Когда-то раньше читал, но или невнимательно, или не всё. Нынче прочитал, как в первый раз, и именно испытал не просто удовольствие, а истинное эстетическое наслаждение. От всего - и формы, и содержания, и описаний природы, и русских характеров. Удивительная книга, настолько совершенная, что при чтении просто упиваешься каждой фразой, сценой, диалогом, всё такое "вкусное", что я не берусь искать эпитеты для выражения восхищения.
Такие произведения надо периодически читать для очищения души и для того, чтобы отвлечься от повседневной тупой суеты, всех этих путиных, навальных и прочей бессмысленной мичпухи.
Но это чтение - ни в коем случае не развлечение. Например, сейчас стало модно рассуждать о "прелестях" крепостного права. Вот пусть эти болтуны почитают хотя бы Тургенева, он не обличает, не разоблачает, это не его регистры, он показывает и рассказывает, и мы видим, чувствуем эти свинцовые мерзости и ужасы дикой бесчеловечности.
Да. нам еще в советской школе уши прожужжали на эту тему, и что кто-то из авторитетов назвал "Записки охотники" чем-то типа "воззвания против крепостничества", и это чистая правда, отчего у Тургенева были проблемы с цензурой. Хотя он просто объективно отображает реальность. Он создал настоящую "энциклопедию русской деревенской жизни". Еще и потому похоже на энциклопедию, что записки состоят, как из глав, из отдельных лаконичных рассказов, почти каждый из которых можно развернуть если не в роман, то уж в повесть - точно.
Что же касается антикрепостнического духа, то при всем при том это суть записки барина о простом народе, автор постоянно держит дистанцию с бабами и мужиками, смотрит и оценивает их немного свысока, и никуда от этого не деться. Что, кстати, ничуть не мешает восприятию, просто не надо лицемерить и делать из Тургенева "народного" писателя.
По отдельности я мог бы восхититься и воспеть едва ли не каждый рассказ, нет среди них слабых и менее удавшихся, опять Белинский был неправ! Но это дело долгое.
Потряс меня "Конец Чертопханова", честно говоря, но там мне очень-очень жалко несчастного коня, а главного героя ничуть не жаль, лучше бы он помер раньше, чем загубил преданное животное.
Замечу, что не представляю себе, как Эйзенштейн мог бы сделать фильм из "Бежина луга", там ведь совсем нет действия, action, необходимого для кинематографа, только детско-отроческие "ужастики". Но мало ли чего я себе не представляю! Гениальный режиссер представлял, и безумно жаль, что ему не дали воплотить свои представления.
И очень хорошо, что ни один режиссер не пробовал сварганить "сборную солянку" из этих записок, как это всё время делают из рассказов Чехова. Тургеневу повезло. Над ним не ставят графоманские режиссерские опыты.
Можно и тут прочитать, хотя я предпочитаю нормальные книги.
Не могу не выложить некоторые цитаты, практически наугад
Абсолютнейший портрет Зюганова, типичного орловского мужика
Кому случалось из Болховского уезда перебираться в Жиздринский, того, вероятно, поражала резкая разница между породой людей в Орловской губернии и калужской породой. Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобьяХоря занимали вопросы административные и государственные. Он перебирал всё по порядку: «Что, у них это там есть так же, как у нас, аль иначе?.. Ну, говори, батюшка, — как же?..» — «А! ах, господи, твоя воля!» — восклицал Калиныч во время моего рассказа; Хорь молчал, хмурил густые брови и лишь изредка замечал, что, «дескать, это у нас не шло бы, а вот это хорошо — это порядок».
Всех его расспросов я передать вам не могу, да и незачем; но из наших разговоров я вынес одно убежденье, которого; вероятно, никак не ожидают читатели, — убежденье, что Петр Великий был по преимуществу русский человек, русский именно в своих преобразованиях. Русский человек так уверен в своей силе и крепости, что он не прочь и поломать себя: он мало занимается своим прошедшим и смело глядит вперед. Что хорошо — то ему и нравится, что разумно — того ему и подавай, а откуда оно идет, — ему всё равно. Его здравый смысл охотно подтрунит над сухопарым немецким рассудком; но немцы, по словам Хоря, любопытный народец, и поучиться у них он готов.
