«Мой первый друг, мой друг бесценный!..» – писал А. С. Пушкин в посвящённом ему стихотворении. И этот титул «бесценного друга» самый близкий товарищ поэта с лицейских времён подтвердил всей своей жизнью.
Доказательством тому служат несколько редких изданий из фонда Президентской библиотеки: книга«Записки И. И. Пущина о Пушкине» 1907 года (она представлена на портале Президентской библиотеки), «„Записки о Пушкине“ И. И. Пущин» (1925) и «Письма Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толля» (1936) (с ними ознакомиться в электронных читальных залах Президентской библиотеки).
Записки Пущина созданы в 1858 году по настоянию Е. И. Якушкина, сына декабриста Ивана Якушкина, который ещё в Сибири в 1853 году записывал устные рассказы Пущина. Поводом к их написанию было появление в 1855 году „Материалов“ Анненкова, где политические взгляды поэта и его связи с декабристским движением почти не освещались, как по цензурным условиям, так и по свойственному Анненкову убеждению, что эти связи были случайными. Но это далеко не так. «Если Пущин и колебался принять Пушкина в тайное общество, то нет никакого сомнения, что его беседы поддерживали в поэте тот образ мыслей, который высказывался в его стихотворениях и готовил ему скорую ссылку. Такое же влияние должна была иметь самая жизнь Пущина», – читаем в предисловии к «Запискам».
…Их познакомил экзамен, который принимали на министерском уровне у будущих лицеистов: «У меня разбежались глаза: кажется, я не был из застенчивого десятка, но тут как-то потерялся, – вспоминает Пущин в своих „Записках“, – глядел на всех и никого не видал. Вошёл какой-то чиновник с бумагой в руке и начал выкликать по фамилиям. Я слышу: Ал. Пушкин! – выступает живой мальчик, курчавый, быстроглазый, тоже несколько сконфуженный. По сходству ли фамилий или по чему другому, несознательно сближающему, только я его заметил с первого взгляда».
«Все мы видели, что Пушкин нас опередил, многое прочёл, о чём мы и не слыхали, всё, что читал, помнил; но достоинство его состояло в том, что он отнюдь не думал выказываться и важничать, – писал позже, вспоминая о лицейских годах, сосед Пушкина по лицейской „келье“ Иван Пущин. – Обстановка Пушкина в отцовском доме и у дяди, в кругу литераторов, помимо природных его дарований, ускорила его образование, но нисколько не сделала его заносчивым, – признак доброй почвы. Все научное он считал ни во что и как будто желал только доказать, что мастер бегать, прыгать через стулья, бросать мячик и пр. В этом даже участвовало его самолюбие – бывали столкновения, очень неловкие. Как после этого понять сочетание разных внутренних наших двигателей!».
«Двигатели» эти, однако, имели общую природу. Также, как и Пушкин, с иронией относившийся к своему камер-юнкерству и никогда не стяжавший званий и чинов, Пущин по выходе из лицея поступил в гвардейскую конную артиллерию, но недолго оставался на военной службе. Однажды во дворце на выходе великий князь Михаил Павлович резко заметил ему, что у него не по форме завязан темляк на сабле. Пущин тотчас же подал прошение об отставке – об этом сообщает в предисловии к «Запискам И. И. Пущина о Пушкине» Е. И Якушкин. Чтобы показать, что любая служба государству и народу не унизительна, выпускник Императорского лицея Пущин решил занять низшую полицейскую должность (квартального надзирателя). Это возмутило его родных, сестра на коленях убеждала его отказаться от подобного намерения. Он внял просьбам и вместо полицейской должности заступил на место судьи в Уголовном департаменте Московского надворного суда. Судья Пущин твёрдо стоял на страже закона. На его повседневное отправление правосудия многие смотрели как на гражданский подвиг.
Вступивший по окончании лицея в тайное общество «Союз благоденствия» Иван Пущин 14 декабря 1825 года встретил на Сенатской площади. И судя по рассказам очевидцев, он один из немногих сохранил присутствие духа. «Когда конно-пионерный эскадрон, получивший приказание занятьАнглийскую набережную, пустился рысью между каре московского полка и Сенатом, солдаты, думая, что конно-пионеры идут в атаку, открыли по ним огонь, – пишет в предисловии к „Запискам“ Якушкин. – Офицеры, видевшие, что это не атака, кричали солдатам, чтобы они перестали стрелять, но те не прекращали огня, так как выстрелы заглушали отдаваемые приказания. Один Пущин нашёлся в эту минуту. Он закричал барабанщику: „бей отбой“; барабанщик ударил отбой, и стрельба прекратилась. Пущин оставил площадь одним из последних; бывший на нём плащ его деда, адмирала Пущина, был пробит во многих местах картечью».
А потом были арест, Шлиссельбургская крепость, тягостное ожидание приговора, по которому казнь была заменена ссылкой в сибирские рудники – и долгий путь к месту отбывания наказания. В декабре 1827 года (это уже сведения из «Писем Г. С. Батенькова, И. И. Пущина и Э. Г. Толля», электронная копия которых имеется в фонде Президентской библиотеки) Пущин пишет из Иркутска отцу: «Мы выехали дальше на обывательских лошадях с жандармами и частным приставом, который так добр, что на ночь позволяет нам снимать цепи, что мы делаем с осторожностью, ибо за этими людьми присматривают, и всякое добро может им сделать неприятность».
Многое говорят о ссыльном программные строки письма сыну первого директора Царскосельского лицея Е. А. Энгельгардту из Читы в марте 1830 года: «Об себе я ничего особенного не имею вам сказать, могу только смело вас уверить, что, каково бы ни было моё положение, я буду уметь его твердо переносить и всегда найду в себе такие утешения, которых никакая человеческая сила не в состоянии меня лишить. Я много уже перенёс и ещё больше предстоит в будущем, если богу угодно будет продлитьнадрезанную мою жизнь; но всё это я ожидаю как должно человеку, понимающему причину вещей и непременную их связь с тем, что рано или поздно должно восторжествовать, несмотря на усилие людей – глухих к наставлениям века».
