Часы показывали шесть вечера, а мир был по-прежнему светел и залит солнечным светом. Миновав несколько балкарских селений, мы оказались там, где горы сливаются с небом, а оно, в свою очередь, отражается в тех самых Голубых озёрах, куда мы так спешили.
Поездка нас сильно утомила. В горной зоне было довольно прохладно. Благо, мы захватили с собой верхнюю одежду и пошли гулять. То, чего я боялся, произошло. Приятное опьянение, которое случилось со мной днём на берегу пятигорской речки, улетучилось, оставив вместо себя апатию и желание всем испоганить настроение. Я каждый раз так делаю. Не знаю с чем это связано, знаю, что это неправильно, но ничего с собой поделать не могу. Спасало только то, что вокруг была невероятная красота, от озера исходила какая-то воодушевляющая прохлада, от которой хотелось чаще дышать, чтобы ни пропустить ни одного атома этого замечательного воздуха. Дело в том, что как бы ни хромал сервис на Северном Кавказе, как бы косо и вожделенно на вас тут не смотрели местные, есть у этих туристических мест одно преимущество, ради которого можно все простить.
Запахи. Запах шашлыка из молодой баранины, запах печёных балкарских хычинов, ммм. А ещё какие-то всевозможные в казане приготовленные вкусности — мясо, шурпа, беляши. А мы, как уже рассказывалось, очень любим есть и пока ехали в это место, целых два часа ничего не ели, что было просто недопустимо. Проблема была ещё в том, что из-за карантина все местные кафешки работали исключительно навынос. То есть, везде стоят будки, в которых можно расположиться с едой, а сидеть в них нельзя. Поскольку у меня было отвратительное настроение из-за того, что моё приятное опьянение прошло, я напомнил девушке, что записывала наш заказ, про ужасную страну, в которой мы живём, намечающемся голосовании по Конституции и мировом сговоре относительно коронавируса.
Митинга не получилось и я взялся за Марину. А Марина, хоть и стерва, девушка ранимая. При ней нельзя говорить, что все очень плохо и что по сути скоро мы начнём жить в стране, которая станет Джамахирией, а Путин пожизненным президентом и что в отношении самой Марины, потому что у неё, скажем, голубые глаза или стройные ноги, скоро начнутся репрессии, а моего дёрганого друга вообще упекут в психушку, как делали это при Сталине, а меня, скорее всего, посадят за правдолюбие и какой-нибудь геройский поступок. Все эти разговоры обычно приводят к тому, что Марина обвиняет меня в симпатиях к европейским ценностям, любви к Ротшильдам и Рокфеллерам, приверженности к американскому милитаризму и прочее.
Но я знаю, что сделать, чтобы Марина, не выдержав моего напора, вконец разрыдалась. Нужно нагнать трагичности, устроить самый настоящий митинг. Задыхаясь, рассказывать о несправедливости по отношению к нашим пенсионерам, победившим фашзм и вынужденным жить хуже, чем потомки тех самых фашистов, что могу позволить себе путешествовать по миру, а не экономить свою несчастную пенсию, про тяжёлую ордынскую наследственность, из-за которой наша политическая система всегда будет коррупционной, о том, что всё плохо, всё плохо, всё плохо. И о том, что все будет ещё хуже.
Мы сидели на мягком маринином пледике на берегу Голубого озера. Марина громко спорила, кричала о богатом духовном и культурном наследии, о ценностях, что остались только на нашей благословенной территории и когда никаких доводов против моих у неё не осталось, моя подруга, не дожевав треугольный кусочек балкарского хычина, запищала, как школьница.
Плакала она обиженно, страстно и широко, обнаруживая во рту остатки балкарского хычина с картошкой и сыром.
— Не может быть вёе так плохо, почему ты вечно все портишь и вечно такой пессимист? — рыдала Марина.
Я не нашёлся что ответить. Наш общий друг задумчиво смотрел на ровную гладь озера.
Предыдущую часть можно почитать по ссылке.
фото: freepik.com
