Как Россия сама себя накормила и напоила
Когда в 2010-х годах заговорили о продовольственной безопасности России, это казалось отдалённой мечтой. А ещё недавно в страну импортировались даже йогурты и водка. К 2023 г. ситуация радикально поменялась: страна обеспечена зерном на 185%, растительным маслом – на 221%, рыбой – на 153%, сахаром – на 103%, мясом – на 101%, молочными продуктами – на 85%. Даже по овощам страна, две трети которой находится в зоне рискованного земледелия, кормит себя на 80%. Однако это не означает, что ситуация безоблачна и будет только улучшаться. Власти слишком явно сделали ставку на крупного производителя в ущерб мелким фермерам. А попытки государства установить контроль за ценами на основные продукты питания и ограниченные возможности для импорта тоже не сулят ничего хорошего.
От колхоза к агрохолдингу
Новую Доктрину продовольственной безопасности страны президент Владимир Путин утвердил в январе 2020 года. Предполагается, что население будет потреблять биологически полноценную продукцию с уровнем калорийности не ниже 3000 ккал в сутки, а запасы продовольствия удержатся на уровне 20% от общего объёма потребления. Документ трактует безопасность как самообеспеченность основными продуктами на 90–100%, хотя 10 лет назад и 75–80% выглядели недостижимой мечтой. Тогда импорт продовольствия в Россию составлял 21 млрд долларов, или 48% общего объёма рынка.
Даже по официальным данным, из-за границы завозилось 2, 7 млн т мяса, но СМИ писали, что широко используются и серые схемы. Велика была и доля некачественной еды: в некоторых партиях американской курятины содержание антибиотиков в 200 раз превышало допустимые нормы. При всей коррумпированности чиновничества ежегодно браковалась каждая четвёртая тонна импортного мяса, десятая тонна рыбы и рыбопродуктов, более половины плодов и ягод. При этом за первые 20 постсоветских лет душевое потребление мяса сократилось на четверть, молока и молокопродуктов – на 38%. Посевные площади в России усохли на 41 млн га, поголовье крупного скота – на 36 млн голов.
Сельское хозяйство – сфера тонкая. В брежневские годы многие недоумевали: страна превратилась в крупнейшего импортёра продовольствия, хотя даже после Гражданской войны кормила пол-Европы. А ведь в 1970-е и техники было завались, и удобрений, и земли. Но, производя тракторов в 14 раз больше США, Союз закупал в Америке пшеницу в колоссальных объёмах. Мягко говоря, аграрная политика была несбалансированной: например, не учитывалась такая вещь, как заинтересованность аграриев в своём труде. Колхозник не имел паспорта, получал за трудодни копейки и работал настолько спустя рукава, что для описания этого требовался новый Салтыков-Щедрин.
Но в 1990-е ситуация застойных лет стала выглядеть сравнительно благополучной. После распада СССР государственное сельское хозяйство полностью обанкротилось, «украсив» всю страну панорамами разрушенных коровников и бесхозных водокачек посреди заросших полей. Это к концу 2010-х Минсельхоз будет хвастаться: мол, рекордного количества достигло поголовье крупного рогатого скота – 18, 6 млн голов. Но это вдвое меньше, чем имелось в 1917 году! А в РСФСР в 1981 г. паслось и вовсе 58, 6 млн голов.
Про продовольственную безопасность болтали с начала XXI века. Но что толку, если параллельно в провинции закрывались школы и больницы, и даже крепкие коллективы аграриев разъезжались в города, не имея возможности вести нормальную жизнь в родных местах. Да и адекватных условий по кредитованию сельского хозяйства не имелось: банки предлагали кредиты короткие и очень дорогие, а государство безмолвствовало.
Правда, после дефолта в сельское хозяйство пришёл крупный бизнес. Доллар подорожал, рабочая сила подешевела, сократился импорт, да ещё и несколько урожайных лет выдалось. Пшеница приносила 400% годовых – больше нефти и газа. Неудивительно, что главные агрохолдинги возникали вокруг крупнейших бизнесменов. А «Газпром» владел территориями размером с Тульскую область.
Толчок развитию латифундий дали новый Земельный кодекс и Закон «Об обороте земель сельскохозяйственного назначения», принятые в 2001–2002 годах. В них не заложено никаких ограничений для покупателей земли, что положило конец отпугивающим инвесторов слухам об отмене частной собственности на землю. Наоборот, «крупняк» получил сигнал: можно за копейки получить главный в стране актив.
