МИЛЛИОНЫ ЛЕТ НЕ СМОГЛИ ИХ ВСЕХ СЪЕСТЬ»: АЛЕКСАНДР АУЗАН — О КЛЮЧЕВОМ ПРЕИМУЩЕСТВЕ ЧЕЛОВЕКА ПЕРЕД ИИ
Заслуженный экономист рассуждает о том, как на личном и государственном уровнях структурировать неопределенность
Александр Аузан / Фото: Forbes Talk доктор экономических наук, профессор, декан экономического факультета МГУ им. М. В. Ломоносова.
Пару лет назад, когда ситуация в стране изменилась, я осознал: «Завтра будет хуже, чем послезавтра». Тогда я стал искать долгосрочные тренды — не на 2025—2026 гг., а на 2040—2050-е, как делают крупные компании, которым важно предвидеть будущее. Иногда кажется, что в условиях столь высокой неопределенности ничего предсказать нельзя. Но это не повод отказаться от размышлений о будущем. Мы можем планировать даже в условиях турбулентности, различая два типа неопределенности: параметрическую (например, колебания валют) и структурную (будет ли существовать валютный рынок в принципе).
Лучше всего про структурную неопределенность сказал не Нэш (американский математик Джон Нэш — прим. редакции) и не другие математики, а Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин. Он сказал, отвечая своему собеседнику, пожаловавшемуся на низкий курс рубля: «Так ведь все-таки дают [за рубль] полтинник, это превосходно! Вот когда за наш рубль будут давать в морду, тогда курс будет плохой». Это очень жесткое определение идеи структурной неопределенности, в которой мы с вами находимся полтора века спустя после того, что было сказано Салтыковым-Щедриным. Помогает структурировать эту неопределенность стратегия, которая включает прогнозы и цели.
Для того чтобы делать прогнозы, неплохо бы предвидеть тренды. Тренды легко спутать с циклами. Например, автоматизация человеческого труда обсуждалась уже в XIX веке, но с каждым технологическим скачком человек обретает новые роли. Глобализация — еще один пример цикличности: она приходит и уходит, и сейчас мы переживаем ее временный отлив, но впереди будет новый прилив. Оценивая будущее, важно учитывать длину трендов: правила меняются раз в десятилетие, технологии — в 10—20 лет, а демография и культура показывают более долгосрочные перспективы, вплоть до 25 лет.
В 2020 году, когда пандемия перевернула мир, мы все оказались перед фактом: технологии изменили нашу жизнь так, как мы не могли себе представить. Люди, правительства и бизнесы, которые в общем-то всегда с осторожностью относились к инновациям, вдруг были вынуждены приспосабливаться к цифровому миру. Это был момент огромного технологического скачка — мы вступили в новую эпоху.
До пандемии цифровые технологии уже существовали, но в 2020 году их развитие ускорилось. В результате появились новые институты — цифровые платформы с искусственным интеллектом, которые начали заменять традиционные институты, причем люди стали им доверять больше, чем государственным системам. Это вызвало конфликт. Правительствам не нравится, что такие платформы, как Telegram или Alibaba, поскольку они получают слишком большую рыночную власть, начинают разрабатывать свои валюты и наращивать влияние на экономику. Заметьте, это происходит в разных частях света. Павел Дуров не смог реализовать свой криптовалютный проект ни в России, ни в США, а на Джека Ма в Китае обрушились серьезные санкции.
Государства пытаются контролировать процесс распространения инноваций. Когда власть знает все о наших покупках, переводах и предпочтениях, возникает угроза манипулирования гражданами. Мы оказались между двух огней: с одной стороны — цифровые платформы, которые развивают технологии и упрощают жизнь, но могут монополизировать рынок и манипулировать нами, с другой — государство, которое хочет контролировать нас через эти же технологии.
Клаус Шваб, глава Давосского форума, назвал текущие технологические изменения «четвертой промышленной революцией». В отличие от предыдущих революций, вытеснявших неквалифицированный труд, нынешняя угрожает уже квалифицированным специалистам — финансовым аналитикам, юристам, психоаналитикам. Все, что можно автоматизировать с помощью алгоритмов, может быть заменено, что приведет к серьезным социальным последствиям, особенно в странах, где средний класс является основным избирателем. Это вызвало обсуждения о введении гарантированного дохода, который позволил бы обеспечить доходом тех, кто лишился рабочих мест.
