Меланезийка племени койта (Новая Гвинея). Татуировку выше груди ей сделали, когда она достигла возраста замужества. Seligmann G.G., with a chapter by F.R. Barton. The Melanesians of British New Guinea
Я писал, что социобиология (или «эволюционная психология») применительно к человеку прокалываются в первую очередь на том, что и в синхронных и в диахронных сравнениях мы видим общее правило — чем архаичнее общество, тем больше неразличимость кровного и социального родства, всё больше родство определяется не филиацией, а «совместной работой» или «заботой». Универсальность этой особенности лучше всего обоснована работами известного этнографа Н.А.Бутинова. См. его короткий очерк про детство на о-вах Адмиралтейства и соответствующие главу из книги про народы Папуа-Новой Гвинеи:
«Что такое родство?
Нет смысла, казалось бы, задавать этот вопрос, ответ на который представляется предельно простым. Сам термин «родство» дает на него на первый взгляд ясный и бесспорный ответ. Термин «родство» происходит от слов «роды», «рождение». Родство — это связь по рождению, или, как мы говорим, связь по крови. Родство начинается с мужа и жены, то есть с семьи. В семье появляются дети. Муж становится отцом, жена — матерью.
Их дети по отношению к ним — сын и дочь, а по отношению друг к другу — брат и сестра. Таковы восемь основных терминов родства по браку и родства по крови в рамках нуклеарной семьи: муж, жена, отец, мать, сын, дочь, брат, сестра. Родство выходит, однако, за пределы нуклеарной семьи, прослеживается дальше через связи по крови по линии отца и но линии матери: дед — отец отца и отец матери, племянник — сын брата и сын сестры и т. д. Родство за пределами семьи прослеживается также через связь по браку по линии мужа и по линии жены; тесть — отец жены, свекор — отец мужа, зять — муж дочери, сноха — жена сына, свояченица — сестра жены, свояк (шурин) — брат жены, золовка — сестра мужа, деверь — брат мужа и т. д.
«Когда приходят свататься, — отмечает А. М. Решетов, — то предлагают именно породниться, стать родственниками. В русском обществе еще в начале XX в. вступление в брак означало породнение» (90, 223).
Итак, родство начинается с семьи, с мужа и жены, со связи по браку и с появления детей. Мать человека — та женщина, которая его родила. Отец человека — тот мужчина, который его породил. Брат и сестра — дети одних и тех же родителей. М. Фортес в этой связи обращает внимание на «парадокс семьи»: муж и жена не связаны друг с другом родством по крови, между тем именно они создают кровное родство (305, 51). Мы хотели бы в этой связи обратить внимание на данный парадокс родства: муж и жена не связаны друг с другом родством по рождению, по крови, между тем именно связи, прослеживаемые через них, рассматриваются как родство (хотя термин «родство» предполагает связи не по браку, а по рождению).
Правда, это родство характеризуется именно как родство по браку и обозначается (в отличие от кровного родства) особым термином — «свойство». Но дело в том, что термин «родство» к связям по браку вообще неприменим. Мы придаем родству в нашей семейной жизни большое значение, и (иному в терминологию, обозначающую эти связи, не должны вносить путаницу. К тому же рассматривать вступление в брак как порождение — это значит вносить путаницу нс только в терминологию, но и в наше понимание родства.
С этим можно было бы примириться, если бы существовала только одна система родства — описательная, согласно которой мужназывает термином «жена» только одну женщину; жена, в свою очередь, называет термином «муж» только одного мужчину. Соответственно, каждый человек имеет только одну мать и только одного отца. Но для племенного строя характерна другая система родства — классификационная. Люди, живущие в условиях племенного строя, употребляют термины «муж» и «жена», «отец» и «мать» в очень расширенном значении. Мужчина называет термином «жена» много женщин, а женщина термином «муж» — много мужчин. У каждого человека много «отцов», много «матерей» и еще больше «братьев», «сестер» и «дочерей».
