Поэты смертны, но стихи – нетленны,
Как Божий Дух нетленен в Божьем Сыне.
Николай Колычев
Великий Пушкин и поэт нашей эпохи - Николай Владимирович Колычев.
Что объединяет их поэзию, порой столь несхожую; что роднит их, невзирая на временные расстояния в два столетия?..
Поэт мурманской земли, ушедший столь внезапно для нас, вещал многое, что звучит порой, как откровение.
Но пророческие строки, смысл которых откроется уже только после его ухода в Вечность, говорят сами за себя:
"Я тоже датой своего ухода
С рожденьем чьим-то несомненно связан".
Это не прозвучало бы настолько сильно, если речь шла об абсолютно любом другом человеке, жившем когда-либо на земле; но здесь, за этими строками встал великий Пушкин – и этим было сказано всё.
Не дерзая ни в коем случае на сравнение Николая Колычева (без сомнения, одного из самых сильных поэтов нынешней России) и гениального Александра Сергеевича Пушкина – хотелось бы всё же попробовать провести некоторые параллели, дабы высветить через призму их стихов несомненные точки соприкосновения.
Пройдём этот путь, и проведём блистательного поэта нашей современности Николая Колычева вслед за тем, кого именуют «золотое солнце поэзии».
Начнём с самого знаменитого.
«Я памятник себе воздвиг нерукотворный,
К нему не зарастет народная тропа,
Вознесся выше он главою непокорной
Александрийского столпа.
Нет, весь я не умру — душа в заветной лире
Мой прах переживет и тленья убежит —
И славен буду я, доколь в подлунном мире
Жив будет хоть один пиит…»
И, как великий итог жизни:
«И долго буду тем любезен я народу,
Что чувства добрые я лирой пробуждал,
Что в мой жестокий век восславил я Свободу
И милость к падшим призывал».
1836 г.
И к голосу великого Пушкина протягивается незримая нить – голос поэта спустя два столетия:
"Смерть каждому готовит пьедестал:
Кому — повыше, а кому — пониже...
Но вижу я, что лучше мир не стал,
А значит, не был миром я услышан.
...Да будет надпись, как итог судьбе,
Над местом тем, где буду упокоен:
«Я памятника не воздвиг себе,
Поскольку не был я его достоин».
Невероятно, но здесь в колычевских строках звучит пушкинский голос из другого, не менее знаменитого:
«Что в имени тебе моем?
Оно умрет, как шум печальный
Волны, плеснувшей в берег дальный,
Как звук ночной в лесу глухом.
Оно на памятном листке
Оставит мертвый след, подобный
Узору надписи надгробной
На непонятном языке...»
1830
И вновь – Николай Колычев:
"Но только, покорённые врагу
В грядущем — не вините, как поэта.
И к надписи добавьте лишь строку,
Что я кричал, кричал, кричал об этом!"
И эта последняя строка многократно перекроет всё, сказанное им выше.
Ибо великое пушкинское «и милость к падшим призывал…» - звенит высоким рефреном во многих и многих колычевских творениях.
И он нёс, через боль души своей – это всем нам.
Услышьте, люди, ещё раз услышьте сердцем:
"И к надписи добавьте лишь строку,
Что я кричал, кричал, кричал об этом!.."
Тема памятника – себе, ещё живущему…
И столь молодой ещё Пушкин, и Николай Колычев, весьма далёкий от старости – вдруг начинают вести речь о смерти, притом с такой неизъяснимой уверенностью, что это вызывает невольный, почти священный трепет.
«…Я встретил юношу, читающего книгу.
Он тихо поднял взор — и вопросил меня,
О чем, бродя один, так горько плачу я?
И я в ответ ему: «Познай мой жребий злобный:
Я осужден на смерть и позван в суд загробный —
И вот о чем крушусь: к суду я не готов,
И смерть меня страшит».
(Александр Пушкин, «Странник»)
Ещё, уже от лица самого поэта:
«Покину скоро я друзей,
И жизни горестной моей
Никто следов уж не приметит;
Последний взор моих очей
Луча бессмертия не встретит,
И погасающий светильник юных дней
Ничтожества спокойный мрак осветит».
1816 г. Элегия (Я видел смерть…)
Голос из двадцатого столетия:
"Прощайте.
Я встаю, чтобы уйти...
...Как это жутко – по ступенькам, вниз...
Зачем? Зачем... зачем... – в висках позванивает.
Прошу Вас, прошепчите мне: "Вернись",
И я услышу. И останусь с Вами.
Чем дальше – тем страшнее каждый шаг,
Квадраты желчных глаз горят под крышами.
Ну, закричите! Есть последний шанс!
Кричите, я еще смогу услышать!
Кричите же! Витрин удушлив свет,
Ночное небо давит всеми звездами.
Я Вас прошу, хотя бы слово вслед...
Ну, что же Вы... Теперь – молчите. Поздно."
1986
Пронзительно, сколь это часто бывает у Колычева; за абсолютно простыми словами – невероятный по силе накал чувств.
Но не только это шокирует до глубины души.
