В детстве я, как большинство советских детей, слыл убеждённым атеистом... М-м-м, безбожником. Что, впрочем, одно и то же, вот только прознал я об этом несколько позже.
Да-да, именно этим грубовато-иноземным словом, тщательно привитым к нам, человеческим росточкам, в атмосфере жёсткого соцреализма городской школы, я, дурак, время от времени пугал свою любимую деревенскую бабушку. Пугал и с каким-то воистину пролетарским отторжением наблюдал, не стесняясь довольно ехидно подхихикивать в душе, как она самозабвенно и отстало крестится. Бабушка не была фанатично набожной, вовсе нет. И, видимо, оттого периодически во мне нарождался вполне резонный вопрос - а зачем тогда вообще...?
Ерунда какая-то... Это ведь ещё Гагарин доказал. Что нет там никакого бога, только холод и звёзды. Которые тоже скоро станут нашими. Советскими! "На пыльных тропинках далёких планет, ла-ла-ла…"
"Опиум и пережитки прошлого! - на фоне высоколобого портрета Павлика Морозова уже, наверное, в сотый раз подтвердила наша авторитетная учительница, проводя классный час в честь седьмого ноября. - А всевозможные бабушки-дедушки - рассадник пережитков! Все вы, советские октябрята, должны противостоять церковному опиуму! Все без исключения! Кто-то не согласен?"
Мы синхронно и гневно крутили шишковатыми либо косичными головами. К нашему глубочайшему удовлетворению, несогласных с генеральной атеистической линией в классе не наблюдалось.
***
- Вовша, — наказывала мне, девятилетнему мальчишке, бабушка, бережно укладывая в люльку доисторического дедова мотоцикла узелки с едой и молоком от своей любимицы Зорьки, — мы до покосов, возвернёмся засветло ишшо. Ежели елань не надумаем проведать… Стадо ране пригонят, встрень Зорьку и загони. Овец не выпущай, не словишь опосля. Избу распахнутой не бросай в том разе, коль на пруд побежишь. Да, далече не плавай, а то попадёт мне от отца. Прокопьевна сказывала — вы до островов сигаете? Не смейте, ключи там льдисты, слышь-ка? Ишь, чего удумали, варнаки… Яйца куриные сбери. Фёдоровна зайдёт за молоком, вынесешь ей банку утрешнего. В печи картопля тёплая, пироги... За хлебом сбегай до Тагильского магАзина, вот деньги. Бери белого на все… Молоко в подполе. Как ты любишь, холодное, токмо много не пей, горло застудишь! Всё… Храни тебя Господь.
Я послушно кивал, с весёлым любопытством наблюдая, как осеняет меня бабушка, и как дед заправляет с помощью резинового шланга свой допотопный драндулет, отплёвываясь бензином и шёпотом ругаясь.
Всё! Один!
С усилием закрыв тяжеленные ворота на огромный засов, я вошёл в опустевший дом. Итак… Быстро выполнить бабушкины задания (чего тянуть-то?), а потом на пруд! На тот самый великолепный и величественный пруд, столько раз с любовью описанный аж самим Маминым-Сибиряком... Как здорово загорать с пацанами на горячих от солнца скалах, время от времени с криками и брызгами ныряя в прозрачную зеленоватую воду!
Благоразумно прихватив длинный дрын, всегда стоящий наготове, я первым делом избавился от злобного и воинственного петуха, выгнав его в огород через квадратную прорезь в задних воротах. Знаете, как больно он клюётся? У-у-у... Затем, не на шутку переполошив бестолковых кур, я собрал яйца. Восемь штук. Много это или мало? Не знаю, больше нет, вроде…
Фёдоровну я ждать не стал. Загрузив банку со свойским молоком в авоську, я помчался к ней самолично, нарочно поднимая старенькими сандалиями клубы пыли на иссушенных деревенских проулках.
- Ай да Вовша! Спаси Бог! – расчувствовалась старенькая и беззубая Фёдоровна. - На-ка те конфетку…
Прямиком от Фёдоровны я двинул в магазин, подпрыгивая от избытка энергии и помахивая освободившейся авоськой. Хлеб ещё не привезли. Бабы кучковались около выкрашенных в синий цвет дверей магазина, что-то обсуждая. Вернее — рассказывала-то одна, остальные же время от времени дружно ахали, всплескивали оттянутыми руками и неодобрительно качали разноплаточными головами.
С бабами мне было неинтересно, поэтому я сразу влился в звонкую компанию пацанов, прыгающих на велосипеде через бревно...
Что значит "как это"?
Да очень просто. Поперёк одного из брёвен раскатанного сруба ложилась широкая доска. Задача — разогнаться как можно сильней, лихорадочно вращая педали, промчаться по доске и прыгнуть… Главное — пролететь как можно дальше по воздуху, не промазав мимо доски и не соскользнув с неё.
