И в самом начале октября немцы переходят в наступление, которое развивается очень успешно. В котле под Вязьмой остается и гибнет половина войск фронта, три армии. Очень серьезные потери несет и Резервный фронт. 10-го октября остатки обоих фронтов сливают в один Западный, а спустя три дня его принимает под командование Жуков. В день его назначения пришлось оставить Калугу, и вермахт продолжает усиливать давление и продвигаться вперед. На следующий день потерян Калинин, за ним следуют Боровск, Можайск и Малоярославец.
О возможной потере Москвы заговорили уже на полном серьезе. В середине октября Комитет обороны начинает эвакуацию из столицы. В спешном порядке вывозятся наркоматы и другие учреждения, покидают Москву некоторые управления генштаба (сам он пока остается на месте). Масса высших чиновников и партийных функционеров пытается выбраться самостоятельно, это похоже уже не на спланированное мероприятие, а на неорганизованное бегство. Все считали, что бои на улицах столицы, это лишь вопрос времени.
На этом фоне поднимается волна паники. Два дня Москву лихорадит, полная неразбериха сопровождается разграблением магазинов и рынков, угонами транспортных средств, всплеском насилия и бандитизма. Прекратить волну беспорядков удалось только решительными и очень жесткими мерами. Вводятся войска, мобилизуется милиция, выходит приказ расстреливать на месте за неподчинение и мародерство. Столицу и пригороды переводят в режим осадного положения со всеми вытекающими полномочиями силовых структур. И тут нельзя винить Сталина: другого решения у этой проблемы просто не было.
Порядок навели довольно быстро. А чтобы не давать повода для повторения паники и поднять моральный дух жителей Сталин принимает решение, что и генштаб и он сам остаются в Москве. Действительно, он ее не покинул даже в самое тяжелое время, когда немецким войскам до окраин оставалось пройти всего 16 километров. К счастью, на последний рывок сил у них уже не хватило, упорство и мужество защитников сломить не удалось.
Ну, с паникой среди гражданского населения все понятно. Обуянная страхом неуправляемая толпа страшное дело, логика ее поведения вполне предсказуема. А как вели себя в этой ситуации лучшие военачальники Сталина, в частности Жуков, впоследствии объявивший себя «спасителем Москвы»?
На этот счет есть довольно любопытное свидетельство маршала авиации Голованова. По его словам, во время совещания, на котором он присутствовал, раздался телефонный звонок. Сталин снял трубку, на проводе был корпусной комиссар и Член военного совета ВВС Степанов. Он доложил, что звонит из штаба Западного фронта, дислоцирующегося в деревне в Перхушково.
«— Ну, как у вас там дела? — спросил Сталин.
— Командование ставит вопрос, что штаб фронта очень близок от переднего края обороны. Нужно штаб фронта вывести на восток за Москву, а КП организовать на восточной окраине Москвы!» ответил Степанов.
Как считает Голованов, по сути это был запрос Жукова, так как фронтом командовал именно он. Сам с прошением об эвакуации напрямую к Сталину обратиться не решился, решил прозондировать возможную реакцию поручив сделать это Степанову.
Беспокойство Жукова вполне понятно. Деревня Перхушково была в сотне километров от линии фронта на тот момент. Жуков решил увеличить это расстояние почти в два раза. Однако он не учел, что сам Сталин находился всего на три десятка километров восточнее (от Перхушково до Кремля 32 км по прямой), а в случае переноса КП на восточную окраину Москвы он окажется вообще в полутора десятков километров за спиной вождя в тылу. Сталину доложили, что немцы в 40 км от Москвы, и предложили переместить ставку, он помолчал, а потом задал очень странный вопрос.
Ответ Сталина был достаточно жестким. После довольно длинной паузы вождь продолжил разговор:
«— Товарищ Степанов, спросите товарищей — лопаты у них есть? — спросил спокойно Сталин.
— Сейчас... — вновь последовала долгая пауза. — А какие лопаты, товарищ Сталин?
— Все равно какие.
— Сейчас... — довольно быстро Степанов доложил: — Лопаты, товарищ Сталин, есть!
— Передайте товарищам, пусть берут лопаты и копают себе могилы. Штаб фронта останется в Перхушково, а я останусь в Москве. До свидания».
Описание этого эпизода осталось не только в воспоминаниях Голованова, его можно встретить и в других мемуарах. Разумеется, кроме Жуковских, сам маршал об этом предпочитал не писать, да и выговор, по сути, принял на себя подставленный им под удар Степанов. Но, похоже, ни Сталин, ни Жуков об этом случае никогда не забывали.
⚡Больше подробностей можно читать в моём Телеграм-канале: https://t.me/two_wars
Отношения между Иосифом Виссарионовичем и Георгием Константиновичем всегда были исключительно рабочие и довольно прохладные. А в сорок шестом Сталин после «трофейного дела» написал следующее:
«Маршал Жуков, утеряв всякую скромность и будучи увлечен чувством личной амбиции, считал, что его заслуги недостаточно оценены, приписывая при этом себе в разговорах с подчиненными разработку и проведение всех основных операций Великой отечественной войны, включая и те операции, к которым он не имел никакого отношения».
В мелочности вождя не обвинишь, похоже основания у него были. Но судить никого не стоит. То было сложное время, и сложные решения.