По состоянию на 2006 г. главным латифундистом оказалось Росимущество с филиалами: ему принадлежало аж 824 юрлица. Крупнейшими агрохолдингами обзавелись Рособразование, РЖД и ФСИН, не говоря уже о Минсельхозе. Ну и региональные власти не остались в стороне: лидером по числу агрохолдингов стала Белгородская область, а Минсельхоз Дагестана оказался учредителем 38 образований. Что касается плодородной Кубани, то тогдашнего губернатора Александра Ткачёва в СМИ связывали с объединением «Агрокомплекс»: 200 тыс. га земли, 15 млрд руб. оборота и 355 собственных магазинов.
Агрохолдинги – это палка о двух концах. С одной стороны, они могут достигнуть куда более высокой производительности труда, чем полсотни фермеров, обрабатывающих то же количество гектаров. Агрохолдинг может сразу закупить 50 новых тракторов и 30 комбайнов, пока фермер с грехом пополам берёт в лизинг технику 20-летней давности. Латифундисту проще получить в банке удобный кредит и пролоббировать для себя поддержку министерства и региона. Ему не нужно содержать инфраструктуру для семей аграриев. Наоборот, завёз в сезон две сотни гастарбайтеров, которых в любую минуту можно рассчитать. В итоге ниже издержки, выше прибыль.
Мало того что агрохолдинги далеко не всегда готовы вкладываться в развитие сельских регионов, они и к продовольственной безопасности имеют слабое отношение. Пока на пшеницу высокие мировые цены, они будут выращивать её на экспорт. Но если завтра самая высокая маржа окажется на свёклу или подсолнечник, они тут же сменят «линейку» посевных, если это будет осуществимо технически. Многие эксперты дивились: к концу 2010-х Россия обогнала США и Канаду по экспорту пшеницы. В постсоветский период удалось выйти на лидирующие позиции в нишах, где мы никогда не были на первых ролях: например, Россия на 1‑м месте в мире по экспорту кориандра и в десятке крупнейших производителей сои. Но по молоку, овощам, колбасам, сырам страна могла не обеспечивать и половины собственных потребностей.
Но одно дело, когда агрохолдинги существуют в условиях вольного рынка, и совсем другое, когда страна вступает в пору испытаний. И латифундисту просто объясняют из Москвы, что он должен вырастить, почём и кому продать. Агрохолдинги слишком большие, чтобы в такой ситуации елозить, – проще взять под козырёк. Как раз при командно-рыночной системе продовольственная безопасность России резко пошла вверх. Но это не значит, что получившаяся система идеальна.
Плоды санкций
Очередным крутым поворотом в сельскохозяйственной политике стало присоединение Крыма и начало санкционной войны с Западом. С высоких трибун зазвучали призывы импортозаместить все буржуйские товары отечественными, а сельское хозяйство стало витриной нашей экономики. Даже в 2015 г., когда российский ВВП завалился на катастрофические 8%, аграрный сектор вырос на 4%. В телевизоре ведущие воздели руки в сторону Кремля: вот, дескать, какой гениальный ход – запретить французские сыры и польские яблоки. Но сельское хозяйство и в досанкционном 2013-м выросло на 6%. А к 2017 г. рост начал заваливаться до 2%, по итогам 2018 г. аграрии и вовсе ушли в минус.
Экономистов такой расклад нисколько не удивил. По словам Андрея Сизова из «Совэкона», в сельском хозяйстве инвестиции чаще всего дают отдачу лишь через несколько лет, поэтому быстрый рост в 2014–2016 гг. – во многом результат прежних вложений. А после старта санкций и контрсанкций они предсказуемо стали снижаться: в 2014 г. инвестиции в аграрный сектор обвалились на 8%, в 2015 г. – ещё на 12%. С 2016 г. наметился небольшой рост, но чаще всего за счёт вливаний из бюджета.
