Одно из главных недоумений, порожденных действиями Константинополя по приручению украинского раскола носит богословский характер. Разве можно на толпу самосвятов просто повесить бирочку «теперь они каноничны» - и эта толпа станет Церковью Христовой?
Это вопрос о границах Церкви.
Как вопрос он появляется по той причине, что Церковь Христа может создать только Христос.
Очень небольшое число христианских групп считают, что Христос может создавать свою церковь за пределами срока Своей земной жизни и вне Иерусалима. Разве что адвентисты, мормоны и новоапостольники говорят, что в некоем своем «втором пришествии» Христос (или его Дух, пророк, Ангел) в середине мировой истории, многие века спустя после Евангелия решил создать новую церковную общину взамен старой коррумпированной.
В этом смысле эти религиозные группы иначе, чем большинство христиан отвечают на вопрос из анекдота про похмельного цыгана, который утром, смутно видя кучу грязных детишек, размышляет: «Ну что, жена, детей мыть будет или новых нарожаем?».
Православные и католики считают, что Христос не отрекается от Своих запачкавшихся детей. И хотя нынешние церковные структуры мало похожи на изначальный «кружок рыбаков» - но это просто гримасы эволюции. В конце концов и курица мало похожа на динозавра, но произошла она все же от кого-то из них.
Христос – Единственный Сын Отца. Он единожды воплотился, единожды распят и воскрес. Соответственно, - одно крещение, одна Чаша Причастия, одна община (Церковь). Те, в кого Христос на Тайной Вечере вложил Свои тело и кровь – те и стали Его наследниками и частицами. С кем дальше эти 12 поделились своей верой и своей Чашей – те стали христианами.
Богословски все ясно: Церковь – одна. Ее нельзя воссоздать или создать, к ней можно только присоединяться.
Эта Церковь есть Тело Христово. Таковым собрание христиан становится потому, что они вступают в евхаристическое общение со Христом и друг со другом. Там, где течет единая кровь – там существует единый организм. Мой палец до тех пор является моим, пока он присоединен к моей целостной кровеносной системе. Если это единство прерывается – то уже не имеет значения то обстоятельство, на каком расстоянии от остального тела теперь находится этот палец: на расстоянии в один миллиметр или в тысячу километров. Кровь туда уже не поступает. Так же и с Телом Христовым: неважен мотив отделения, неважна глубина разномыслия: отпадение от Единой Литургии есть отпадение в пустоту, в тот мир, где Промысл Божий есть, а спасительного Хлеба Жизни – нет.
Церковь одна. Христос не разделяется. А потому от Его Церкви можно лишь отделиться; Церковь же не разделяется. Границы Церкви поэтому, как кажется, провести легко: те общины, что соучаствуют в преемственной от апостолов Литургии и взаимно признают друг друга, находясь во взаимном общении таинств - они и составляют Церковь.
Если же человек из пустоты, из мира духовной смерти приходит (возвращается в Церковь) – надо проводить его реанимацию и дезактивацию. Реанимация – дарование Жизни – не может быть простой бумажкой («томосом», «указом») и даже не может быть просто человеческим жестом (рукопожатие, объятие, поцелуй). Речь идет о религиозной жизни, и, значит, реанимация должна быть таинством, мистерией.
При «первичном обращении» это очевидно: вход в Церковь – через таинство крещения.
Но как быть, если человек уже был христианином, затем по каким-то причинам (личным, семейным, греховным, мировоззренческим, под давлением и даже пытками…) ушел и желает вновь вернуться?
