Владислав Павлович Смирнов (род. 1929) — советский и российский историк, специалист по истории Франции. Заслуженный профессор Московского университета (2012), лауреат премии имени М.В. Ломоносова за педагогическую деятельность (2013). В 1953 году В.П. Смирнов окончил исторический факультет МГУ, затем стал аспирантом, а с 1957 г. начал работать на кафедре новой и новейшей истории исторического факультета МГУ, где прошел путь от ассистента до профессора. Ниже приводится фрагмент из его книги: Смирнов В.П. ОТ СТАЛИНА ДО ЕЛЬЦИНА: автопортрет на фоне эпохи. – М.: Новый хронограф, 2011.
Явление Ельцина23 января 1986 г. газеты сообщили, что бывший первый секретарь Свердловского обкома КПСС Борис Николаевич Ельцин по рекомендации Горбачева избран руководителем Московской партийной организации. Он сменил переведенного на пенсию Гришина. На следующий день Ельцин выступил на Московской партийной конференции с докладом, где подверг резкой критике прежнее положение дел. Черняев записал в своем дневнике: «Доклад по симптоматичности, по отображению глубины и масштабов перемен можно поставить в ряд с ХХ съездом КПСС. То есть это уже по духу, по слову, по подходам действительно новые нормы жизни и деятельности. У киосков, где продавалась “Московская правда” (с докладом Ельцина – В.С.) выстраивались огромные очереди». Я не помню этого доклада, возможно, я его не читал. Ельцин был для меня незнакомой фигурой. Лишь много позднее я узнал, что он происходил из зажиточной крестьянской семьи, что его отца в 30-е годы арестовали и сослали на Северный Урал, где вся их семья ютилась в холодном бараке вместе с кормилицей-козой. Тем не менее Ельцину все же удалось окончить Уральский политехнический институт, где происхождение и занятие родителей имело меньшее значение.
Из воспоминаний Ельцина не видно, чтобы его привлекала художественная литература, искусство или гуманитарные науки, но в молодости он был хорошим спортсменом – играл в волейбол за сборную своего института, выступал на городских и всероссийских соревнованиях. После окончания института Ельцин больше 10 лет работал инженером строителем, проявил себя как настойчивый и волевой организатор, а затем возглавил партийную организацию Свердловской области – одной из наиболее промышленно развитых областей СССР. Именно Ельцин, в бытность первым секретарем Свердловского обкома КПСС, по секретному распоряжению Политбюро за одну ночь организовал снос дома Ипатьевых, где в 1918 г. был расстрелян император Николай II и вся его семья, включая больного 14-летнего сына.
Приехав как-то по делам в Свердловск, я отправился к «Ипатьевскому дому» – прохожие знали, где он находился, – но нашел только пустую, залитую асфальтом площадь, на краю которой приютилась маленькая деревянная часовенка. Теперь там выстроен большой собор. Впервые я услышал о Ельцине от друзей Н.Е. Застенкера, работавших в Свердловске. Они хвалили Ельцина, говорили, что он заботился о горожанах; по его инициативе в Свердловске построили птицефабрику, и свердловчане, в отличие от жителей других городов, могли свободно купить курятину. Во второй раз зашла речь о Ельцине вскоре после его назначения в Москву, на похоронах безвременно скончавшегося Тома Петрова. Собралось много истфаковцев, которых я давно не видел, и на обратном пути в битком набитом автобусе Ира Сорокованова с воодушевлением рассказывала мне о встрече московских пропагандистов с Ельциным, на которой она побывала. По ее словам, Ельцин говорил очень откровенно, а потом еще долго отвечал на вопросы, не уклоняясь от самых острых и неприятных. Аудиторию он привел в полный восторг. Через несколько дней я услышал, что в ИМЭМО состоялось собрание, где сотрудники, побывавшие на встрече с Ельциным, отзывались о нем с таким же воодушевлением.
Вскоре о Ельцине заговорила вся Москва. Газеты, радио, телевидение рассказывали и показывали, как он ездит по предприятиям, вступает в разговоры с рабочими, заходит в магазины и стоит в очереди, «как все». Мне запомнилось выступление Ельцина по телевидению, где он рассказывал о своем посещении трамвайного депо и поездках по трамвайным маршрутам; возмущался тем, в каких тяжелых условиях приходится работать водителям и кондукторам, особенно женщинам. Отказавшись от положенных ему по должности привилегий, Ельцин в сопровождении телеоператоров демонстративно записался в самую обычную районную поликлинику, ездил не на правительственной «Чайке», а на своем собственном потрепанном «Москвиче», причем часто сам сидел за рулем. Ельцин очень решительно выступал за «перестройку» и стал считаться одним из главных соратников Горбачева. 6 мая 1987 г., когда сторонники только что созданного общества «Память» организовали массовую демонстрацию протеста против разрушения исторических памятников, Ельцин вышел к представителям демонстрантов и около двух часов разговаривал с ними, отвечая на критику.