Однако эта идея подходит не всем странам, так как уровень производительности экономики многих из них слишком низок для обеспечения приличных выплат. В то же время исследования показывают, что вытеснение рабочих мест идет параллельно с созданием новых профессий, таких как инженер по работе с искусственным интеллектом. Но переход к продвинутому ИИ, который превзойдет человеческие возможности, может вызвать непредсказуемые последствия. Главным вопросом остается будущее труда.
Искусственный интеллект затрагивает и креативные индустрии, которые ранее считались менее уязвимыми. Важно также срочно реформировать систему образования, чтобы не допустить подмены ее нейросетями и сохранить развитие человеческого капитала. Как это будет выглядеть? Нейросеть под названием студент будет сдавать экзамен нейросети под названием профессор. В этом случае неясно, почему диплом нужно выдавать после экзамена, а не до, ведь результаты такого экзамена предсказуемы и не имеют никакого отношения к наращиванию человеческого капитала страны. Как решить эту проблему?
Для того, чтобы это сделать, необходимо повысить конкурентоспособность естественного интеллекта. Искусственный интеллект не остановить, но вопрос в том, можем ли мы противопоставить ему что-то, чтобы остаться равноправными партнерами с ИИ, а не стать пассивными потребителями? Пример, который меня вдохновил, — это наблюдение биолога Вячеслава Дубынина. Он сказал, что лисы умнее зайцев, но за миллионы лет не смогли их всех поймать, потому что не могут предсказать траекторию зайца, которую и сам заяц не знает. Это интуиция. Она — наше ключевое преимущество перед искусственным интеллектом.
Эту мысль развил профессор Александр Каплан, которого мы однажды пригласили прочитать лекцию «Мозг и мышление» у нас на факультете. На ней он привел интересный пример. Мы все слышали о теореме Ферма и гипотезе Пуанкаре. Веками математики пытались доказать теорему Ферма, а Григорий Перельман, наш соотечественник, сумел доказать гипотезу Пуанкаре. Но откуда Ферма и Пуанкаре знали то, что математики потом доказали только через сотни лет?
Каплан утверждает: они просто догадались. Интуиция оказалась тем, что привело к таким великим открытиям. На развитие этого качества и должна быть ориентирована образовательная система. Пример Китая подтверждает это: экономическое чудо XX века совершили те провинции, которые первыми ввели экзамены для чиновников, включавшие элементы искусства, такие как каллиграфия. Это развивает «правополушарное мышление», что способствует гибкости и креативности.
Говоря о демографических изменениях, мы видим, что нынешняя система пенсионного обеспечения не выдержит роста продолжительности жизни. Нужно превратить «пассив» в актив, находя новое применение пожилым людям, особенно женщинам, чей вклад в общество может быть значительным. Исторически пожилые люди управляли государствами, как это было в Римском сенате. Возможно, в будущем страны, которые сумеют активно вовлечь старшее поколение, выиграют в конкурентной борьбе.
Я, как ученик академика Лихачева, пришел к выводу, что с 1920 года началась новая эпоха. Не новый исторический период, а именно смена эпох — Новое время закончилось. В духе идей Николая Бердяева можно сказать, что дневная эпоха индивидуализма сменилась ночной эпохой, когда на первый план выходит коллективизм. Это новый коллективизм, который проявляется в том, как интегрируются жизнь и работа. Вопрос теперь заключается не в балансе между жизнью и работой, а в их слиянии.
Наконец, важнейший признак новой эпохи — это переход от мира количества к миру качества. Мы уже не можем жить в бесконечном забеге за ростом. Пример Японии показывает, что экономический рост как цель исчезает. Впереди нас ждут не только прогресс и развитие, но и угрозы, такие как климатические катастрофы и войны, которые заставляют переосмыслить направление движения.
В 2016 году Алексей Кудрин пригласил меня на юбилей экономического факультета Ленинградского университета, где был и японский экономист. Я задал ему провокационный вопрос: «Почему вы остановились в развитии? Был шанс стать первой страной мира, но этого не произошло». Ответ был прост: «Рост — это попытка преодолеть расстояние до желаемой точки. Но мы уже достигли высокого качества жизни. Зачем нам дальше бежать? Пусть бегают китайцы». Этот пример иллюстрирует остановку экономического роста, когда приоритеты смещаются с количества на качество. Это уже видно в Японии, скандинавских странах, Нидерландах и Швейцарии, где социальные ценности важнее гонки за ВВП.
----------------------------------------------------
Автор: Александр Аузан