Вот тут и начинаются вопросы о границах Церкви Христовой. И уже очень рано начинают даваться ответы, которые не укладываются в только что изложенную красивую и стройную теоретическую схему. Причем эти ответы даются столь авторитетными людьми, что становятся канонами. Так рождается противоречие между преданием догматическим и преданием каноническим то есть между церковной теорией и церковной практикой. Противоречие это оказалось столь очевидным и вместе с тем столь древним и авторитетным, что уже в 4 веке св. Василий Великий говорит, что он не знает почему, но так издревле принято…
На Архиерейском Соборе РПЦ 2000 года также предельно открыто говорилось о наличии здесь серьезнейшей проблемы:
«В вопросе о границах Церкви мы сталкиваемся с удивительным историческим парадоксом: Православная Церковь, всегда сознававшая себя в качестве Церкви Вселенской, Церкви Символа веры, и свидетельствовавшая, что вне ее ограды нет Спасения, в то же время установила каноническую допустимость принятия в свое лоно инославных не обязательно через таинство Крещения, но и через таинства Миропомазания или даже Покаяния. Каноническая практика церкви вступает в видимое противоречие с догматическим учением о Церкви. Патриарх Сергий так пишет об указанном парадоксе: Все отколовшиеся от Церкви сообщества должны бы сливаться для Церкви “в одну безразличную массу под признаком безблагодатности, и, следовательно, приходящих от этих обществ к Церкви, независимо от какого именно общества приходят, Св. Церковь должна бы принимать, как Она принимает всякого благодатно еще не возрожденного человека, т.е. через таинство св. Крещения. На деле же, рядом с вселенским догматом о Себе Самой, как единственной на земле сокровищницы благодати и спасения, Православная Церковь предлагает нам столь же вселенский догмат о "едином крещении во оставление грехов", по которому таинство крещения, хотя бы оно совершено было и вне Церкви, признается действительным». Не трудно видеть, что эта вселенская практика Православной Церкви находится, если не в прямом противоречии … догмату о Церкви, то во всяком случае вносит в него существенную оговорку. Как же понять и примирить это, конечно, кажущееся противоречие двух догматов, это столь коренное расхождение принципа и практики, одинаково вселенских?”» .
Вообще больше всего готовых ответов – у выпускников средней школы, больше всего вопросов и недоумений - у седых академиков. Вот и по мере моего отхода от школьной скамьи, по мере знакомства с жизнью, историей и учением Церкви число вопросов начало расти.
(далее см. главу о границах церкви в моей книге «Вызов экуменизма» со множеством цитат и примеров)
В истории богословия хорошо видно, что те мыслители, которые пробовали теоретически объяснить церковную практику принятия еретиков без перекрещивания, оказывались сильны лишь в критике альтернативных теорий, но отнюдь не оказывались неуязвимы сами в своих положительных построениях. Св. Иларион (Троицкий) вполне справедливо заметил, что «примирить единство Церкви с действительностью вне-церковных таинств невозможно. Эта задача не была удовлетворительно разрешена даже гением блаж. Августина» .
Он дал верную критику экклезиологии Августина. Но и его собственная теория встретила не менее справедливую (и более сокрушительную) критику со стороны патриарха Сергия…
Православие – трудно. Легка стилизация под православие.
Константинопольский патриарх в 2018-м поступил с украинским расколом ровно так, как московский патриарх Алексий с Русской зарубежной церковью в 2007-м. Никто никого не ставил на колени, не требовал покаяния или перекрещивания. Прежние взаимные обвинения не были даже перечислены. Просто: «Ранее изданные акты, препятствовавшие полноте канонического общения, признаются недействительными либо утратившими силу» .
И если Моспатриархат может признать свои былые постановления «утратившими силу», то отчего же не может этого сделать патриархат Вселенский?
Патриарх Кирилл пафосно поясняет: «Аристотель в одном из своих произведений цитирует Агафона, трагика, жившего в V веке до Р.Х. Говоря о языческих богах, он высказал очень интересную мысль, которую надо бы знать в Константинополе. А мысль такая: «Одно не дано Богу — бывшее сделать небывшим». Все, что было, неподвластно никому, даже Богу» .
Бог молет так сделать, потому что при приеме из раскола происходит событие гносеологического, а не онтологического порядка. То есть не прежняя пустыня вдруг впервые наполняется водой Божией благодати (это онтология: Нетварное соприкасается с тварным). А мы почистили свои очки и увидели то, что раньше наши политические амбиции, обязательства или обстоятельства мешали видеть.