Здесь, на этой стадии изучения родства, уместно было бы поставить вопрос: что лежит в основе классификационного родина? Может быть, не роды, не рождение, не факт биологии (генофакт), а нечто другое, скажем, что-то из жизни после рождения? У папуасов бонгу, например, термин «миним» (родство) происходит от слов «мине» (живот), «миневар» (быть сытым). На о-вах Туамспу термин «копу» (родство) означает также «живот». На о. Тикопия, как об этом пишет Р. Фирз,
«приготовленная нища имеет прямое отношение к родству… вид и качество пищи в какой-то мере указывают на характер родства» (300, 102).
У русских семья обозначалась словами «печище», «огнище». М. М. Ковалевский отмечает, что «связью между членами одного и того же семейного хозяйства (то есть родство между ними. — Н. Б) служила варка пиши на одном и том же очаге» (44, 37). Люди многих папуасских и меланезийских племен, говоря о родстве, отмечают, что они «родственны по пище».
К сожалению, вопрос о природе и характере классификационного родства поставлен не был. В результате оно было осмыслено в свете концепции родства по рождению. Почему не вступают в брак люди, связанные родством? Потому будто бы, что такие браки дают неполноценное потомство. Почему каждый мужчина называет термином «жена» много женщин, а каждая женщина термином «муж» — много мужчин? В прошлом будто бы был групповой брак. Почему человек называет термином «отец» много мужчин? Женщина, родившая его, знает, что отец по крови — только один, но не знает, кто именно, и поэтому каждого из своих мужей называет «отцом» своего ребенка. Почему человек называет термином «мать» много женщин? На этот вопрос не было дано определенного ответа. Отмечено было, однако, что мать — одна, она родила ребенка, она известна, и поэтомусчет происхождения в прошлом велся только по линии матери (материнский род).
Творцом теории группового брака обычно считают Л. Г. Моргана (67). В действительности же эта концепция появилась за две тысячи лет до него, еще в античности. Аристотель утверждал, что у некоторых племен существует общность жен, а новорожденные распределяются между мужьями и женами на основании сходства (226). Теория группового брака получила в науке столь большую популярность, что термины «классификационное родство» и «групповой брак» стали почти синонимами.
Многие народы, имеющие классификационное родство, стали воспринимать термин, ею обозначающий, как оскорбление в свой адрес1. Маорийский ученый Те Ранги Хироа (П. Бак) потребовал поэтому заменить термин «классификационное родство» каким-либо другим термином, не напоминающим о групповом браке.
Со временем необходимость замены отпала — гипотеза группового брака сама по себе отжила свой век и исчезла с научного горизонта2. Но концепция кровного родства до сих пор бытует в этнографической науке. Одна из причин в том, что этнография как наука (с научными обществами, институтами, музеями, этнографами-профессионалами) сформировалась лишь во второй половине прошлого века, когда народы, изучаемые ею, испытали на себе сильное влияние со стороны миссионеров, трейдеров, плантаторов, колониальных чиновников, и в традиционных культурах этих народов, в частности в их самобытном понимании родства, произошли изменения
«Ни один этнограф, — отмечает Д. Линнекин, — никогда не вел исследования в доконтактном обществе» (467, 170).
В сознании народов, испытавших на себе влияние европейцев, «белых», проникла концепция кровного родства. Полинезийцы о-вов Токелау, отмечает Д. Хантсман, теперь утверждают (восприняв это от европейцев), что основой родства является «тото», кровь (393, 321). Таитяне сохраняют еще самобытное понимание родства («фетии фаатаваи»), но наряду с этим уже признают родство по крови («тото фетии»). Они различают детей, которые вскормлены («тамэрии фааму»), то есть родство по кормлению, и детей, которые рождены («тамарии фанау»), то есть кровное родство. Папуасы племени квома ныне четко различают, пишет М. Уильямсон, физиологическое отцовство (родство по крови) и социальное отцовство (родство по кормлению) (744, 14).
То же самое, под влиянием европейцев, делают папуасы племени кума (раньше они признавали только социальное отцовство). Папуасы племени дариби, отмечает Р. Вагнер, теперь, под влиянием европейцев, придают большое значение генеалогическому, кровному родству. При этом,однако, они четко различают индивидуальное значение мамина родства и не пугают его с широким, классификационным (714, 133). Мать в семье — только одна, и отец в семье — только один.
