«Я завидую тем, кто уходит от нас молодым…»
Лада ПУЗЫРЕВСКАЯ
Родилась в Новосибирске, выросла на Дальнем востоке – родители строили БАМ. Жила на Кузбассе и в Санкт-Петербурге. В настоящее время проживает в Новосибирске.
Финалист различных сетевых конкурсов, лауреат Григорьевской премии (2016). По основной профессии управленец, последние годы занималась социальными проектами. Воспитывает дочь.
позабудь про меня
собери про меня всё что можно найти собери
все тетради блокноты где птицы мои снегири
краснопёрая стая креплёных сибирских кровей
свет и розовый снег и тебя не отыщешь правей
собирай по слогам всю мою несусветную чушь
может я хоронюсь может родину спрятать хочу
в тополиной пурге зазеркалье слезящихся фраз
спрыгнуть с красной строки мы с тобою пытались не раз
спотыкаясь прыг-скок вдалеке от подмётных кадил
и давали нам срок только срок раньше нас выходил
и опять по пятам щипачи наших снов стукачи
тут кричи не кричи а попробуй впотьмах соскочи
как бездомных котят нас пытались любить утопить
собирай со стола всё что можно допеть и допить
разноцветные фантики тоже как гильзы от пуль
безутешный февраль талый март ненаглядный июль
собирай мою верность живущим всегда невзатяг
всех моих рыбаков моряков остряков работяг
дураков и блаженных поэтов бандитов менял
но забудь про меня позабудь про меня про меня
человек человеку
человек человеку попросту божий хлыст,
вышивающий крест
над рек слюдяными пяльцами.
зазевался – сиди и думай потом за жизнь,
сторожи свою тень, хрусти ледяными пальцами.
жизнь как путь, а не повод тупо набить мошну
и пуститься вразнос между разными берегами.
человек человеку – провод, бикфордов шнур,
если закороти́т, то, как ни оберегали
здесь свою безмятежность, годную на плакат,
как железную дверь надеждой ни подпирали,
а судьба вдруг рванёт, будто взятая на прокат –
прочь, по сказочной траектории, по спирали.
человек человеку запросто – божий глас,
отменяющий разом все имена и отчества.
громыхнет между делом –
и ты вдруг покажешь класс
беспощадной охоты на все свои одиночества.
во́роны
Странно, но кажется крепко затянутой рана
а просыпаешься снова ничком, дрожа
словно по памяти, что не слабей тарана,
под старые песни о главном. Эффект ножа
имеют старые письма, не дай Бог вскроешь,
старые фотографии и стихи.
Бог-то даёт, ты веришь, что он твой кореш,
а не создатель этих лихих стихий,
где ты не первый год, опустив забрало
молча стоишь, как памятник всем святым,
вынесенным со свистом – но их собрало
что-то другое всех вместе – не я, не ты.
Помнишь, как мы отчаянно загорали,
словно и не было долгих промозглых лет,
словно война по-прежнему за горами,
и ничего в этом ветреном мире нет
первого слова дороже, честней и чище.
Верно, искать второе – напрасный труд,
в наших подъездах не вывести табачище,
как их чужие леди теперь не трут.
В наших головушках не извести ни лета,
ни февраля, где с горя танцуют все,
кто без чернил. И спорил бы кто – нелепо
жить, словно всё ещё бегаешь по росе,
словно нас всё же вывезла вверх кривая,
словно не стёрт с горячечных губ кармин,
лучшие сны наши словно бы не склевали
во́роны – те, которых ты прикормил.
любой ник
небо пасмурное всё ближе –
не о том ли сто лет мечтала?
то ли ветер карнизы лижет,
исповедуя вкус металла,
то ли скоро весна и снова
станет некуда торопиться.
что терять мне, живое слово
подбирающей по крупицам,
на подмостках чужого века
присягающей, как иконе,
письмам мёртвого человека
не ушедшего от погони.
у беспамятства нет девайса,
неформат в ледяном офсете.
как теплее не одевайся –
всё равно попадаешь в сети.
без раздумий беру любой ник,
даже думать боюсь – что ищем.
тот ещё соловей-разбойник
с точной рифмой за голенищем.
что просить у тебя, всевышний,
если даже мои химеры –
за ненадобностью все вышли.
если только побольше веры?..
нет, конечно, я не про счастье,
что давно уже не по силам.
научи меня не прощаться,
даже если я не просила.