А дальше следует проверка этих самых очков у остальных. В евангельской притче о блудном сыне старший брат возмущается – как это отец принял вернувшегося сына без всяких условий. Увы, сегодня в роли «старшего брата» именно Москва.
Можно порадоваться счастью другого. А можно озлобиться. Но выбор своей собственной реакции – это уже зона лишь твоей ответственности и твоей гигиены. Я же лишь скажу, что
богословских оснований для осуждения действий Фанара нет.
И каноны, и богословское учение о Церкви и ее границах позволяют им действовать именно так. Как бы ни объясняли богословы наличие таинства в расколах, итог «принятия вторым и третьим чином» (без перекрещивания)» один: «Подобные «изменения прошлого» полностью соответствуют церковному праву (в этом вопросе прецедентному), и в церковной истории применялись десятки раз, начиная с 4 века при присоединении ариан: все, что было совершено в расколе или ереси, объявляется задним числом действительным, если данная община присоединилась к церкви» (Лурье. В. М. Примечание // Курбский А. История о Великом князе Московском. М., 2015, с. 824).
В конце концов в 16 веке Константинополь именно так – без покаяния, перерукоположения и деклараций тихо принял в общение саму автокефальную Москву. То же самое он делает сейчас и с Киевом. Тот, кому прощен его грех, может ли требовать не-прощения для своего брата, повинного ровно в таком же проступке?
… И это все еще не богословие. Это лишь его порог. Собственно богословская тематика споров об автокефалиях скажет, что в богословии вообще нет термина «поместная церковь». Есть Единая Вселенская Церковь, Которая… тождественна местному евхаристическому собранию.
Как нет различия между частицами евхаристического хлеба большого или малого размера (в любой частичке - весь Христос), так и в собрании двух или трех, собранных во имя Его – Христос всецело, а не частично.
Нет «частей церкви». Есть ее члены. Это – каждый из нас. Местная церковь захолустных Сасим – не часть «Вселенской Церкви», а ее полнота….
Тут я умолкну и предложу вчитаться в книги протопресвитера Николая Афанасьева. Один католический кардинал в начале 90х годов говорил мне, что они перевернули все его представления о Церкви и именно они сделали возможными решения Второго Ватиканского Собора.
То есть с точки зрения именно Богословия, богословия таинств, сакраментологии все над-епископские административные надстройки в церковной иерархии и организации (включая патриархаты и поместные церкви) – это вне-богословские образования. Они появились ради удобств экономических, политических, судебных. Правящему в церкви классу так удобнее нами управлять. Но это не богословие Христа. Это из мира бизнес-джетов для эффективных менеджеров. Поэтому ссоры патриархов между собой не стоит переводить на уровень Литургии. Это их личные проблемы и пусть они решают их сами и не за наш счет.
Если возникнет спор между мэрией города и местной энергетической компанией, и управляющий компанией прикажет отключить от света больницы и детские сады – не посчитаете ли вы, что этот менеджер далеко вышел за пределы своей компетенции и просто человечности?
Отличия этой ситуации от церковного кризиса в том, что
- энергетическая компания и в самом деле вырабатывает электричество, а патриархи не вырабатывают Божию благодать, и потому не очень вправе считать себя ее монопольными владельцами и распорядителями.
- кроме того, эта компания вложила свои средства в производство энергии и туда же она вкладывает получаемые ею платежи. В случае хронических и масштабных неуплат может остановиться производство энергии для всего региона. Патриархи же не вкладываются в Церковь, а живут от нее и за счет нее. Если какой-то храм или епархия уйдет из-под их контроля - в «основном производстве» сбоев не случится.
То есть меж-патриаршие конфликты это в чистейшем виде конфликты личных (или «национальных») амбиций. Богословского измерения они не имеют.
