такая агрессия, все из-за того, что они вообще никому не нужны. Поэтому я работаю со своими детьми и вечером, и днем, и ночью. Меня прокуратура периодически штрафует, что у нас в школе бывают ночевки. При этом в присутствии нескольких родителей, учителей и с подписью родителей, разрешающих своим детям ночевать в школе. Они смотрят фильмы, мультики, но рядом со взрослыми. То есть пока они еще слушаются, мы рядом. Иначе бы они лежали непонятно где и непонятно как.

РАФИЛ НУГУМАНОВ: «В ФИЛЬМАХ ЧТО ПОКАЗЫВАЮТ: ДЕВОЧКИ, РЕСТОРАНЫ, КРУТЫЕ МАШИНЫ. А В ЖИЗНИ МАМА НЕ ВСЕГДА ДЕНЕГ НА ОБЕД ДАСТ»

Руслан Айсин: Рафил Габтрафикович, ваш анализ.

Рафил Нугуманов: Откуда все-таки агрессия возникает? Пусть не по телевизору, но в интернете молодые люди смотрят сериалы, где есть противный мент, продажный прокурор, обязательно стрельба, обязательно кого-то убивают, кровь и т.д. К счастью, сейчас стали к старым фильмам возвращаться, хотя, наверное, в них тоже грязи хватает. В фильмах что показывают: девочки, рестораны, крутые машины. А в жизни мама не всегда денег на обед даст, папа день и ночь где-то пашет на двух работах, ни черта не хватает. И у подростка появляется противодействие этой среде, отсюда возникает агрессия. Появляются вопросы, ответы ищут в интернете на всевозможных сайтах.

Я согласен с запретом сайтов, каких-то интернет-ресурсов, в которых содержится информация, способная привести к последствиям, которые мы наблюдаем в последние несколько недель, или информация, способная привести к самоубийству. Так вот, информацию о случившемся надо давать, но не одним днем, показали, что случилось и забыли. Надо также показать, как развивается дело через два, три месяца, как оно дошло до суда, что с человеком, который совершил преступление, разочаровался он или нет, осознал ли свои поступки. Надо показать, что он получил, где сидит, но мы этого не делаем. Сегодня показали Пермь, через месяц-полтора общество забудет об этом. Чиновники сделают план, программы, еще что-то и на этом все.

«Казанский феномен», Любовь Владимировна знает, что это такое? Это дворовая агрессия. Вот эта дворовая агрессия никуда не пропала. Вы что, думаете, во дворах сегодня этого нет? Сейчас этот «казанский феномен» вновь потихоньку возрождается, полиция это контролировать не может, на каждом углу сотрудника не поставишь. В школах уже начали сбор денег и т.д., а там агрессии всегда хватает. Вон в Казани на фабрике Алафузова устраивали официально драки.

Я считаю, сегодняшний социум агрессивен, хотим мы того или нет. Мы раньше знали каждого соседа, как он живет, что делает, а сейчас не знаем, с кем рядом живем. Все общество должно повернуться и воспитывать ребят. Я не хочу возвращаться к советским временам, но почему мы оттуда не взяли хорошие вещи? Октябрята, пионеры, комсомольцы. Когда не брали в пионеры, ребятишки плакали. Ну, уберите вы Маркса и Ленина, но общественные организации зачем трогать?

Айрат Файзрахманов: Но в 1980-е годы это уже не работало.

Рафил Нугуманов: Если бы не было этого ПГДшного явления, комсомольского, эти вещи были бы страшнее, они были бы как в 1990-е, с пистолетами и автоматами. Они были бы намного страшнее. Я тогда работал замом начальника уголовного розыска республики, за каждой группировкой мы закрепляли человека, в том числе и комсомольцев. Но идти в комсомол было «западало», извините.

Любовь Агеева: Просто комсомол тогда вырождаться уже начал. Это был уже другой комсомол.

Рафил Нугуманов: В общем, если также продолжим, то агрессии будет становиться все больше и больше.

Павел Шмаков: Прямой запрет государства никогда ни к чему не приведет, нужно давать противодействие, надо выращивать что-то другое, давать другие ориентиры и вкладывать в это деньги.

Рафил Нугуманов: Ульяновских авиаторов я бы тоже выгнал или создал бы условия, чтобы они могли танцами заниматься. Смотрите, к чему запреты привели: вся страна начала голая-полуголая плясать, именно в поддержку ульяновцев. Я где-то видел бабушек, которые такие вещи выделывали...

Руслан Айсин: Запретное, как известно, сладкое.

КАМИЛЬ НАСЫБУЛЛОВ: «ЭТО ПРИВЫЧНЫЙ РЕФЛЕКС ВЛАСТИ – ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ, ДАВАЙТЕ УСИЛИМ КОНТРОЛЬ»

Руслан Айсин: Тогда переходим ко второму блоку вопросов: должна ли школа и государственные надзорные органы еще больше работать над профилактикой агрессии, ужесточить безопасность в образовательных учреждениях, или это все-таки вопрос внутрисемейного воспитания и тяжесть внимания надо перенести именно в область укрепления института семьи и пропаганды ее ценностей, ценностей нравственности и т.д.?

Камиль Насибуллов: Я бы начал с первой половины вопроса, с роли системы образования, потому что семья это все-таки больше частное дело и довольно сложно что-то рекомендовать взрослым людям. Напрямую менять труднее, чем систему образования. Здесь вопрос звучит как, стоит ли ужесточить безопасность, контроль... Ну, это такой привычный рефлекс любой власти. То есть что-то происходит, давайте усилим контроль, усилим наблюдение, давайте запретим...