На XXVII съезде КПСС Ельцин выступил с речью, где спрашивал: «Почему за столько лет нам не удается вырвать из нашей жизни корни бюрократизма, социальной несправедливости, злоупотреблений? Почему даже сейчас требование радикальных перемен вязнет в инертном слое приспособленцев с партийным билетом? Особенно становится больно, когда напрямую говорят об особых благах для руководителей», – сказал Ельцин и предложил: «Там, где блага руководителей всех уровней не оправданы, их надо отменить». На съезде Ельцина избрали кандидатом в члены Политбюро. Мы думали, что вскоре он станет полноправным членом Политбюро, но этого не случилось, и мы удивились. Помню, возвращаясь с работы, мы с Дементьевым долго гуляли вокруг его дома и рассуждали о том, что Горбачеву следовало бы ввести Ельцина в Политбюро и вместе с ним преодолевать сопротивление консерваторов, лидером которых считали Лигачева. Мы были наивны и даже не подозревали, что между Горбачевым и Ельциным уже «пробежала черная кошка».
Положение прояснилось неожиданным образом. Однажды к нам зашел сильно взволнованный Ефим Наумович и рассказал, что узнал от своих друзей о Пленуме ЦК КПСС, где Ельцин будто бы выступал против Горбачева и требовал положить конец вмешательству Раисы Максимовны в государственные дела, после чего был снят с работы и, кажется, исключен из Центрального Комитета. Скоро по Москве стали ходить тексты речи, с которой Ельцин, будто бы, выступил на Пленуме. Дошел такой текст и до меня – 3 страницы «слепого» текста отпечатанного на машинке под заголовком: «Стенограмма выступления т. Ельцина на Пленуме ЦК КПСС 21.10.87». Текст выглядел очень правдоподобно. Он был составлен по привычному канону таких выступлений: от ритуальных похвал в адрес первого лица и обещаний «сделать все», чтобы выполнить его указания до реплик Ельцина в адрес Лигачева и главы Комитета государственной безопасности В.М. Чебрикова.
Текст вполне соответствовал речи Ельцина на XXVII съезде и всему тому, что я о нем слышал. Судя по этому тексту, Ельцин выступал очень решительно и даже агрессивно. Он сказал, что в Московский комитет партии и к нему лично приходит множество писем с жалобами, на которые трудно ответить. «Мне трудно объяснить рабочему завода, почему на 70-м году его политической власти он должен часами стоять за сосисками, в которых крахмала больше, чем мяса, а на наших, товарищи, праздничных столах есть и балык, и икорка и другие деликатесы, полученные без хлопот там, куда его и близко не пустят», – говорил Ельцин. Он спрашивал: «Почему ветераны Отечественной войны получают только объедки с барского стола?» – и требовал покончить с «кормушками» для начальства. По словам Ельцина, все благие начинания вязнут «в чиновничьем болоте», и «пока мы не разгромим армию бюрократов-волокитчиков, именно армию, товарищи, перестройке хода не будет». В тексте приписываемой Ельцину речи приводились и такие слова: «Трудно работать, когда вместо конкретной товарищеской помощи получаешь назидания и грубые окрики. И в этой связи я должен просить Политбюро избавить меня от мелочной опеки Раисы Максимовны Горбачевой, от ее почти каждодневных звонков и нагоняев».
Лишь через несколько лет, когда была опубликована официальная стенограмма заседания Пленума ЦК КПСС 21 октября 1987 г., а затем появились воспоминания Ельцина и Горбачева, стало более или менее ясно, что произошло. Оказывается, еще 10 сентября 1987 г. на заседании Политбюро под председательством Лигачева, который заменял находившегося в отпуске Горбачева, Лигачев обвинил Ельцина в том, что тот «пустил на самотек» организацию митингов и собраний, а Московский Совет опубликовал правила их проведения, не согласовав с Политбюро. Ельцин отвечал, что это дело Моссовета, но его не поддержали и решили создать комиссию, чтобы «проработать вопрос». Считая, что такие действия подрывают его положение руководителя Московской партийной организации, Ельцин 12 сентября написал Горбачеву большое письмо с протестом против стиля работы Лигачева, где просил освободить его «от должности первого секретаря МГК КПСС и обязанностей кандидата в члены Политбюро ЦК КПСС».