Историки и лингвисты, углубившись немного в прошлое народов Европы, установили, что европейцы до середины XIX в. не считали отцовство фактом биологии. Отцовство совсем еще недавно, отмечает Д. Бэрнс, рассматривалось нами не как факт природы, генофакт, а как факт социальный, «культурная конструкция» (132, 66). Если заглянуть еще глубже в прошлое, то окажется, что было в истории европейцев и такое время, когда связывали пали родство именно с кормлением, с пищей. Д. Леббок указывает, что английский термин «отец» (father) происходит от корня, который означает «кормить». Анализируя английский термин fosterage(адопция), Д. Леббок отметил, что этот термин происходит от древнего foster— пища и отсюда foster-brother(молочный брат) и т. д. (49, 309). М. Юнг добавил к этому еще одно английское слово, fosterline — питомец (757, 41). Здесь связь с пищей очевидна. И уже не покажется странным, что у аборигенов Австралии термин родства, обозначающий мать, происходит от слова «нгаманг», что означает «женская грудь», «грудное молоко». Отметив этот факт, С. Вурм добавляет, что указанный термин очень устойчив и широко распространен; он наличествует также во многих папуасских, меланезийских и индонезийских языках (53, 921).
Таким образом, наряду с концепцией родства по крови, существует и другая концепция, характерная для племенного строя — родство по кормлению, по пище. Н. Н. Миклухо-Маклай встретил на Новой Гвинее семью, в которой муж и жена — чистокровные папуасы, а в облике некоторых из их детей были заметны малайские черты. Папуас, однако, считал себя отцом этих детей, за что Н. Н. Миклухо-Маклай назвал его «добродушным папашей» (64, т. 2, 53). Столкнулись две концепции родства. Н. Н. Миклухо-Маклай, оценивший ситуацию с позиций кровного родства, был прав — родителем этих детей был малаец, а не папуас. Но папуас имел свою концепцию родства и тоже был прав — он вскормил и вырастил этих детей, поэтому он — их отец.
Любопытные дискуссии возникали часто между этнографами-европейцами, с одной стороны, и людьми из среды изучаемых ими народов — с другой. Этнографы не могли не заметить, что их информаторы понимают родство по-своему, и трактовали их понимание как «неправильное», даже видели в их ответах попытки обмануть их, ввести в заблуждение. М. Рэй с гневом утверждает:
«Они утаивают свое фактическое происхождение, фальсифицируют свои генеалогии» (592, 36).
Так оценила она попытки людей племени кума (миньи) объяснить ей, что именно они понимают под родством. Она видела, что между людьми, считающими себя родственниками, нет кровного родства, даже самого отдаленного, а они, тем не менее, упрямо настаивают на своем:
«Мы — братья».
Я. Хогбин вступает со своими информаторами, меланезийцами Соломоновых о-вов, в дискуссию по вопросу о том, что такое родство. Два человека говорят ему: «Мы — братья». Он возражает:
«Вы — не братья, потому что у вас разные родители».
Меланезийцы настаивают на своем: «Мы вместе живем, в одной деревне, поэтому мы — братья». Этнограф сердится: «Но это же чепуха, один из вас принадлежит к одному роду, другой — к другому, поэтому вы не можете быть братьями. Это неправильно».
В острой дискуссии этнограф, как ему кажется, одерживает победу.
«Если проявить настойчивость, — пишет Я. Хогбин, — то можно добиться правильного ответа» {370, 242).
Той же тактики придерживался Л. Лангнесс, изучая общинные отношения в племени бенабена. Установив, что в одной из общин много людей, не связанных друг с другом родством по крови, и что они, несмотря на это, считают себя происходящими от одного предка («они действительно верят в это»), он вступил в спор с ними и тоже одержал, по его мнению, победу.
«Если на них поднажать (ifpressed), — пишет он, — то они признают, что это не так», и добавляет: «но никто, кроме этнографа, с ними не спорит» {431, 172).
