Утвердившееся словосочетание «уренгойский мальчик» звучит с невольным намеком на подтекст: «уренгойский маньяк», «уренгойский урод», «казус Уренгоя»
Сначала его гневно осудили. Потом – решили «отделить грех от грешника» и стали рассказывать, что он в общем-то хороший и начитанный, местный лидер и эрудит в области истории,чуть ли не лучший в Уренгое… Если лучший оставляем за скобками, каковы остальные?
На его защиту встали и учителя, и семья, и мэр Нового Уренгоя. Его выражения не поддержали – но с него постарались снять. Объявили: слова плохие – но сам он хороший.
Именно на таких реакциях рушатся святыни и табу. И начинает работать Окно Овертона. Пока объявлено, что он сказал не те слова – ошибся.
Сознательно либо нет, стирается разница между «ошибочным» и «недопустимым». А это принципиально разные вещи. Ошибочное – можно обсуждать. О нем можно спорить и выслушивать аргументы в его пользу. Ошибочное – это одна из возможных точек зрения, допустимых к существованию и артикуляции.
Недопустимое – это то, что говорить нельзя. Что не обсуждается. Что запретно. Когда запретное объявляют лишь ошибочным – делают шаг к тому, чтобы следом сказать: «Да, он не прав. Но давайте обсудим… Вдруг он не прав – но не совсем не прав»…
Вопрос же не в неудачном выражении. Вопрос в том, что он эти слова сказать смог – и не дрогнул. И кончено, он не сам их придумал. Как потом объяснял в воскресном эфире одного из центральных каналов ТВ, решил, что так звучит лучше. Он, Николай Десятниченко, по сути, сказал именно то, что подчас сегодня говорят нацисты на Украине, неонацисты в Прибалтике, преемники Пилсудского в Польше и вполне определенные персонажи современной российской политики: Амнуэль и Гозман, Зубов и активисты «Яблока» и «Мемориала»: уравнивают СССР и Рейх, Сталина и Гитлера, СС и «Смерш».
Эти уже объявили, что «порадовались» словам такого замечательного мальчика, проявившего замечательную способность к «Покаянию». Покаянию нас перед невинно убиенными немцами – солдатами, вторгшимися в нашу страну вермахта, более или менее убежденными – но нацистами. Так страшно страдавшими в Сталинграде, где такие злые русские-советские морили их голодом, расстреливали из автоматов и давили гусеницами танков.
Это – не язвительная сентенция, именно так показывал Сталинградскую битву несколько лет назад шедший на каналах Центрального ТВ западный фильм.
Фильм шел на государственном канале. Видел ли его Николай Десятниченко и его украинские друзья – кто знает, но его видели миллионы других, в том числе и его сверстников. И в любом случае, проникались мыслью, что если так показывает государственное телевидение, значит, так чувствовать как минимум позволительно.
Почти на любом ток-шоу центральных каналов присутствует тот или иной персонаж из тех, кто осуждает воссоединение Крыма, кто объявляет Сталина преступником, кто говорит, что и Гитлер, и он – одинаковые злодеи, а коммунизм и нацизм – равное зло. Иногда на них набрасываются остальные участники и гневно осуждают, иногда предпочитают промолчать. Иногда сами ведущие, включившись в спор, берут их под защиту, смягчая осуждение.
Но, как говорилось в одном из культовых фильмов: «Люди выдумали радио для того, чтобы его слушать». Все это видят и слушают миллионы и естественно приходят к выводу, что это – допустимо. Одна из возможных точек зрения.
Несколько лет назад, к 65-летию Победы, ВЦИОМ провел опрос на тему: «Коллаборационизм: непростительное предательство или способ выжить?». 63 % сказали тогда, что сотрудничество с немецкими оккупантами нельзя прощать ни при каких обстоятельствах. Но 6 % уверенно с этой позицией не согласились. 15 % ответили, что скорее все же с ней не согласны.
«Крымский консенсус» охватывает 80-90 % населения. Но 13 % опрошенных заявляют, что, воссоединив Крым, Россия нарушила международное право. Да, еще 8 % уверены, что Сталина нужно объявить государственным преступником.