когда предаешь предателя
до чего не люблю шепелявый апрель
что ж так страшно-то, коли и вор не я
и крадут не моё – отпевают отель
драгоценный отель калифорния
хриплым голосом кроет
пустынный проспект
тут и радость, и счастье, и боль его
а не знающий горя – его на просвет
с любопытством фаната футбольного
месяц треснувших луж и семян лебеды
ты на редкость хороший учитель, но
мне ползти до тебя – от беды до беды
слишком долго и слишком мучительно
это кажется только – вода да вода
шли проклятья на жалоб подателя
и тогда мы посмотрим –
взойдет ли беда
почему же так больно даже тогда
когда предаешь предателя
оцифровка
Не сметь оглянуться. Предательски жёлтым
штрихует внезапно ржавеющий август
пустые дороги, которыми шёл ты,
где солнце и ветер, и шелест дубрав густ.
Мечтать, но не верить в заветное завтра –
теперь уж на той стороне ойкумены,
где первое слово баюкает Автор,
где, все ещё живы, себе на уме мы
Рискнули проснуться с косыми лучами,
махали руками последнему стерху –
ах, как мы в хрустальное небо стучали!..
Кто снизу, кто сверху.
В ответ – только эха бескрайние мили:
мол, вон покатилась звезда на тавро вам.
Не плачь, моя радость, о тающем мире –
он весь оцифрован.
Потерянный пиксель, птенец оригами,
хрустящие крылья с годами – как ветошь,
остывшую землю босыми ногами
всё вертишь и вертишь.
мой город спит
и пусть к утру земля их будет пухом в районах спальных
мой город спит святым питаясь духом стрелков опальных
во сне забывших, что и тень мишени неуловима
всегда любивших на опереженье, стрелявших мимо
мой город спит, перебирая грозди созвездий спелых
под звуки песен о любви и розни – да кто бы спел их
да кто б испил их сам, её попей-ка – тоску окраин
где вечной жизни ржавая копейка, а люк задраен
мой город спит усталым исполином, он ждет обратно
давно уплывших в море тополином на подвиг ратный
и пусть никто не вспомнит имена их, а время сверьте –
и ночь и день любой напоминают жизнь после смерти
август
Воздух пропитан истомой, дождём и хвоей.
Значит ли это, что следует возвращаться?..
Руки, сомкнувшись, печаль увеличат вдвое
То же – для счастья.
Веки, смыкаясь, делают свет кромешным,
но позволяют видеть такие дали,
где наяву уже никогда, конечно,
сколько бы денег в воду мы не кидали.
Круг замыкая, шествует наша осень,
вновь начиная падкой листвы мытарства –
сон золотой бескрайних берез и сосен,
время сырой земли, слюдяное царство.
Слышишь, как изнутри бьются наши люди,
замкнутые в пространство сосновых комнат?..
Бог сам не знает, что с нами дальше будет
Так же и с теми, что нас берегут и помнят.
такая ночь
такая ночь хоть закажи оркестр
не видно нот и проще утопиться
когда бы не
с упорством летописца
считая вслух проталины окрест
банкует март
на игровом столе
вчерашних блюд большие перемены
убитый скрежет передач ременных
впрок на сто лет
с пейзажем за окном накоротке
страна моя как схима именная
спит
паводок держа на поводке
напоминая
рисунок хрупких вен один в один
не выдержавших вирусной нагрузки
переводи мой свет
переводи
на русский
предательски нахлынувший бетон
а дна все нет
как будто запретили
целуя след линяющих рептилий
дрейфует обезумевший планктон
а ты плывешь в оранжевые сны
страх оставляя ниже по теченью
растаявшей палитры ботичелли
усталый кровник ряженой весны
в такую ночь без музыки ни зги
жгут летописи желтые страницы
горят колосники, поля, станицы
хоть ты не сгинь
о войне не пишу
я давно не пишу о войне о войне не пишу
и не знаю сама это старость уже или зрелость
только снится к утру – незнакомую землю пашу
я любила её
а она подо мной загорелась
задрожала зашлась в ожидании большей беды
как по шву порвала
старый мир от крыльца до сарая
не хватает воды той земле не хватает воды
пожелтела поблекла сама не своя не сырая
что за тени бегут задыхаясь вдоль мертвой реки
вряд ли помнят уже кто когда затянул пояса им
эти гордые люди живущие здесь вопреки
старой песне о том что свои мы
своих не бросаем
постаревшие дети взрослевшие из-под полы
в детство впавшие матери
сжавшие мир как заточку
из любого зерна прорастает здесь только полынь
под засушливый шепот за сына за мужа за дочку
из любого угла мягко стелется ласковый дым
словно даже огонь растворяться бесследно подучен
я завидую тем кто уходит от нас молодым
не увидев как мир
выгибается в смертной падучей