Разные бывают взгляды на родство. Аристотель, например, утверждал, что между женщиной и рожденным ею ребенком вообще нет и не может быть родства по крови. Согласно его концепции, мужчина вводит в женщину свою кровь, в которой содержится зародыш со всеми его органами. Зародыш, правда, созревает в утробе матери, но без всякого участия с ее стороны — она от себя ничего нового не вносит. Мужчина внес свою кровь, он — отец по крови. Женщина родила ребенка, поэтому она — его мать, но не по крови, а лишь по факту рождения {226).
Рассмотрим более обстоятельно, что представляет собой экзогенное родство по кормлению, и попытаемся понять смысл обычаев и представлений, возникших на его основе, в частности смысл пищевого и эротического кодов. Чтобы родство по кормлению не показалось чем-то для нас совершенно чуждым, приведем одно конкретное событие из нашей собственной недавней истории. В 1943 г. отряд германских войск ворвался в белорусское село. В числе захваченных мирных людей, размешенных в эшелоне для отправки в Германию, оказалась бабушка с малолетним внуком (матери ребенка в тот день в селе не было). Эшелон шел через Литву. На одной из станций бабушка попросила оказавшихся на перроне супругов: «Спасите хоть мальчишку», и отдала им внука. Те взяли, а имя его спросить не успели: поезд тронулся. Назвали его Валентинасом, окружили вниманием, заботой, как родного сына.
Папуасская лодка
Родной язык мальчика — литовский. Он учится в школе, оканчивает ее, становится лучшим механизатором в колхозе. Проходят десятки лет. В 1983 г. по телевидению идёт передача о соревновании хлеборобов Литвы и Белоруссии. И Литве выступает перед экраном Валентинас, а в белорусском селе сидит у телевизора женщина и узнает его — это ее сын Коля, она едет в Литву. Корреспондент газеты «Правда» в статье «Две матери одного сына» пишет: «Низко поклонилась белорусская мать матери литовской» (Правда. 1983. 3 июня).
С позиции родства по рождению, по крови мать Коли — белорусская женщина, она его родила. С позиции родства по кормлению мать Валентина — литовская женщина, она его вскормила и вырастила. По мнению корреспондента «Правды», у Коли-Валентинаса две матери — одна в Белоруссии, другая — в Литве. Не так просто в данном случае определить, что такое родство.
Приведем еще один случай, на этот раз из жизни якутов в XIXв. Родитель отдал своего сына в раннем детстве в другую семью. Там муж и жена кормят его, растят, считают своим сыном, он их — матерью и отцом. Правда, мальчика отличают от родных детей. Он в семье фигурирует как «вскормленник». Но такая связь по кормлению не уступает по прочности связи по рождению. Он среди детей такой же, как и все. Мальчик растет, становится взрослым. И тут родитель предъявляет но отношению к нему свои права на отцовство, требует, чтобы юноша оставил семью, где его кормили и растили, и вернулся к нему. Отец и мать юноши, да и сам он отвечают родителю решительным отказом. Тот обращается за помощью к местным представителям царской власти, но никакой помощи от них не получает. Там, видимо, тоже считают, что такой родитель — это еще не отец. Юноша остается в семье, где его кормили и растили, со своими отцом и матерью (99, 104).
Нам могут возразить: это редчайшие случаи. Родители обычно кормят и растят своего ребенка, никуда его не отдают. Поэтому мы вправе говорить о родстве по рождению. Так оно и есть: мать — это та женщина, которая его родила, кормит и воспитывает. Кстати, слово «воспитывать» происходит от слова «питать», то есть кормить. Но мы сейчас говорим о племенном строе, а там условия другие. Нередко женщина рожает второго ребенка через год после того, как у нее появился первый. Два младенца — нагрузка для нее непомерная. Достаточно посмотреть на то, как она работает на огороде с грудным младенцем, привязанным к спине, каждый день с утра до вечера.
