Вера Баранова о детстве в концлагере и переезде в Куйбышев
Вера Баранова переехала в поселок Береза Красноглинского района в 1977 году. Почти сразу устроилась на работу в аэропорт Курумоч. Долгое время ни соседи, ни коллеги женщины не знали, что первые годы своей жизни она провела в концлагере, — в советское время рассказывать о таких эпизодах в биографии было чревато определенными последствиями.
— Вера Владимировна, откуда вы родом?
— Я родилась в 1940 году на Брянщине, в городе Дятьково. Жила и воспитывалась в маминой семье, в доме, построенном дедушкой — Федором Васильевичем Балакиным. Он работал на железной дороге машинистом. Это сейчас машинисты чистые, в галстучках. А он с работы приходил грязный, закопченный. Мама трудилась на заводе. У родителей совместная жизнь не сложилась. Более того, когда началась война, нас с мамой выгнали из дома свекрови со словами: «Если нас всех расстреляют, ты будешь виновата».
— Почему?
— Брянская область — приграничная территория: с одной стороны Белоруссия, с другой — Украина. И Москва недалеко, 450 километров всего. Поэтому и немцы во время войны у нас оказались почти сразу. К столице рвались. Но их не пустили. В этом заслуга и брянских партизан. Дедушка и два моих дяди, мамины братья, сразу ушли в леса. В октябре 1942 года при выполнении задания дед был схвачен оккупантами на окраине города. Его как машиниста паровоза пытались использовать для перевозки воинских эшелонов. Конечно, он категорически отказался. Его посадили в тюрьму. От пыток и голодовки дед тяжело заболел, его отправили в больницу, там он и умер. Погиб и мой дядя, Петр Федорович Балакин. Кто-то донес немцам, где скрываются партизаны. Когда карательный отряд пошел в наступление, дядя и два его товарища подорвались вместе с фашистами. Имя Петра Балакина увековечено на памятной стеле в Дятьково. Сейчас мы гордимся своими родными, а во время войны все очень боялись, что фашистам донесут на дедушку, расскажут, что он состоит в коммунистической партии. Для близких это было равносильно смертному приговору. Оттого и папина семья с нами не общалась.
— Вы, наверное, мало что помните о событиях того времени?
— Очень мало, но знаю все со слов мамы, Анны Федоровны — она умерла, когда ей было 90 лет. Также о событиях войны рассказывала моя тетя Мария. Она родилась в 1928 году и во время войны была совсем девчонкой. Тетя Мария жива до сих пор, мы общаемся по телефону и по «Скайпу».
В сентябре 1943 года немцы согнали людей, в основном детей и женщин, на станцию и, погрузив в вагоны для скота, отправили в Литву, а оттуда в Германию, в город Розенберг. Вместе с нами была еще семья моей крестной, в ней — трое детей. Ехали тяжело. Дети плачут, просят есть, пить. А ничего нет, ни воды, ни продуктов. Страшно говорить, но пили мы мочу из найденной где-то консервной банки. Этот вкус соленый до сих пор помню — противно, но куда деваться, жажда хуже. Кстати, тогда все думали: а зачем немцам дети, особенно маленькие? Какой толк от меня, трехлетней? Но потом, на чужбине, выяснилось: малыши нужны как доноры для раненых немецких солдат. Пока женщины были в поле, медсестры брали у детей кровь. Конечно, многие ребята не выжили. — Что вас ожидало в Германии?