Русские деревенские люди безобразно обращаются с собаками! Зоозащитников на них не было.
Была у него и легавая собака, по прозванью Валетка, преудивительное созданье. Ермолай никогда ее не кормил. «Стану я пса кормить, — рассуждал он, — притом пес — животное умное, сам найдет себе пропитанье». И действительно: хотя Валетка поражал даже равнодушного прохожего своей чрезмерной худобой, но жил, и долго жил; даже, несмотря на свое бедственное положенье, ни разу не пропадал и не изъявлял желанья покинуть своего хозяина. Раз как-то, в юные годы, он отлучился на два дня, увлеченный любовью; но эта дурь скоро с него соскочила.
Замечательнейшим свойством Валетки было его непостижимое равнодушие ко всему на свете... Если б речь шла не о собаке, я бы употребил слово: разочарованность. Он обыкновенно сидел, подвернувши под себя свой куцый хвост, хмурился, вздрагивал по временам и никогда не улыбался. (Известно, что собаки имеют способность улыбаться, и даже очень мило улыбаться.) Он был крайне безобразен, и ни один праздный дворовый человек не упускал случая ядовито насмеяться над его наружностью; но все эти насмешки и даже удары Валетка переносил с удивительным хладнокровием. Особенное удовольствие доставлял он поварам, которые тотчас отрывались от дела и с криком и бранью пускались за ним в погоню, когда он, по слабости, свойственной не одним собакам, просовывал свое голодное рыло в полурастворенную дверь соблазнительно теплой и благовонной кухни.
Гениальные пейзажи
С самого раннего утра небо ясно; утренняя заря не пылает пожаром: она разливается кротким румянцем. Солнце — не огнистое, не раскаленное, как во время знойной засухи, не тускло-багровое, как перед бурей, но светлое и приветно лучезарное — мирно всплывает под узкой и длинной тучкой, свежо просияет и погрузится в лиловый ее туман. Верхний, тонкий край растянутого облачка засверкает змейками; блеск их подобен блеску кованого серебра...
Но вот опять хлынули играющие лучи, — и весело и величаво, словно взлетая, поднимается могучее светило. Около полудня обыкновенно появляется множество круглых высоких облаков, золотисто-серых, с нежными белыми краями. Подобно островам, разбросанным по бесконечно разлившейся реке, обтекающей их глубоко прозрачными рукавами ровной синевы, они почти не трогаются с места; далее, к небосклону, они сдвигаются, теснятся, синевы между ними уже не видать; но сами они так же лазурны, как небо: они все насквозь проникнуты светом и теплотой. Цвет небосклона, легкий, бледно-лиловый, не изменяется во весь день и кругом одинаков; нигде не темнеет, не густеет гроза; разве кое-где протянутся сверху вниз голубоватые полосы: то сеется едва заметный дождь.
К вечеру эти облака исчезают; последние из них, черноватые и неопределенные, как дым, ложатся розовыми клубами напротив заходящего солнца; на месте, где оно закатилось так же спокойно, как спокойно взошло на небо, алое сиянье стоит недолгое время над потемневшей землей, и, тихо мигая, как бережно несомая свечка, затеплится на нем вечерняя звезда.
В такие дни краски все смягчены; светлы, но не ярки; на всем лежит печать какой-то трогательной кротости. В такие дни жар бывает иногда весьма силен, иногда даже «парит» по скатам полей; но ветер разгоняет, раздвигает накопившийся зной, и вихри-круговороты — несомненный признак постоянной погоды — высокими белыми столбами гуляют по дорогам через пашню. В сухом и чистом воздухе пахнет полынью, сжатой рожью, гречихой; даже за час до ночи вы не чувствуете сырости. Подобной погоды желает земледелец для уборки хлеба...Мои литературные этюды