Любовь Агеева: Потому что проще.

Камиль Насибуллов: Давайте мониторить каждый аккаунт, прослушивать каждого ученика. Вряд ли это тот путь, который приведет к желаемому результату. Потому что власть просто не справится с этой задачей. Здесь надо работать иначе.

Что касается системы образования, конечно, в обществе давно назрело понимание, что оно находится в достаточно таком закостенелом состоянии, я бы сказал. Я сам занимаюсь системой образования и вижу, что гибкость этой системы все больше и больше снижается. Система образования – это такая проекция нашего общества в том числе. И когда мы говорим вертикаль власти нашего общества, такая же административная вертикаль усиливается, на мой взгляд, и в системе образования. Стандартизация образования, которая приводит к унификации, к введению единообразного ЕГЭ – все это меры, которые снижают чувствительно системы. Это, мне кажется, очень опасно для России, огромной страны, многоукладной, с разными культурными, религиозными, этническими контекстами.

И если мы снижаем чувствительность системы образования, то люди, которые не могут адаптироваться, оказываются не услышанными. Я это слышу в прямой речи руководителей от образования. Немножко пугает, когда директора школ говорят, что хороший мой ученик — он 100-бальник. Наверное, не по этому критерию надо оценивать, что ученик хороший, не по баллам. Мне кажется, педагоги некоторых школ нацелены увидеть в человеке то, как хорошо он отвечает на вопросы теста. Личность ребенка сужается до вопрос-ответного варианта и не видится, что с ним происходит. Если у него есть какие-то психологические трудности, это воспринимается как проблема для системы образования, которую нужно быстрее забыть, замолчать и спрятать.

Мне кажется, тенденция к усилению административности только растет. Я о новой реформе, которую предложила министр образования РФ Васильева – все муниципальные школы, превратить в государственные. То есть вместо того, чтобы школой управлял муниципалитет, люди, которые на месте знают, что происходит и могут регулировать, давайте опять отдадим все в Москву, центральным органам. Это опять же снизит чувствительность и понимание того, что в контексте происходит. Поэтому, мне кажется, систему образования нужно серьезно менять и очень много по этому поводу есть осмысленной критики. И я согласен с Павлом Анатольевичем, самое важное, чтобы человек был счастливым. Школе ребенок отдает 11 лет жизни, и это должно быть счастливое время. Это было бы важными целями и ценностями образования.

Руслан Айсин: Все-таки на ваш взгляд, школа это, прежде всего, институт воспитания или институт, который дает знания?

Рафил Нугуманов: 50 на 50 надо.

Камиль Насибуллов: Действительно, и то, и другое должно быть. Как я уже сказал, школа это все-таки 11 лет жизни. И это должно быть счастливое детство, это должна быть наполненная жизнь, чтобы человек рассказывал, как много нового он узнал, пережил какие-то события, что-то понял, что-то раскрыло глаза на новые вещи. Это должно быть каким-то приключением.

ЛЮБОВЬ АГЕЕВА: «РЕБЕНОК, ВОСПИТАННЫЙ В УСЛОВИЯХ ТУРНИКЕТА, НИКОГДА НОРМАЛЬНЫМ НЕ БУДЕТ»

Руслан Айсин: Спасибо большое. Любовь Владимировна, вам слово.

Любовь Агеева: Вот я сейчас внимательно прочитала все, что было опубликовано после того, что случилось в Перми. Это комплексная проблема и ее решить чем-то одним нельзя. Я знакома с профессором Соловьем, он пишет, что социальное расслоение, недовольства молодежь воспринимает на себя. Наверное, это есть, и, возможно, это даст рецидив, но в другом месте, не здесь. Потому что там, может быть, какие-то формы коллективные, типа «казанского феномена», но пока мы имеем дело с индивидуальными фактами.

Семья. Я уже сегодня сказала, что семья сегодня сама нуждается в поддержке, потому что она сегодня очень часто сама деформирует своих собственных детей, и мы встречаемся с этим. До чего дошло, мы в институте мы думаем про то, чтобы провести родительское собрание, вы понимаете? То есть семья воспитала студента, она послала его учиться на собственные деньги, но не научила его главному: зачем он в институт идет? А это уже ведь не подросток. Безопасность, да, давайте посадим милиционера, в некоторых школах уже сделали. Снимок хороший, по-моему, у вас в газете прошел: очередь, сидит милиционер и проверяет. Но это же ужас! Ребенок, которого воспитали в условиях турникета, никогда нормальным не будет, 100 процентов.

Вся ведь беда в чем? В том, что мы сейчас все забюрократизировали, мы идем к планам, к каким-то формальным моментам. Я все это уже видела, когда началась борьба с «казанским феноменом». Сегодня необходимо на государственном уровне подумать о том, как блокировать невротизацию общества, как защитить детей от насилия, просто защитить. Менделевич, когда меня консультировался по книге, сказал, что ребенок рождается зверенышем, любой ребенок, и очень быстро проходит социализацию – родители, школа, дворовые компании, хорошие друзья. И получается из грязного алмаза, куска стекла бриллиант – получается нормальный гражданин, который умеет жить среди людей.

Что получается сегодня? У нас в обществе сегодня гораздо моби