Рене Магритт«Песнь любви», Рене Магритт, 1940 год
Сон, он как поезд: не успел вовремя прыгнуть в последний вагон — и все, следующий непонятно когда.
Или поезд, с которого тебя ссаживают. В пять утра.
…В очередную бессонницу заинтересовался грумингом.
Он многим животным свойствен, тут уж ничего не попишешь: почти все позвоночные, живущие малыми или большими группами, устроены так, что значительную часть времени птички, мышки и кошки проводят в физическом контакте друг с другом.
Про обезьян я уже и не говорю.
Щипики, обнимашки, покусульки, потискивания. Лангуры, павианы, гиббоны и шимпанзе очень часто дружески обнимают друг друга, лежат вместе, сидят, спят, прикасаются друг к другу, лижут, а павиан даже может слегка дотронуться, толкнуть, ущипнуть, куснуть, обнюхать или даже поцеловать другого павиана в знак искренней симпатии. Когда два шимпанзе встречаются впервые, они могут осторожно дотронуться до головы, плеча или бедра незнакомца. (О боже! До бедра!)
Есть такое и у людей. Я сейчас о социальных сетях.
Запостили твои знакомые описание своей скучной вечеринки в фейсбук, или фото своей новой ярко-розовой машины кто-то выложил, или написал стихотворение (любовь-кровь, моя-звеня, ботинки-полуботинки, клеш-врешь), не успеешь оглянуться — там уже 12 лайков и пять комментариев: «круто», «хочу к вам», «а как вы этот салат нарезали?» или «о, нет, я предпочитаю заправлять салат майонезом домашнего изготовления».
Ну какая вам разница, чем она свой салат заправляет? Или, может, ты надеешься, что он будет тебя на своей ярко-розовой машинке катать?
Нет.
Это мы просто так гладим друг друга, успокаиваем, ублажаем, убаюкиваем. Выбираем из чужой социальной спутанной шерсти невидимых блох, аукаемся среди холода космоса и вечереющих джунглей в павианьей надежде, что когда-нибудь кто-нибудь придет и к нам. Придет и приласкает бестелесно, и обнимет, и, может, даже дотронется до бедра. И, чем черт не шутит, может быть, у нас будет долгая, метафорическая, ни к чему не обязывающая виртуальная любовь. Без тактильных последствий. Когда все жалеют тебя, ничем не пахнут и ничего от тебя на самом деле не хотят, ровным счетом ничего, кроме твоей обезьяньей нежности.
Но берегись поверить в это. Страшись заглянуть глубже в эти джунгли. Страшись даже лицо погрузить в эту мирную на первый взгляд траву. Ибо там ты увидишь ад.
Есть такой полуцикл у Заболоцкого. «Лодейников».
В нем был воспет уже один подобный славный мечтатель и доморощенный деревенский натуралист, на это заглядывание в траву себя сподвигший. Ничем хорошим это не кончилось.
Лодейников склонился над листами,
И в этот миг привиделся ему
Огромный червь, железными зубами
Схвативший лист и прянувший во тьму,
Так вот она, гармония природы,
Так вот они, ночные голоса!
Так вот о чем шумят во мраке воды,
О чем, вдыхая, шепчутся леса!
Лодейников прислушался. Над садом
Шел смутный шорох тысячи смертей.
Природа, обернувшаяся адом,
Свои дела вершила без затей.
Жук ел траву, жука клевала птица,
Хорек пил мозг из птичьей головы,
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
В эпоху Заболоцкого не было интернета. Но он его провидчески предсказал.
Что бы ни случилось с нами — бессонница, радость, горе, не дай бог, чья-то родная смерть, — мы идем на своих тонких качающихся ножках в сеть.
Страшно быть в одиночестве. (Не поэтому ли так любят следователи всех стран институт «наседок»?) Страшно остаться без ночных голосов. И взаимных почесываний.
Но в этом интернете нас ждет только шорох тысяч смертей, одна из которых — твоя.
Прячутся в темноте шакалы, выглядывают смеющиеся черным глумливым смехом гиены из кустов, глодают хищные землеройки по личкам или закрытым группам твои нежные кости, раскусывают хорьки твой хрящик, пьют куницы твой птичий мозг.
Твой, кажется, уже теперь бывший, товарищ самозабвенно (а может, испуганно? чем тебя, бывший товарищ, так припугнули?) будет защищать при тебе — за дружеским столом — какую-то очевидную полуночную тварь, топчущуюся на твоих внутренностях. Лапки твари в крови, сумасшедшие глазки радостно блестят в темноте, сама одутловатая, скучная даже в поедании твоих останков, а товарищ будет яростно лепетать между салатом и тортом о ее «хороших текстах» и о каком-то стиле. Стиль в перегрызании сонной артерии, — подумаешь ты. Красота в выпивании мозга из твоих же костей. Нежное изящество в отрывании еще теплых кусков твоего мяса.
Спи, спокойно бывший товарищ. Больше ты мне не он.
Впрочем, ты сам ничем не лучше. И на твоей совести была уже не одна загрызенная птичка. Да что уж там птичка. Поймал, как лев, однажды жирафика (грустные еврейские глаза, мосластые ноги, большие ляжки), съел жирафика. Теперь жалей об этом, казнись, дурачина. Жирафика не оживить. Убежал от тебя по радуге, заперся в высокой башне, отгородился небесным баном.
И страхом перекошенные лица
Ночных существ смотрели из травы.
Да не из травы они смотрят на тебя, идиот. Из интернета. Позволившего нам всем быть бесстыдными и беспощадными.
Впрочем, уже, кажется, снова всходит луна. Пора спать. Но ты опять ухнул в бессонницу. Упустил свой поезд. Опоздал.
Ну тогда привстань на подушках, приблизь свое лицо — огромное лицо бога — к путанице джунглей, как это сделал Лодейников в одноименном стихотворении, посмотри. Лижут свои раны вырвавшиеся из наших лап несчастные жирафики гибким черным языком, наглаживают и львы свое больное место. А кто-то (какая-нибудь уже не к ночи помянутая землеройка, в особо неурожайный год вдруг ставшая плотоядной) натачивает свой символический нефритовый стержень под одобрительный гундеж твоего бывшего товарища. («Натачивает» тут эвфемизм, уж не обессудьте).
А вот и сам ты.
Смотришь в светящийся экран, полусидишь на подушках.
А рядом с тобой лежит человек, спит. Приоткрыл рот, что-то бормочет. Вот перевернулся.
И он нужнее сейчас тебе и существенней, чем все эти тысячи полубезымянных крошечных людей в интернете. С их символическим социальным поглаживанием, с их причмокиванием, с их ночным уханьем и свистом.
Но первое свое «люблю» ты почему-то говоришь не ему. А им. Закамуфлированно, но им. Это потом уже ты, несколько раз сильно ударившись о выступ собственной глупости и эксгибиционизма, научишься фильтровать свой птичий базар, прореживать свои жучиные джунгли. Избегать гиен и их страсти к падали.
Научишься говорить прямо и без свидетелей.
Я люблю тебя. Я хочу тебя. Я скучаю по тебе. Мне страшно в этом скрипучем мире. Я совсем один.
Погладь меня.