Один раз мой верный трофейный "Durkopp", на скорую руку реанимированный дедом, всё же соскользнул. Теперь у меня скакуна нет. Приехавший на выходные отец, с недоверием поглядев на жутчайшую "восьмёрку", озадаченно хмыкнул и решительно выкинул колесо, пообещав новое с получки, благо — подойдёт и от "Урала". Исцарапанное пузо и огромную шишку на лбу я демонстрировать ему не стал (застегнул на все пуговицы рубашку и тщательно распушил отросшую чёлку), чем хвалиться-то? Однако ж это случилось давненько, пару недель назад, да и то случайно, вообще-то в велосипедно-прыгательном отношении я, можно сказать, профи…
- Хлеб! Хлеб везут!
Старая, явно ждущая смерти кобыла, неторопливо переставляя ноги, втащила на площадь перед магазином грязно-синий фургон с надписью «Хлебъ». Говорят, та же самая повозка возила сюда провизию ещё сто лет назад…
А, может, кобыла тоже столетняя?
***
О-о-о... Накупались мы до одури, как обычно. До полуглухоты от уже невыливающейся из ушей воды. До дрожи в руках и коленках... Заодно наловив полведра раков. В очередной раз забравшись на скалу и собираясь нырнуть, я приметил стадо, приближающееся к деревне. Ханя-матаня, мне ж Зорьку встречать! Чуть не забыл…
Только войдя в гулкий дом, я почувствовал, как проголодался. Смертельно. Слона бы слопал!
Налив холодного молока и отхватив громадный кус хлеба, я открыл чугунок с восхитительной бабушкиной картошкой, ммм… Но просто есть было бы слишком скучно… Подумав несколько минут, я перевёл взгляд в сторону старинного буфета, на котором (...я точно знал!) лежали две старинные книги. Интересные книги, наверное, иначе — зачем их каждый раз с неимоверным трудом и кряхтением прятать на такую верхотуру? Толстые такие, тяжёлые, в жёстких обтрёпанных обложках с металлическими уголками и застёжками… Почитать, что ли?
Книги оказались непонятными. Кривые и незнакомые чёрно-красные буквы равнодушно взирали на меня с пожелтевших страниц, будучи уверенными, что я всё равно ничего не пойму.
- Хыыы… - разочарованно выдохнул я, отпивая молока и листая книгу. О, картинки!
Картинки были подстать тексту. Невыразительные и неэмоциональные люди в странных костюмах что-то эдакое меланхолично совершали на фоне белесых церковных зданий… Но что? Плохо, когда непонятно... Нет-нет, так не годится!
Я отставил молоко в сторонку, быстренько убрал чугунок в печь и шмыгнул в свой походный рюкзак за коробкой цветных карандашей.
Уже через полчаса на невзрачных старинных страницах кипели нешуточные страсти.
Храбрые будённовцы, изображённые в лучших традициях плакатной живописи, с незапамятных времён вопрошающей, не соизволил ли я записаться в добровольцы, умело отсекали вострыми саблями головы злобным буржуинско-белогвардейским басурманам. Благодарные им (да и просто жизнерадостные по жизни) советские женщины торопливо нацепили разноцветные праздничные платья, красные косынки, бусы и серьги. В их руках маятниками болтались модные сумочки. Пацаны, которых женщины держали за руки, обзавелись (счастливые!) новыми прыгательными велосипедами и игрушечными грузовиками на верёвочках. И ещё они стали октябрятами! Со звёздочками!
И, конечно же, настоящими атеистами!
Как я!
Хмм... Почесав в затылке, я решительно навесил на все странноватой архитектуры здания разнокалиберные вывески. Красные, заметные издалека надписи "клуб", "столовая", "завод", "пиво" ещё более упростили мир, резко приблизив его к атеистическому идеалу и окружающей действительности. Кстати, здесь, в бабушкиной деревне, тоже имелся клуб. В таком же белесом здании чудной планировки, с полуразрушенной крышей, где когда-то, говорят, была колокольня, и потрясающей акустикой в кинозале. Бабушка, за всю жизнь так ни разу и не побывавшая в этом шикарном заведении высокой культуры, хотя и слегка мрачноватом из-за забитых выбеленными досками фигурных окон, проходя мимо, каждый раз ускоряла шаг и незаметно крестилась. И её подружки тоже, сам видел. Мы же, пацаны, по выходным гоняли туда в кино. С шумом и удовольствием. В воскресенье, наверное, опять пойдём на "Фантомаса". Уже в пятый раз!
Других мероприятий, окромя воскресных киносеансов, в клубе не бывало уже давно. По простой и непонятной мне причине - а не шёл туда народ. Не шёл и всё тут, под всякими, подчас нелепыми, предлогами.
Не любили отчего-то отсталые и тёмные сельчане сей замечательный очаг культуры.
Одно слово — деревня...
***
Я собрал в коробку порядком затупившиеся карандаши и посмотрел в окно. Темнело. Где же бабушка-то?
Она, бабушка, так и застала меня – спящим, уронив голову на открытую старинную книгу с металлическими застёжками. Непосредственно под моим лбом происходили нешуточные перипетии классовой борьбы и искрился пламень девственных социалистических увеселений…
Добрая бабушка простила меня, конечно. Она была мудрой.
А я…
Я хочу ещё раз попросить у неё прощения.
Баба Оля, дорогая моя Ольга Филипповна, слышишь ли ты оттуда меня, непутёвого твоего Вовшу?
* плакат Я. Завьялова, 1935 год.