«Ежедневно, — пишет Н. Н. Миклухо-Маклай, — жена приносит с поля плоды и собирает дрова на ночь для огня; она же таскает воду с морского берега или из ручья. Часто вечером можно видеть женщин, возвращающихся с поля тяжело нагруженными. На спине у них висят два мешка, прикрепленные к веревке, обвивающей лоб: нижний — с плодами, верхний — с ребенком. На голове, сильно нагнутой вперед, благодаря тяжести мешков, они несут еще большие вязанки сухих дров, в правой руке часто держат пучок сахарного тростника, а на левой висит еще один маленький ребенок. Такой труд, при жаре и при узких тропинках, должен очень утомлять: свежесть и здоровье молодой женщины уносятся поэтому очень скоро» (64, т. 3, ч. 1, 77).
Вот почему родители часто отдают своего ребенка в другую семью. Не потому, что он чем-либо им не понравился, а, наоборот, из любви к нему. Там, в другой семье, ребенка окружат такой заботой, какую женщина, родившая его, при всем своем желании не сможет в своей семье проявить.
«Важный аспект семейной жизни, — пишет С. Бельшоу о жителях Новой Гвинеи, — это перемещение детей» (144, 15), то есть передача их из одной семьи в другую. Адопция в Меланезии, и вообще в Океании, практикуется очень широко, представляет собой важный аспект семейной жизни. Число адоптированных детей составляет в одних деревнях четверть от общего их числа, вдругих — треть, нередко половину и еще больше. Так, на о. Нукуоро — 61 % детей были адоптированы, причем 17 детей дважды перешли из одной семьи в другую, 5 — трижды и 1 — четырежды Адоптированный ребенок входит в новую семью как полноправный ее член. Здесь его кормят, растят, воспитывают, обучают Возникает родство по кормлению — понятия «адоптировать» и «кормить», как уже было отмечено, часто обозначаются одним и тем же словом.
На о. Гуденоф, пишет М. Юнг, где 42 % взрослых мужчин называли «отцами» одних, а родителями считали других, адопция осмыслена как кормление (757, 42). Связь с родителями прерывается. У ребенка — другие отец и мать. На о. Вогео человек, адоптировавший ребенка, полагает, что в процессе кормления он передает ему свои внешние признаки:
«Посмотри на его нос, как ты думаешь, ведь он точно такой, как у меня?»; «Она смеется, как я» (373, 305).
Д. Силк попытался представить дело таким образом, будто адопция не противоречит концепции кровного родства: адопция в Океании, заявил он, имеет место почти исключительно среди близких родственников (656).Но на деле это не так. Адопция создает родство там, где его не было.
Родство по рождению, как было выше показано, осмысляется как родство по кормлению. Если родители отдали ребенка и другую семью, их уже никто не считает отцом и матерью. Отец и мать отныне — те, кто адоптировал ребенка, кто его кормит, растит и воспитывает. На о. Манус был такой случай: родители отдали своего ребенка одинокому мужчине, тот стал его отцом, но через несколько лет умер; ребенок вернулся к родителям, и о нем все говорили: «ребенок, отец которого умер». Со временем, но отнюдь не сразу, родители ребенка (если не отдадут его в другую семью) станут его отцом и матерью.
Представитель народа яли
На Гавайских о-вах понятия «адоптировать» и «кормить» обозначаются одним и тем же словом «хангаи», которое означает также «тот, кто кормит» и «тот, кого кормят». Адоптированный ребёнок — «кама хангаи». Приемные отец и мать — «макуа хангаи», то есть «кормящие отец и мать». Родители, отдавшие своего ребенка в другую семью и переставшие его кормить, отныне уже не являются отцом и матерью. И, наоборот, не родители, принявшие ребенка в свою семью, становятся его отцом и матерью. Конечно, ребенок, отданный в другую семью, помнит о своей матери, кормившей его грудью, заботившейся о нем, он скучает по ней. На о. Вогео мальчик был адоптирован в семью, гдеуже было трое приемных детей, он стал четвертым. Он скучал но своей кровной матери, приходил к ней, но она гнала его прочь (не сама — просила об этом своего старшего сына).
«Я не гнала его сама, потому что он мой ребенок», говорила она, тем не менее просила старшего сына сделать это, потому что «он не должен иметь двух матерей»(373, 31).