Определённые успехи на «земле» невозможно отрицать: во второй половине 2010-х Россия совершила прорыв в производстве фруктов, ягод и орехов – прибавка составила 85%. Ещё более долгожданный эффект – на 28% выросло производство рыбного филе и ряда других рыбных продуктов, на 4% – замороженной рыбы, на 17% – креветок и других морепродуктов. За четыре года российское производство мяса выросло на 23, 5%, мясных полуфабрикатов – на 21, 7%, мяса птицы – на 19%, сливочного масла – на 9%.
Но вот какая печаль: цены на российские продукты питания почему-то скакали и впереди мировых, и даже уровень инфляции обогнали. Хотя по идее должны были рухнуть: нашему производителю ведь не нужно платить бешеные европейские налоги и наши ввозные пошлины, иметь дело с растаможкой и т.д. В Москве с сентября 2014 г. по сентябрь 2018-го цены на молоко выросли почти на 36%, на сыр – на 23%, на растительное масло – на 65%. Даже не имеющая никакого отношения к санкциям мука прибавила 18% за первый год после «русской весны».
На самом деле разгадка всех этих процессов не в по уму организованном импортозамещении, а в девальвации рубля. В 2014–2016 гг. российская валюта обвалилась к доллару США с 33 до 70 руб., подняв ценники на ввозимое продовольствие до небес. Продовольственный импорт крякнул с 43 до 27 млрд долларов за каких-то два года. Но потом рынок перестроился, и поставки из-за границы снова стали расти. Во-первых, многие европейские продукты пошли из Юго-Восточной Азии и Южной Америки. Во-вторых, ушлый бизнес наладил импорт через третьи страны. Про белорусские креветки и апельсины не рассказывал только ленивый.
Ещё один немаловажный момент: импортозамещение часто приводило к снижению качества продовольствия. Роспотребнадзор констатировал в 2015 г. рост жалоб по вопросам розничной торговли продовольствием с 33 до 44 тыс. обращений. А Россельхознадзору пришлось признать: 78% российских сыров фальсифицированы.
Участники рынка рассказывали, что инвестиции в мини-заводик по производству сыра составят около 30 млн рублей и отобьются за три года. Но даже если такой цех будет работать круглосуточно, он сможет давать 1, 2 т сыра в день. Итого около 500 т в год. А российский рынок – это более 1 млн т, и, чтобы его заполнить, нужны две тысячи таких заводиков.
Год обычно уходит только на оформление документов. А если нужен приемлемый кредит, то ждать ещё дольше. Необходимо также где-то закупить и ввезти в страну оборудование, поскольку в России его не производят, а пойти в магазин и купить, словно автомобиль, нельзя. При этом потенциальный российский сыровар понимает, что санкции в любой момент могут отменить, и он окажется на одном поле с конкурентами из Австрии и Франции со всеми их традициями и технологиями. Такие условия подталкивают производителя на полукриминальный путь. Создать кустарное производство в сарае под Костромой, дав на лапу местным чиновникам. Правдами и неправдами присоседиться к какой-нибудь раскрученной франшизе и начать зашибать деньгу. Неудивительно, что на поверку в таком сыре обнаруживаются животные жиры и пальмовое масло – хорошо ещё, что не кошачьи усы.
Правительство РФ вроде бы не стояло в стороне: выявляло добросовестных производителей, возмещало затраты на строительство, модернизацию молочных комплексов, овоще- и картофелехранилищ. Минсельхоз ввёл единую региональную субсидию, которую субъекты перенаправляют самостоятельно. Заработал механизм льготного кредитования в сфере АПК по ставке не более 5%, увеличена грантовая поддержка фермеров. Но когда надежда только на государственную помощь, на засуху и саранчу будут списывать банальный распил средств.
Сегодня, по словам директора Столыпинского центра регионального развития Николая Случевского, упор делается на инфраструктурную поддержку АПК, но не решаются проблемы сельского развития: низких доходов населения, его старения и миграции в города, назревают крупные экологические проблемы, связанные со строительством мегакомплексов. Министерства, которые должны добиваться результата совместными усилиями, каждое пашет свою делянку. А в итоге тает сельское население, из которого и выходят обычно крепкие фермеры.
Новая система не воспроизводит советскую в деталях, но она оказалась неумолимо похожа на неё ментально. Те же государственные субсидии в АПК, на которых жируют лоббисты со своими фаворитами-агрохолдингами. Те же де-факто фиксированные цены, которые всеми правдами и неправдами устанавливает в регионе «крупняк». И не слишком сладкая жизнь простого труженика. К тому же у новой системы обнаружились уникальные родимые пятна, которые в СССР и представить себе было нельзя.