«Прощайте» было написано за тридцать один!!! год до смерти поэта.
(Пушкинская «Элегия» (Я видел смерть…) – за 21 год до смерти гения).
Абсолютно невероятно, нелогично, противоестественно…
Что это?! Предчувствие, предзнаменование, попытка заглянуть за грань непостижимого?..
Александр Сергеевич Пушкин:
«Я видел смерть; она в молчанье села
У мирного порогу моего…»
(«Элегия» (Я видел смерть…)
Николай Колычев:
"Мне срок уже остался небольшой,
И скоро час пробьёт — за всё ответить…"
(«Смерть каждому готовит пьедестал»).
Тема прощения перед смертью, у Пушкина прозвучит, повторюсь - за двадцать один год до роковой дуэли.
«Прости, печальный мир, где темная стезя
Над бездной для меня лежала —
Где вера тихая меня не утешала,
Где я любил, где мне любить нельзя!
Прости, светило дня, прости, небес завеса,
Немая ночи мгла, денницы сладкий час,
Знакомые холмы, ручья пустынный глас,
Безмолвие таинственного леса,
И всё… прости в последний раз».
И за много лет до своего ухода нам пропоёт Николай Колычев:
"Каждый платит однажды за то, что он жил на земле.
Всё течет, всё проходит… и нас в этой жизни не будет.
Пожалейте друг друга. Потом будет поздно жалеть.
Всё на свете кончается: слёзы, вода… Даже люди.
***
Строки, до слёз знакомые с самого детства…
«Сквозь волнистые туманы
Пробирается луна,
На печальные поляны
Льет печально свет она.
По дороге зимней, скучной
Тройка борзая бежит,
Колокольчик однозвучный
Утомительно гремит.
Что-то слышится родное
В долгих песнях ямщика:
То разгулье удалое,
То сердечная тоска…»
1826 г.
Русская душа жива в каждом из нас; и невозможно не откликнуться сердцем на пушкинские строки, сколь простые, столь и завораживающие, не теряющие своей какой-то кристальной чистоты и два столетия спустя.
Иным настроением, но той же глубокой тягой к высокому, пронизано стихотворение Николая Колычева, посвящённое С. Филатову.
За некой бравурностью слышим совсем другие, щемящие до глубины души ноты:
"…Сыграй, сыграй. Мы все под Богом,
И все помрем наверняка.
И потому давай, Серега,
Любимую, про ямщика.
Коснись смычком скрипичной талии,
Мне этот звук взрывает грудь.
А я тихонько на рояле
Повсхлипываю что-нибудь."
И кажется, уже предел накалившихся чувств:
"Ты слышишь – сердце бьет тревогу,
Ты слышишь – просит нежных чувств?
Играй, играй, играй, Серега,
Я светлой музыки хочу!
Звезда тоски высокой нотой
Взойдет. Есть вечная тоска!
В нас воскресит родное что-то
Простой напев про ямщика.
(«После бала»)
И эта колычевская тоска зазвенит в сердце пронзительно и неудержимо – тоска по народному, родному русской душе; тоска по высокому, пушкинскому…
Это прорвётся во многих и многих творениях Колычева, прорвётся с болью, порой до крика, до предельной грани.
Это призыв донести высокое до нас: «В нас воскресит родное что-то…)
Это родное неиссякаемо звучит в пушкинских строках:
«Приветствую тебя, пустынный уголок,
Приют спокойствия, трудов и вдохновенья,
Где льется дней моих невидимый поток
На лоне счастья и забвенья.
Я твой: люблю сей темный сад
С его прохладой и цветами,
Сей луг, уставленный душистыми скирдами,
Где светлые ручьи в кустарниках шумят.
Везде передо мной подвижные картины:
Здесь вижу двух озер лазурные равнины,
Где парус рыбаря белеет иногда…»
1819 г. («Деревня»)
И поэт уже нашего времени - это родное вновь воскрешает для нас:
"Я за речку пойду... Там кончается город деревнею.
Я за речку пойду. Там всегда хорошо, за рекой.
Я пройду по деревне к поморскому кладбищу древнему,
Там, над мысом, свиваются ветры — лесной и морской.
Там, глаза распахнув, буду пить беломорское небо я,
И почувствую вечность нутром, как незримую связь
От далёких времён, когда нас на земле ещё не было,
До далёких времён, когда мир позабудет о нас.
На фундаменте церкви, что кто-то когда-то здесь выстроил
Для потомков своих, и которую правнук сносил,
Тихий шум разнотравья... Но край этот горестный выстоял
Не крестами церквей, так крестами поморских могил."
Вспомним уже ставшее знаменитым колычевское: «Нам в души, словно солнце – Пушкин светит…»
Невозможно пройти мимо таких строк, и хочется раскрыть их смысл ещё ярче.
И радостно, что сей труд во многом уже совершён.
Ибо есть на Кольской земле человек, который открыл эту тему гораздо ранее.
«Пушкинская глава» - так звучит название статьи, раскрывающей многие точки соприкосновения наших героев.