— Сначала построили всех, сортировали. Евреев — сразу в топку. Мама говорила, в лагере всегда дым валил из печей. Наши только молились. Детей хотели отобрать у родителей. Но мама как-то спрятала меня за спину. И многие женщины так своих детей сумели оставить. В лагере пленных первым делом отправили в баню — смыть грязь и вшей. Люди шли туда как на смерть. Были уверены, что их сожгут. Мама закрывала меня юбкой, чтобы я не видела смерти. Но все обошлось. Прошли санобработку, прокалили одежду. И началась новая жизнь. Если ее так можно назвать. Русские пленные работали на немецких помещиков. Истощенные люди, питавшиеся одной брюквой, проводили по многу часов в полях. Помню, мама прятала в густых красивых волосах то морковку, то свеклу, украденную с грядок. А больше всех нас выручала тетя Мария. Пятнадцатилетняя девчонка руками сделала подкоп под оградой, которая была под напряжением, и вылезала наружу. Я потом спрашивала ее, как она не боялась. Мария рукой машет: «А, убило бы током и убило. Хуже не было бы уже». «На воле» побиралась, может быть, подворовывала, и приносила нам кусочки хлеба. Один раз ее схватили то ли солдаты, то ли полицейские, но почему-то отпустили. Сейчас я на нее смотрю и плачу, вспоминая эти рассказы. Вот так тетя и мама выкормили меня. Но тем не менее я была очень слабая, до пяти лет не работали ноги, лежала. Мама потом признавалась: думала, что умрет дочка. А еще под конец нашего пребывания в лагере я и сын моего крестного заболели чем-то вроде туберкулеза. Юра умер, а я выжила. Кто знает, почему. Под конец войны наше положение изменилось. Мы, не помню как, оказались с мамой и тетей в каком-то маленьком домике. По слухам, должны были подойти наши.
— Наверное, с нетерпением ждали, когда придут наши войска?
— И да, и нет. С одной стороны, хотели освобождения, с другой — страшились этой минуты. Самым ужасным было то, что в нашем доме поселились немецкие солдаты, наверное, дезертиры. Пришли и остались. Что слабые женщины могли с ними сделать? Их было трое, один раненный, не мог ходить. А наши наступают. Мама как-то пришла с работы, рассказывает: слышала грохот, сильную стрельбу. И говорит тете: «Маша, нам конец. Решат, что мы помогали немцам, и к стенке поставят». И наши пришли. Дверь выбили. Выгоняют немцев, а один не в состоянии идти. Мама рассказывала, он пытался подняться, карабкался, цепляясь за жизнь, но не смог встать. Его застрелили, а двух других забрали в плен. Русских женщин, конечно, потом допрашивали, выясняли, откуда немцы в доме взялись. Да и потом в СССР взрослых вызывали на допросы. Поэтому я даже много лет спустя скрывала, что в лагере была. Хоть и совсем крошкой. И документы, подтверждающие это, получила только в 90-е. Когда не страшно и не стыдно стало о таком говорить. А в советские годы побывавших в лагере в институт не принимали, было много и других сложностей.
— Помните, как возвращались домой?
— Очень смутно. Это был долгий путь. Наши родители в сопровождении солдат гнали на Украину немецкий скот — в Германии держали очень красивых, больших чернобелых коров. А мы ехали на телегах. Тут-то дети немного ожили на немецком молоке, отъелись. Но было очень страшно, ведь, несмотря на то, что война окончилась, бандеровцы продолжали сопротивление. Много солдат было убито в том пути, гибли и бывшие узники. А когда сдали коров, нас посадили в поезд и отправили домой. Спустя полтора года мы вновь оказались в Дятьково.
— Как сложилась ваша судьба?
— Я окончила девять классов, поступила в училище, затем работала на хрустальном заводе. Вышла замуж, переехала в Куйбышев. Мне тогда уже 37 лет было. Муж строил дороги. А я работала в штабе Курумоча, техником.
— Знаю, что вы были членом секции малолетних узников Красноглинского района под председательством Марии Дюковой…
— Да, мы встречались. Я, конечно, одна из самых молодых была, почти ничего не помнила о пребывании в лагере. Но все это для меня очень важно. Дважды для малолетних узников были организованы поездки в Германию. Немецкие волонтеры приезжали к нам, посещали музей, созданный Марией Сергеевной. Я в Германию не поехала. Не хочу видеть эти обелиски, памятники, могилы. Не могу.