Пот и слёзы
На волне разговоров об импортозамещении в октябре 2014 г. в Смоленской области решили закрыть главный молочный комбинат. По итогу повалилось производство и у местных фермеров: в ряде районов падение по молоку составило 50–70% за год. Казалось бы, это противоречит логике момента и заставляет подозревать диверсию. Даже 15 лет назад Смоленский молочный комбинат был передовым предприятием области, куда устраивались преимущественно по блату. Более 500 работников были миноритарными акционерами. Завод честно работал с местными фермерами и даже организовал союз товаропроизводителей, который помогал труженикам получать кредиты, закупать технику.
Потом руководство комбината выяснило, что кто-то инкогнито скупил у миноритариев их акции, и забило тревогу в областном правительстве. Но правительству было фиолетово. При его полнейшем попустительстве молочным комбинатом завладел крупный европейский концерн, который вёл себя нисколько не лучше отечественных агрохолдингов. Налоги ушли из Смоленска в Москву, от 500 рабочих осталась треть, а от сотни наименований продукции – одни глазированные сырки. В итоге завод вовсе решили закрыть. Логику капиталистов понять нетрудно: у концерна предприятия в Орле, Липецке и белорусском Шклове. Значит, нужно концентрировать производство в субъектах, где власть чаще идёт навстречу.
Ситуаций, как в Смоленске, в России полно. Суть всегда в деталях, в частностях, а не в гениальных концепциях. Противостояние фермеров и агрохолдингов вышло наружу в 2016 г., когда сотня возмущённых крестьян пытались совершить «тракторный марш» на Москву. Хотя проблема была не в наличии агрохолдингов, а в кумовстве, коррупции и клановости, намертво связавших крупный бизнес и вороватое чиновничество.
«АН» описывали проблему ещё за три года до марша. А впервые на федеральный уровень она вылезла в ноябре 2010 г., когда в доме фермера Аметова в станице Кущёвская (Краснодарский край) были убиты 12 человек, включая годовалого ребёнка. СМИ рассказывали о некоей преступной группировке Сергея Цапка, которая вымогала деньги у бизнесменов района. Кубанские фермеры на эту версию только фыркают: «Свой Цапок есть в каждом районе, силовики и люди из краевой администрации в курсе и с ними работают».
В посёлке Заводской под Ейском около 500 фермеров сожгли тонны семян подсолнечника, продемонстрировав, что товар проще уничтожить, чем играть по навязанным правилам. Фермер Алексей Волченко объяснял: «Ещё в 2010 году на каждом углу трубили о наших успехах: мол, на Кубани собрали 10 миллионов тонн пшеницы, 5 тонн с гектара. Идёт, мол, подъём сельского хозяйства, фермеры богатеют. Ерунда! Система организована так, что мы едва сводим концы с концами. Из Новороссийска наше зерно продают за границу по 25 рублей за тонну, а у нас покупают за 3 рубля. Причём продать как-то иначе невозможно: даже на ярмарках у оптовиков приказ сверху: дороже не покупать – иначе ноги сломают. Привозишь на элеватор высококлассное зерно, а тебе говорят, что это 4‑й класс, только на муку. И тут же продают на порядок дороже».
Фермеры не могут даже попасть на свою землю: «Берут по 36 рублей за километр, один раз съездить на своё поле стоит под тысячу. Пробиться сложно: у шлагбаумов стоят сотрудники ЧОПов с бейсбольными битами. Пробовали в обход – они стали копать рвы. По закону, если фермер не обрабатывает свою землю, её можно конфисковать. Предлагают за нормальное пользование нашим же полем платить деньги. Считают по-простому: сколько они бы заработали, если бы засеяли пшеницей моё поле, которое у меня в официальной аренде! Более того, они могут прийти на поле любого фермера, уже засеянное картофелем, перекультивировать и засеять своей свёклой. Или забрать чужой урожай. Мы для них никто. Жаловаться? Одна фермерша выкопала свёклу, которую без спроса засеяли на её поле, – получила условняк за самоуправство. Или захватывают у человека поле, показывают договор: вот ты нам передал землю в аренду на 20 лет. Не твоя подпись? А ты докажи!»