Разумеется, не каждая мать, отдавшая свое кровное дитя в другую семью, поступает таким образом. Было немало случаев, когда кровная мать, увидев своего ребенка, отданного ею в свое время в другую семью, подлегала к нему, брала его на руки, пытаясь всем, кто был рядом, доказать, что это — ее ребенок, она его родила, кормила грудью. Гак было однажды на о. Вогео. Но ее никто не мог поддержать, никто с ней не соглашался. Ты — не мать этого ребенка, говорили ей, мать — та, в чьей семье он живет, кто его кормит, растит и воспитывает (63, 203).
Термин «родство» вообще не подходит к тому, как понимают папуасы и меланезийцы связь между родителями и их детьми. Мужчина и женщина — отец и мать, но не потому, что они родители (этого может и не быть), а потому, что они кормильцы — кормят и растят детей. Так утверждают сами папуасы и меланезийцы, причем «кормление» они понимают очень широко — включают в него воспитание и обучение своих детей, весь процесс их социализации в рамках семьи. Когда не отец «кормит» малолетнего сына, а взрослый сын «кормит» своего дряхлого отца (заботится о нем), родство (приходится, за неимением другого, употреблять этот термин) коренным образом меняется: взрослый сын называет своего дряхлого отца не отцом, а сыном, а дряхлый отец называет своего взрослого сына не сыном, а отцом. Этого требует их концепция родства по кормлению.
Согласно обычному праву, сын обязан заботиться о своем дряхлом отце, содержать его в том случае, если это отец по кормлению (тот, кто растил и кормил его). Если же это всего-навсего родитель, отдавший сына в раннем детстве в другую семью (что бывает очень часто), то его не считают отцом, и он не может предъявлять к своему сыну (по крови) никаких претензий. Люди племенного строя столь последовательно придерживаются своей концепции родства по кормлению, что говорят о кормлении ребенка еще до того, как он появляется на свет: муж кормит зародыш своей спермой, жена — грудным молоком, которое в этот период, как полагают, течёт внутрь.
Много есть разных представлений о зачатии. Ограничимся перечнем различных точек зрения, не приписывая ту или иную из них тому или иному этносу в целом. Одни информаторы отводили главную роль отцу, в семени которого, утверждали они, со держатся в потенции все органы тела; роль матери сводится, по их мнению, к кормлению зародыша кровью («грудная кровь»). Кстати, эта точка зрения мало чем отличается от того, что писал по этому поводу Аристотель. Изучив утробный плод зародыша, он пришел к выводу, что он формируется только и исключительно из семени отца, причем сначала возникает сердце, затем голова, потом мозг (132,-39). Другие информаторы говорили этнографам, что главную роль в зачатии играет женщина. Мужское семя преграждает выход менструальной крови, та сгущается, и из неё постепенно формируется зародыш.
Большинство информаторов, однако, считали роли отца и матери примерно равными. Если преобладает роль отца, то рождается мальчик; если роль матери — девочка. Отец создает кости зародыша, мать — плоть и кровь. Различают родство по кости, то есть по отцовской линии, и родство по крови, то есть по материнской линии. Люди племени менди выделяют в процессе внутриутробной жизни зародыша три стадии:
- Зачатие («меи»).- Создание органов тела зародыша («каклпа тии»).- Вхождение в зародыш духа предка и появление в нем
души («этепа пинди»).
Итак, первая стадия — зачатие («меи»). Мужская сперма преграждает выход менструальной крови; семя и кровь образуют материал, из которого начинается формирование зародыша. В то случае, если женщина хочет избежать беременности, она применяет противозачаточные средства. На о. Вогео, например, она ищет листья бамбука (бамбук — материал для изготовления ножей или какого-либо другого дерева с острыми шипами. Острые шипы, как она полагает, прорвут блокаду, созданную мужской cneрмой, и возобновятся менструации. Но в семье такое бывает редко — семья возникает для рождения детей. На второй стадии («каклпа тии») мужчина и женщина создают части тела зародыш в определенной последовательности. По мнению людей племени арапеш, они создают сначала ноги зародыша (мужчина — кости ног, женщина — плоть), потом руки, туловище, внутренние органы и, наконец, голову (там же).
