Маленькая победоносная война всегда была инструментом диктатур для поднятия своей популярности в замордованных ею массах. Парадокс диктатур и их отличие от демократий в том, что как раз диктатура критически нуждается в безусловной поддержке населения, так как террор — мероприятие ресурсно чрезвычайно затратное, и держать страну в страхе хотя и соблазнительно, но неподъёмно. У демократий в этом смысле есть механизм выборов, на которых население имеет возможность сбросить накопленный негатив через легальные и легитимные процедуры. Диктатор не может отдать или даже передать власть, так как это означает крах всего режима или перевод его в неуправляемое состояние.
Проблема в том, что маленькая победоносная далеко не всегда получается маленькой и крайне редко — победоносной. Нынешнюю «спецоперацию» сравнивают с войной Ирака в Кувейте или русско-японской войной. Можно привести в пример войну за Фолкленды, где аргентинский диктатор Гальтери тоже переоценил свои возможности в вопросе поднятия рейтинга среди собственного глубинного народа.
Поражение в маленькой победоносной всегда запускало процесс развала диктатур. Тяжелого и продолжительного (кстати, царскую Россию образца 1905 года тоже с определенными натяжками можно отнести к диктатурам, так как капитализм несовместим с абсолютизмом, а Россия при Николае, выбрав капитализм, была обречена на слом абсолютистской монархии — что, в общем-то, и произошло после поражения в русско-японской войне).
Маленькая победоносная «спецоперация», скорее всего, закончится примерно так же, как и упомянутые примеры. Есть, конечно, специфическое отличие, связанное с рисками применения особо мощных вооружений, но скорее всего, даже в этом случае конечный итог будет тем же, просто тяжелее по последствиям для всех, и для инициатора маленькой победоносной в первую очередь.
Правда, не стоит думать, что поражение приведет сразу к изменениям. Конечно, нет. Оно их запустит, но процесс выхода займет достаточно продолжительное время. Ирак, к примеру, уже 30 лет не может выйти, Аргентина продолжает находиться в полукоматозном состоянии, оставшись одной из наиболее слабых латиноамериканских пост-диктатур. Россия порядка двадцати лет выползала из поражения в русско-японской. Вряд ли нынешняя «спецоперация» приведет к быстрым изменениям. Но здесь важно то, что она их запустит.
Объективно у Кремля в этой «не-войне» просто нет шансов. Он просчитался во всём — и в сроках проведения, и в реакции Запада (и не только Запада), да вообще во всём. Сейчас, пожалуй, вопрос лишь в глубине, с которой будет начинаться пост-спецоперационное будущее, в которое мы попадём.
На первом его этапе будет реакция, когда режим попытается перевести поражение на неких «внутренних врагов», которые и провели к нему. Террор как инструмент подавления недовольства — естественная реакция на поражение режима. Но ресурсный дефицит вынудит искать решение: диктатура будет вынуждена мимикрировать под карго-демократию. Причем даже неважна судьба самого диктатора — он может быть устранен или его сделают неким пожизненным неприкасаемым сенатором. Пиночет или Назарбаев попытались обеспечить себе неприкасаемость — и где они теперь?
Проблема в том, что мимикрировавшая диктатура неконкурентоспособна даже в условиях управляемой карго-демократии. Поэтому второй этап — это вне всякого сомнения, быстрая эрозия самой диктатуры и маргинализация ее бенифициаров, их уход на обочину. Первые поколения новых политиков, конечно, будут популистами и полными бездарями, но здесь главное, что возникнет механизм их удаления. Но все это будет уже сильно потом, и сейчас нет смысла даже пытаться понять, как именно и что именно будет происходить. Сейчас на повестке — на каком уровне катастрофы состоится непобедоносное завершение маленькой и победоносной спецоперации.