У властей – свой взгляд на недовольных фермеров. В каждом регионе есть несколько выставочных экземпляров, которых ставят в пример: дескать, вот мужик работает, а поддерживать надо тех, у кого спина мокрая. И зачастую это вполне достойные люди.
«АН» рассказывали также, как под Калугой фермер Андрей Давыдов 25 лет опровергает российские провинциальные стереотипы. Оказывается, заниматься мясным животноводством в Нечерноземье выгоднее, чем торговлей.
Скот герефордской породы, из которого получается лучшая мраморная говядина, прекрасно чувствует себя в России. А проверяющие структуры, хоть и доставляют много хлопот, вовсе не ставят себе целью разорить крепкого хозяина. Наоборот, его опыт власти стараются перенимать и возят к нему из Калуги иностранных гостей: вот, мол, на что способен русский мужик.
Штука ли сказать: у человека 400 голов скота и 800 гектаров земли в собственности. А справляются со всем этим хозяйством Давыдов с женой да дочка с зятем. Рассчитывать только на семью научила жизнь: «Я платил наёмным работникам неплохие деньги, намного больше, чем в иных агрохолдингах. Я даже понимаю, когда пьющему человеку надо несколько дней побухать. Понятно, что не найти в деревнях тракториста-трезвенника, а обучать кого-то с нуля нет времени. Но ты хоть заранее предупреди! А то в разгар страды исчез молча. И телевизор наш прихватил. Или классовая обида начинает человека душить: мол, работаем на равных, а доход у нас разный. Значит, не буду дольше работать. Поэтому я решил принять новый вызов».
В советских совхозах до половины новорождённых телят гибли, потому что за ними не было пригляда. А Давыдов контролирует происходящее в «родильном отделении» через камеры в Интернете и готов, случись что, помочь. Или такой аспект: закупать герефордов за границей дорого. Но если покрывать быком-герефордом местных тёлок швицкой и симментальской пород, то уже во втором поколении генов герефорда будет три четверти. И с годами они полностью «побеждают».
Почему у Давыдова получилось процветающее хозяйство, а у многих других фермеров нет? Дело не только в том, что он постоянно учится, в 6 часов утра уже выгоняет своих герефордов и крутится так до полуночи. А на вопрос, когда же он успевает почитать книги, посмотреть телевизор, отвечает: «Для меня время чтения книг давно прошло». Просто он одержимый человек, для которого существует только дело. И только таким может быть хозяин на российской земле. Он не особо милый, колючий труженик, который считает, что лучшая помощь – просто не мешать. Но другим Россия не по плечу.
Только вино
Сельское хозяйство России даёт 4, 5% ВВП и обеспечивает занятость около 9% населения. Но была отрасль, которая испытала наибольшую турбулентность с появлением европейских санкций, – виноделие.
После 2014 г. российскому виноделию пророчили бурный рост: мало того что из-за санкций обмелела винная река из Испании, Италии и Франции, так ещё и присоединили южный полуостров со знаменитыми брендами. Да и народ вино распробовал: в структуре потребления алкоголя оно понемногу вытесняло водку. Но к 2020 г. импорт «тихого вина» в Россию остался на уровне 2013 г. – плюс-минус 600 млн евро. Хотя к 2015 г. импорт упал на треть, и аналитики потирали ладони: мол, это только начало. Однако всё вернулось на круги своя. Не выросло ни собственное производство, ни потребление вина, которого средний россиянин выпивает около 8 литров в год (испанец справляется с этой дозой за месяц).
Всё просто: для роста производства вина нужны виноградники. А их площади нельзя быстро нарастить, чтобы стало «как во Франции». В союзные времена виноделие РСФСР развивалось в соответствии с отраслевой программой: ежегодно закладывалось в среднем по 11 тыс. га виноградников, их общая площадь достигла 200 тыс. гектаров. Виноградный фонд СССР насчитывал около 2 тыс. сортов при общем мировом ассортименте в 20 тыс. сортов, а в 1984 г. был получен рекордный сбор винограда – более 1, 1 млн тонн. При Горбачёве уничтожили не так и много – около четверти занятых виноградниками площадей. Но к началу XXI века производство рухнуло в четыре раза. С тех пор удалось отыграть 40–50%, а доля российских вин в структуре продаж понемногу растёт.