Объясняя свое решение, Ельцин писал, что «партийные организации оказались в хвосте перестройки», в их работе преобладает «прежний конъюнктурно-местнический, мелкий бюрократический, внешне громкий подход». Он, Ельцин, «оказался неподготовленным со всем своим стилем, прямотой, своей биографией работать в составе Политбюро», встречает там противодействие и не чувствует поддержки высшего руководства. В письме содержался прямой упрек Горбачеву, перед которым, по мнению Ельцина, угодничают некоторые члены Политбюро. «Они удобны, и, прошу извинить, Михаил Сергеевич, но мне кажется, они становятся удобны и Вам». Намекая на сталинский «культ личности», Ельцин писал, что подобное угодничество «приведет к застою, к той обстановке (скорее подобной), которая уже была. А это недопустимо».
Горбачев по телефону обещал Ельцину поговорить с ним позднее, но встреча откладывалась, и Ельцин решил выступить на ближайшем Пленуме ЦК КПСС. Согласно его официальной стенограмме, Ельцин в своей речи не упоминал о «чиновничьем болоте», в котором все вязнет, не критиковал «кормушки» для руководящих деятелей, не говорил о Раисе Максимовне. Он, правда, сказал, что «недопустимы различного рода разносы, накачки на всех уровнях», но относил этот упрек не на счет Горбачева или его супруги, а на счет Лигачева. Тем не менее, Ельцин повторил упрек Горбачеву в создании атмосферы угодничества, который уже содержался в его письме. Согласно официальной стенограмме, Ельцин сказал: «В последнее время обозначился определенный рост, я бы сказал, славословия от некоторых членов Политбюро, от некоторых постоянных членов Политбюро в адрес Генерального секретаря», и «как раз вот сейчас это просто недопустимо». Закончил Ельцин свое выступления просьбой об освобождении от обязанностей кандидата в члены Политбюро.
Возникает вопрос, какая стенограмма правильнее передает выступление Ельцина: апокрифическая или официальная? Разумеется, «официальные стенограммы тоже не всегда правдивы: их часто «правят», причем не только сами авторы, но и разнообразные редакторы. Однако в воспоминаниях Ельцин цитировал свое выступление по официальной стенограмме, видимо, считая ее подлинной. После выступления Ельцина на него обрушились Горбачев, Лигачев и другие участники заседания. Всего выступило 26 ораторов (не считая нескольких выступлений самого Горбачева). Все они клеймили Ельцина за «клевету», «безответственность», «политическую незрелость», «амбициозность», «карьеризм», уверяли, что никакого славословия Горбачеву нет, а есть только выражение искреннего восторга и признательности. «Я вот от всей души уважаю Михаила Сергеевича и как человека и как политического деятеля. Почему я не могу сказать хорошее в его адрес?» – с деланной наивностью спрашивал первый секретарь Астраханского обкома КПСС А.В. Шалаев. Выступил и очередной «номенклатурный рабочий», заседавший в Центральном Комитете от имени рабочего класса, бригадир комплексной бригады треста «Мосстрой» № 1 В.А. Заварницкий. Он хорошо знал свою роль и как бы простодушно удивлялся: «Мы с Хрущевым, например, в полтора раза быстрее справились. А тут вот такая демократия: мы Вам (Ельцину – В.С.) все внушаем, внушаем».
Особенно тяжелыми для Ельцина были выступления тех, в ком он видел своих единомышленников – Яковлева и Рыжкова. Яковлев заявил, что выступление Ельцина «ошибочно политически и несостоятельно нравственно». Ельцин-де «перепутал большое дело, которое творится в стране, с мелкими своими обидами и капризами», обнаружил «прямое несогласие с курсом перестройки». Рыжков, долгое время работавший вместе с Ельциным в Свердловске, нашел у него «непомерные амбиции» и сказал: «Вот такими заявлениями вбивается клин в Политбюро». Ельцину пришлось признавать ошибки. Постоянно перебиваемый Горбачевым, он был вынужден сказать: «То, что я подвел Центральный Комитет и Московскую городскую организацию, выступив сегодня, – это ошибка». Заседание завершилось пространным выступлением Горбачева, показывающим, насколько он был раздражен. «Надо же дойти до такого гипертрофированного самолюбия, самомнения, чтобы поставить свои амбиции выше интересов партии, нашего дела», – возмущался Горбачев. – «Насколько же надо быть безответственным, потерявшим чувство уважения к товарищам, чтобы вытащить все эти вопросы перед ЦК!.. Я, – должен прямо сказать, – поражен теоретической и политической беспомощностью товарища Ельцина».