Человек племени каока говорит своем отце: «Он создал мои кости». На третьей стадии («этеп пинди») в женщину вместе с пищей входит дух предка — она его проглатывает. Дух предка входит затем в тело зародыша. В теле зародыша появляется душа. Женщина чувствует это. Отец говорит: «Это стало человеком. Его душа там».
Начинается рост зародыша в утробе женщины, осмысляемый как результат его кормления. Он хочет есть, его надо кормить. Мужчина кормит его своей спермой («молоком пениса»), женщина — своим грудным молоком («грудной кровью»), которое чет внутрь. Зародыш хорошо растет, если будущие родители едят хорошую пищу, соблюдают пищевые запреты. При этом очень важно, чтобы между ними не было родства по крови.
Почему женщина, готовящаяся стать матерью, задает вопрос В. Н. Харузина, не должна делать того-то, есть то-то и того-то? Почему на о. Ниас, например, родители ребенка, который еще не появился на свет, не ели мясо совы? Они боялись, что ребенок будет не говорить, а кричать, как сова. Отец у карибов не ел мясо мелких зверей (боясь, что будущий ребенок будет худым) и мясо безголосых птиц (боясь, что ребенок будет немым). Понять это, писала она, «можно, только изучив крайне интересные воззрения примитивных народов на связь между матерью и ожидаемым ребенком, на способ зачатия, таинственное перерождение душ предков и пр.» (713, 83). Почему абхазо-адыгские народы, спрашивает Я. Чеснов, полагают, что родитель создает только кости, будущего ребенка? Чтобы решить эту проблему, пишет он, «нужно привлечь папуасский материал» {114, 144). И он прав — папуасский материал особенно ценен.
Представитель народа короваи
Строго соблюдается правило: в брак не должны вступать люди, связанные между собой родством. Такой брак очень вредно сказывается на зародыше — полагают, что его при этом кормят очень плохой пищей. Понятия «совокупляться» и «есть» во многих языках обозначаются одним и тем же словом. Это можно понять — совокупляются мужчина и женщина, ест зародыш. Если между мужчиной и женщиной нет родства, зародыш получает хорошую пищу.
«Они сравнивают, — пишет Д. Мейер, — эндогамную связь с едой самой отвратительной пищи» (518, 7). Иногда инцест, отмечает Д. Шнейдер, трактуется как людоедство, что, по его мнению, «не имеет никакого смысла» (646, 163). В. Н. Топоров в статье «Еда» отмечает, что понятия «вкушать» и «совокупляться» часто обозначаются одним и тем же словом (104, 427). Здесь необходимо уточнение: понятие «вкушать» надо заменить понятием «кормить». М. Б. Мейлах утверждает, что в фольклоре еда часто выступает как метафора интимной связи (60, 621).
Издесь приходится уточнять — не еда, а кормление (кормление эмбриона). Параллелизм пищевого и эротического кодов, до сих пор не получивший своего объяснения, становится понятным, если рассмотреть его в свете концепции родства по кормлению. В половом акте участвуют не двое, а трое: мужчина и женщина кормят третьего участника, каковым является зародыш. Он ест. Инцест трактуется как людоедство, потому что при интимной связи зародыш ест то, из чего он сам создан, свою собственную плоть и кровь. Иметь интимную связь с дочерью, считают люди племени тсвана (Африка), это все равно что есть свою собственную плаценту. Инцест, как полагают ашанти (Африка), — это «поедание собственной крови». Ясно, что едят свою собственную плаценту и свою собственную кровь не те, кто совокупляется (они кормят), а зародыш, находящийся в утробе женщины.
На второй стадии, «каклпа тии», когда мужчина и женщина создают внешние и внутренние органы зародыша, от них требуется повышенная половая активность (в течение полутора-двух месяцев). Это не просто удовлетворение полового инстинкта, а «создание человека». Один половой акт, по сло
Print 
PDF