Низкий поклон филологу, педагогу Валентине Яроцкой, сделавшей глубокий анализ конкретно этой темы – единении поэтов, живших в столь разном временном отрезке жизни.
«Конечно же, в сопоставлении двух поэтических голосов (Пушкин и Колычев) вовсе не знак равенства, а попытка показать, что в творчестве кольского поэта - корни русской классики, и в первую очередь Пушкина».
И далее в своей статье Валентина Яроцкая говорит о некой «пропитке» стихотворений поэта Николая Колычева - духом лучшей русской поэзии:
«Только была эта «пропитка» высшей пробы: не подражание, не какие-то внешние заимствования, а сам общий философский подход, общий взгляд – на бытие, на человека, природу».
Насколько верная трактовка! Да, именно так, и никак иначе. Глубокий взгляд филолога вычленил самую суть; именно здесь зерно точек соприкосновения, этой сопричастности Николая Колычева к поэзии гениального поэта.
«Мне просто хотелось высказать мысль о духовном родстве двух русских Поэтов, разъединённых в историческом времени и пространстве, но объединённых в другом времени и пространстве – в духовном».
И вот оно, духовное родство человеческих душ, единение людей столь разных, по сути – антиподов друг другу; что стоит за этим?..
Всё это становится весьма интересной темой для исследования, сопричастности к некой тайне, разгадать которую, думаю, невозможно.
Но можно прочувствовать и попытаться проникнуть за ту грань, которая всё же приоткроет эти дверцы, приблизив нас к истине.
Ибо здесь, за этой гранью, откроется то высшее, к чему стремился и шёл всей своей жизнью - кольский поэт Николай Колычев.
Звонарь
"Мне снился гулкий колокольный звон
И виделось неведомое что-то.
Я закричал - и непонятный сон
Сменила явь холодных капель пота.
Рванулось со стены страданье рук!
Ах, нет. Ах, нет, нагих деревьев тени.
Ушли виденья, но остался звук,
Тяжелый и неясный, как виденье.
Метался, бился зыбкий свет в окне,
Ударам в такт качал деревья ветер,
Перекликаясь, плакали во мне
Колокола, которых нет на свете…"
Почти речитатив – глубокий, размеренный, словно некий незримый метроном; но – накалённый до последнего предела, обнажающий душу и чувства, рвущийся неистово из сердца…
"Кололась ночь, как черная скала,
Я зря к ушам прикладывал ладони.
Колокола! Зашлись колокола
По Николаю Колычеву в стоне.
Понимание своей избранности, осознание своего высокого, но столь тяжёлого креста.
И невозможность сойти с него.
Поэт – предстаёт пред нами, как Звонарь; и путь его предначертан:
"…И понял я тогда, что обречен
Увидеть мир за гранью восприятья."
«Увидеть мир за гранью восприятья» - это уже глубокое осознание особой миссии, высшего из путей…
"То гулко, то звончее, чем хрусталь
Звучат колокола светло и строго.
Во мгле веков звонит, звонит звонарь.
И смотрит в небеса. И видит Бога."
Звучащая глубокая торжественность, поднимающая человека над его бытием; осознание поэзии, как удел богоизбранности - роднит колычевского «Звонаря» с великим пушкинским «Пророком»:
"Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился, —
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился."
Апогей в «Звонаре», его кульминация вырвется в пронзительных строках:
"И вдруг разверзлась ночь, являя чудо:
Сквозь тьму зрачка ворвался белый свет…"
"Перстами легкими как сон
Моих зениц коснулся он.
Отверзлись вещие зеницы…"
Несомненное единение слышится в вещании двух поэтов; осознание поэзии, как высшего предназначения, ниспосланного Свыше; и то, что сей высший дар поэт - призван нести людям.
"Во мгле веков звонит, звонит звонарь..."
И, к этому же призывают бессмертные пушкинские строки:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей,
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей».
1826 г.
Встаёт над миром великий Пушкин, и несть ему равных во всём этом мире; но отблески его гения лучами снисходят и на наши души.
Но ведь и Колычев у России – один.
Нам дарована особая милость – жить с ним в едином отрезке времени, дышать одним воздухом с ним, чувствовать эту жизнь так, как чувствовал он.
Его поэтическое наследие – дар нам всем, дар, выстраданный на какой-то предельной грани; возможно ли не оценить такое?!
И, памятуя об этом, будем достойны этого дара.
И хранить, и беречь, и лелеять, как некую великую драгоценность – трепетно, с благодарной любовью, с благодарной памятью в сердцах наших…
Колычев и Пушкин.
Поэты разных эпох, но гений Пушкина незримо осветил путь и того, кто пришёл спустя два столетия.
И то, что выплеснулось из сердца Николая Колычева за какой-то срок до его ухода, уже невозможно стереть ничем.
Чувствовал ли он, на какой-то этой запредельной грани, всю великую глубину изреченного?..
Но пророчеству суждено было исполниться:
"Я тоже датой своего ухода
С рожденьем чьим-то несомненно связан."
26.10.2024