Под диктовку Горбачева было принято постановление: «признать выступление т. Ельцина Б.Н. на октябрьском (1987 г.) Пленуме ЦК политически ошибочным» и «рассмотреть вопрос» о его снятии с поста Первого секретаря Московского городского Комитета партии. 7 ноября 1987 г. Ельцин еще стоял на трибуне Мавзолея Ленина вместе с другими советскими руководителями, которые, по его словам, старались с ним не разговаривать, а 9 ноября его увезли в больницу. Позднее Горбачев утверждал, что Ельцин 9 ноября пытался покончить самоубийством, ударив себя в грудь длинными канцелярскими ножницами. Ельцин отрицает, что у него была хотя бы даже мысль о самоубийстве, но чувствовал он себя ужасно. Особенно его потрясли выступления Яковлева и Рыжкова, которые Ельцин расценил как предательство. «Что у меня осталось там, где сердце, – оно превратилось в угли, сожжено. Все сожжено вокруг, все сожжено внутри», – вспоминал он.
11 ноября, когда Ельцин еще находился в больнице, ему неожиданно позвонил Горбачев и сказал, что Ельцин должен явиться на Пленум Московского городского Комитета партии, где его официально «освободят» от обязанностей Первого секретаря. Ельцин стал отказываться, ссылаясь на свое болезненное состояние, но Горбачев был непреклонен. Ельцину сделали поддерживающие и успокаивающие уколы, выписали из больницы, и в таком виде доставили на Пленум. По словам Ельцина, он «практически ничего не воспринимал; голова кружилась, ноги подкашивались, язык не слушался». Я и мои приятели ничего этого не знали, но могли прочесть отчет о Пленуме МГК, где снимали Ельцина. Из воспоминаний Горбачева известно, что отчет был «отредактирован» и смягчен редакторами во главе с Яковлевым, но и в таком виде он производил удручающее впечатление. Первым с обвинительной речью выступил Горбачев. Он довольно лицемерно сказал, что «сам по себе факт выступления члена Центрального Комитета на Пленуме с критическими замечаниями в адрес Политбюро, Секретариата, отдельных товарищей не должен восприниматься как нечто чрезвычайное», но назвал выступление Ельцина «политически незрелым, крайне запутанным и противоречивым… демагогическим по своему содержанию и характеру».
Горбачев повторил, что Ельцин «поставил личные амбиции выше интересов партии», «договорился до того, что перестройка практически ничего не дает людям», совершил «безответственный и безнравственный поступок». Ельцин опять каялся, говорил: «Я очень виновен перед Московской партийной организацией, очень виновен перед горкомом партии, перед вами, конечно, перед бюро и, конечно, я очень виновен лично перед Михаилом Сергеевичем Горбачевым». Несмотря на болезненное состояние Ельцина, его покаяние выглядело хорошо продуманным и выверенным так, чтобы избежать еще более опасных политических обвинений. Ельцин давал «честное партийное слово», что «абсолютно убежден в перестройке»; уверял, что его выступление на Пленуме ЦК КПСС не имело «политической направленности», и винил во всем свою амбицию, с которой «пытался бороться, но, к сожалению, безуспешно». После этого сеанса публичного унижения Ельцина «освободили» от обязанностей первого секретаря Московской городской партийной организации, но оставили членом ЦК КПСС.
Я и мои друзья были расстроены и возмущены. Во-первых, Ельцин казался нам наиболее последовательным борцом за «перестройку» и демократизацию общества. Во-вторых, Горбачев разделался с ним давно знакомыми отвратительными партийно-бюрократическими методами, подвергнув поверженного противника унизительной процедуре публичного «признания ошибок». Конечно, с Ельциным обошлись гораздо мягче, чем когда-то с противниками Хрущева, а позднее и с самим Хрущевым. После Пленума Ельцину, который снова попал в больницу, позвонил Горбачев и предложил ему пост заместителя председателя Государственного Комитета по строительству в ранге министра. Как утверждает Ельцин, Горбачев при этом добавил: «До политики я тебя больше не допущу». Случись такое при Хрущеве или, тем более, при Сталине, я бы удивился великодушию победителя, но теперь время было другое. Все наши симпатии находились на стороне Ельцина.
Вы также можете подписаться на мои страницы:
- в фейсбуке: https://www.facebook.com/podosokorskiy- в твиттере: https://twitter.com/podosokorsky- в контакте: http://vk.com/podosokorskiy- в инстаграм: https://www.instagram.com/podosokorsky/- в телеграм: http://telegram.me/podosokorsky- в одноклассниках: https://ok.ru/podosokorsky
