Персидские сивиллисты 3

Близким по происхождению и тематике к оракулам Персидской Сивиллы было сочинение, известное как Оракулы Гистаспа (т.е. Виштаспы – царственного покровителя Заратуштры). По всей видимости, оно также первоначально было написано по-гречески гекзаметрами, но спустя некоторое время переведено прозой на латинский язык. Оракулы Гистаспа имели большую популярность; их упоминают или цитируют несколько позднеантичных авторов – Юстин Мученик, Климент Александрийский, Лактанций, Иоанн Лид и Аристокрит.

Наиболее подробные сведения о сочинении Гистаспа содержатся в «Божественных установлениях» Лактанция (ок. 250 – ок. 325 н.э.). Согласно последнему, «Гистасп, который был древнейшим царём мидян, … передал в память потомкам удивительный сон в толковании мальчика, умевшего прорицать»[1] (БУ, 7.15.19). Имя Виштаспы связывается с видениями и пророчествами и в зороастрийской традиции. Так, «Денкарт» (7.4.83-86) рассказывает о том, что перед обращением этого царя в веру Заратуштры Ахурамазда дал ему волшебный напиток, после чего дух Виштаспы вознёсся на высочайшее небо и созерцал его славу. Другое пехлевийское сочинение «Аядгар-и Джамаспиг» приводит пророчества Джамаспы, придворного Виштаспы, которые тот изрекает в ответ на вопросы своего правителя. Кем был ребёнок, истолковывавший сон царя в Оракулах Гистаспа, остаётся неясным.

С определённого времени македонян в качестве воплощения враждебной зороастризму силы в сознании иранцев сменили римляне, что отразилось в более поздних редакциях зороастрийской апокалиптики. Именно на эти редакции ссылается Лактанций: «Сивиллы вполне открыто возвещают, что Рим погибнет, и именно по суду Божьему, ибо Рим возненавидит имя Его и, ненавидя справедливость, будет попирать народ, следующий истине… Гораздо раньше, чем исчез троянский народ, было предсказано [Гистаспом], что удалятся из круга земель власть и имя римские»[2] (БУ, 7.15.18-19). Подобного рода пророчества стали причиной запрета этих сочинений римскими властями, о котором упоминает Юстин Мученик: «Но по действию злых демонов определена смертная казнь тем, кто станет читать книги Гистаспа или Сивиллы или пророков, чтобы страхом отвратить читающих людей от научения доброму»[3] (Первая апология, 44).

В зороастрийских апокалиптических сочинениях эпохи эллинизма естественным образом огромное внимание уделялось эсхатологии, так как грядущее избавление от иностранных угнетателей тесно связывалось в сознании зороастрийцев с концом света, орудием которого будет огонь: «И Сивилла и Гистасп говорили, что тленные вещи будут истреблены огнём»[4] (Юстин Мученик. Первая апология, 20).

О том же говорит Лактанций: «Гистасп, которого мы упомянули выше, описывая тяготы того последнего века, сказал, что благочестивые и праведные, отделившись от злых, с плачем и стоном возденут руки к небу и взмолятся Юпитеру о спасении; Юпитер оглянется на землю, услышит вопли людей и уничтожит нечестивцев»[5] (БУ, 7.18.2). Юпитер в латинском тексте Лактанция заменяет Зевса греческого оригинала, именем которого передавалось имя Ахурамазды.

Далее Лактанций подробно описывает события последних дней: «Священные Писания учат нас также тому, каким образом будут преданы наказанию нечестивцы. Ведь поскольку прегрешения они совершили, будучи в телах, они вновь будут облечены в плоть, чтобы понести и кару в телах. И всё же это будет не та плоть, которой Бог наделяет человека. Она подобна этой плоти, но является неразрушимой и сохраняющейся вечно, чтобы могла претерпевать мучения и вечный огонь, природа которого отлична от природы того огня, которым мы пользуемся для жизни, и существует он без питательной поддержки какой-либо материи. Тот божественный огонь вечно живёт и поддерживается сам по себе без какой-либо подпитки и не имеет дыма, но является чистым, [как бы] жидким и, по образу воды, [словно] текущим. Ведь он не поднимается какой-то силой вверх, как наш, которого заставляет подниматься вверх влияние земного тела, которым питается он и сопровождающий его дым, и вынуждает с дрожанием возноситься к небесной природе. Тот же божественный огонь одной и той же силой будет и жечь нечестивцев, и укреплять их, и настолько же будет истязать тела, насколько восстанавливать их, и сам себе будет доставлять вечную пищу, что поэты относили к коршуну Тития. И вот так, без всякого умаления вновь укрепляющихся тел, он будет лишь обжигать и причинять боль. Но и тогда, когда Бог будет судить праведных, Он испытает также и их огнём. Тогда чьи прегрешения или по [своей] тяжести, или по [своему] числу будут перевешивать [добрые дела], те будут поражаться и опаляться огнём. Те же, кого украшает совершенная справедливость и зрелость добродетели, не почувствуют огня, ибо они имеют в себе нечто Божие, что сдержит и оттолкнёт силу пламени. Такова сила невинности, что от неё бежит тот огонь, не причиняя вреда, ибо он получил от Бога возможность жечь [только] нечестивцев и щадить [одних] праведников»[6] (7.21.3-7).

Хотя в данном случае Лактанций не называет источник своих сведений, их иранское происхождение несомненно. Наиболее убедительно об этом говорит отсутствие дыма у огня, ибо дым – это именно то, чем Ангхро Майнью его испортил, по свидетельству, в частности, «Бундахишна»: «Потом (Злой дух) пошёл к огню и смешал его с дымом и тьмой, а планеты со многими дэвами он забросил на небо, и они смешались со звёздами. И он так повредил все создания, как огонь вредит повсюду, и поднимается дым»[7].

По всей видимости, к тем же зороастрийским источникам восходят представления об эсхатологическом пожаре латинского христианского поэта из Северной Африки Коммодиана (1-я пол. III в. н.э.): «Пламенем огня Господь будет судить грешников: праведных не коснётся огонь, но лишь лизнёт их… Столь силён будет жар, что сами камни расплавятся» (In flamma ignis Dominus iudicabit iniquos: / Iustos autem non tanget ignis, sed immo delinget… / Tantus erit ardor, ut lapides ipsi liquescent) (Instructiones, 42); Бог «станет судить мир огнём, который пощадит благочестивых, но обрушится на грешных» (Cum coeperit autem mundum iudicare per ignem, / Deuitatque pios et cadit super impios ignis); «Огненная буря… будет росой для праведных, а для прочих – смертной карой» (Ignea tempest… ros ad illos erit, nam ceteris poena letalis) (Carmen de duobus gentibus, 995-996, 1008, 1018).