Но если Сталин – государственный преступник, кто тогда Гитлер? Жертва государственного преступника. В лучшем случае такой же преступник. А если это была война между двумя преступниками и двумя преступными режимами – то кто тогда убитые на этой войне? Жертвы двух преступников и невинно-убиенные.
Уренгойский плейбой лишь продолжил и повторил то, что слышал от взрослых: с экранов телевидения, от знакомых, возможно - от родителей.
Да, как говорят, он хотел сняться со Знаменем Победы у рейхстага – и снялся. Но еще он хотел понравиться тем из своих учителей, кто его отобрал. Хотел понравиться депутатам бундестага. Хотел понравиться Германии. Он хотел бы гордиться тем, что он потомок победителей, спасших мир – но хотел, очень хотел, и понравиться потомкам побежденных преступников.
Это, конечно, его даже не вина и не ущербность – это его слабость и дефектность. Но он был не субъектом этого действия, он был отражением определенного настроения и мироощущения, активно артикулируемого определенной частью политического и художественного класса. Часть которого декларирует и пропагандирует эти мироощущения бессознательно, потому что она так думает, а часть – сознательно, потому что хорошо знает: есть привлекательные слова, разлагающие и убивающие страну и смыслы.
Красиво и правильно звучат слова, что жить в мире – лучше, чем воевать.
Красиво и правильно звучат слова, что убивать – плохо.
Красиво и правильно звучат слова, что ненавидеть – плохо, а дружить – хорошо.
Но утверждать, что воевать не нужно в момент, когда враг вторгся на твою территорию и убивает твоих соотечественников, либо, если угодно, хочет удушить твою страну санкциями, - значит призывать бросить оружие и капитулировать.
Утверждать в этот момент, что убивать врага плохо – значит позволить, чтобы он убил тебя.
Утверждать в этот момент, что не нужно поддаваться ненависти – значит простить его до того, как он побежден и обречь себя на то, чтобы быть побежденным самому.
Когда Гозман, Амнуэль либо такие, как они, говорят, что нужно со всеми помириться, они шаг за шагом пытаются приучать людей к тому, что отстаивать свою страну не нужно и плохо, что воевать за свою страну не нужно и плохо, что ненавидеть врага не нужно и плохо, и пытаются перекодировать их таким образом, чтобы они ощущали себя не гражданами своей страны и чем-то единым и неотличимым от «всех вообще», интересы которых иные, чем у граждан своей страны, а такие, каковы они у тех, кто вообще идентифицирует себя не своей страной и историей, а с неким «новым мировым порядком». Власть в которой вправе осуществлять иные центры силы и иные персонажи, нежели связанные с его страной.
И из гражданина своей страны они превращаются в подданного некой новой «мировой империи».
Три немецких школьника должны были рассказать о трех погибших советских солдатах. Три российских школьника – о трех немецких. И каждый должен был пожалеть солдата другой страны.
Казалось бы – достойно и красиво. Только как всегда, при применении одного формата к разным людям – это означало уравнивание не равных.
Немецкие школьник должны были отдать дань погибшим защитникам своей страны, отдавшим жизнь за освобождение мира – и в том числе Германии.
Российские школьники должны были отдать дань уважения и сочувствия погибшим захватчикам, поработившим пол-Европы.
И за этим взаимным чествованием должна была быть скрыта разница в том, кто за что воевал и кто за что погиб.
А агрессор и поработитель приравнен к жертве агрессии и освободителю.
И дело не в том, что в ловушку акции попал Николай Десятниченко, а в том, что такие ловушки могут сегодня безнаказанно готовиться определенными людьми и группами, в том, что есть небольшая, но достаточно наглая и бесстыдная часть общества, которая именно так и думает, и в том, что эта часть общества, формально лишившись власти, формально лишившись поддержки граждан, которой она пользовалась четверть века назад, многократно уступающая в усиленности и интеллекте тем, кто так не думает – имеет привилегированный доступ к самым престижным СМИ, преподает в ВУЗах и школах и открыто и безнаказанно пропагандирует свои бесчеловечные взгляды.
