«Снизить концентрацию трагического»

К составлению своей седьмой книги Анна Ахматова приступила в начале осени 1962 года.

«…Наконец, – рассказывала в своих мемуарах долго работавшая в Гослитиздате переводчица Ника Глен, – <Ахматова> занялась составлением новой книги своих стихов «Бег времени» (с подзаголовком «Седьмой сборник стихотворений Анны Ахматовой»). В эту книгу Ахматова предполагала включить и «Реквием».

Ахматова тогда на несколько месяцев поселилась в тесной коммуналке Глен на Садово-Кудринской. Они вместе отбирали для нового сборника стихи 30-х годов, вносили в машинописную рукопись правки в «Поэму без героя», думали, что поставить в начало книги и чем её было бы лучше закончить.

11 ноября об этой работе узнала заглянувшая к Глен Лидия Чуковская.

«Анна Андреевна, – записала она потом в свой дневник, – объяснила мне, что с помощью Ники она составляет новую книгу: туда войдут стихи тридцатых годов и отрывки из «Реквиема».

Книга будет называться «Бег времени».

– Может быть, лучше – «Сожжённая тетрадь»? – предложила я.

– Цензура не пропустит, – сказала Анна Андреевна».

А почему Ахматова считала, что цензура могла бы пропустить не только «Поэму без героя», но даже «Реквием»? Некую надежду ей дала публикация в ноябре 1962 года в «Новом мире» повести Солженицына «Один день Ивана Денисовича». Раз в печати прошло такое, значит, власть пошла на некоторые послабления. И действительно, в январе 1963 года вышли большие подборки стихов Ахматовой в журналах «Знамя» и «Новый мир». Тогда же к ней пришли «гонцы» и из еженедельника «Литературная Россия».

Рукопись книги «Бег времени» Ахматова передала в издательство «Советский писатель» в самом конце 1962 года. Она состояла из одиннадцати разделов с лирическими стихотворениями и двух поэм: «Путём всея земли» и «Триптих», который представлял собой один из вариантов «Поэмы без героя».

Ничего не зная об этой рукописи, в начале 1963 года к Ахматовой обратился старший редактор «Совписа», но не центрального, московского аппарата, а Ленинградского отделения Глеб Пагирев. Он после появления новых стихов Анны Андреевны в московских журналах «Знамя» и «Новый мир» решил, что позорное постановление ЦК 1946 года о великом поэте отменено, Ахматову власть больше блудницей не считает, и поинтересовался, может ли та что-то предложить для включения в план выпуска 1964 года (летом 1964-го Ахматовой исполнялось 75). Этой новостью Анна Андреевна поделилась с Чуковской. «Приятный вопрос», – записала Лидия Корнеевна 22 февраля 1963 года в свой дневник. Правда, оставалось неясным: а как быть с рукописью книги, которая была сдана издателям в Москве?

«Рукопись нового сборника, – вспомнила Чуковская, – уже несколько месяцев лежит неподвижно в здешнем, московском «Советском писателе» – валяется где-то в низинах. Теперь Ахматова её оттуда возьмёт».

Но Чуковская ошибалась. Ахматова пока ничего забирать не собиралась. Лидия Корнеевна была права в другом: в Москве рукопись сборника «Бег времени» валялась в низинах, а именно у заведующего редакцией русской поэзии «Совписа» Егора Исаева.

Он знал, что руководство в таком составе книгу «Бег времени» ни за что не выпустит. Но кто конкретно должен был «зарезать» сборник? Исаев попробовал переложить всю ответственность на рецензентов. И в этом плане самым благонадёжным Исаев считал Иосифа Гринберга, который старался никогда ни с кем не ссориться...

Однако Исаев не знал, что Гринберг с молодости был просто влюблён в стихи Ахматовой.

«Камерность Ахматовой, – писал он перед войной в журнале «Литературный современник», – не так уж проста <…> в стихах, казалось бы, совсем «камерных», присутствует чувство времени, присутствует память о широком мире».

Зарубить седьмую книгу Ахматовой для Гринберга означало предать свою молодость. А на это пойти он не мог. Максимум, что позволил себе критик в отзыве на рукопись седьмой книги Ахматовой «Бег времени» – пожурить поэта за отсутствие стихов о борьбе за мир.

И ещё Гринберг осторожно отозвался о «Поэме без героя». Он согласился, что поэма получилась противоречивой, а в некоторых своих частях и невнятной. Но какой критик делал вывод?

«…Но всё же, – признал Гринберг, – <это поэма>, в итоге раскрывающая трудный процесс общения поэта со своим прошлым, встречи с ним и его преодоления»¹.

Исаев, когда получил отзыв Гринберга – а произошло это 6 марта 1963 года, – загрустил. С такой рецензией рукопись Ахматовой отвергнуть было сложно. Но и готовить книгу в таком составе в печать тоже было нельзя. А как выкрутиться, Исаев не знал. Отдать рукопись Ахматовой на новую рецензию? Но кому? И где была гарантия, что второй рецензент написал бы то, что требовалось издательскому начальству и с чем смогла бы смириться и сама Ахматова?

В это время в стране резко изменилась культурная атмосфера. Под давлением охранителей Хрущёв пошёл на закручивание гаек. Оттепель, похоже, сменялась на заморозки. И многие редакции задумались, актуальна ли в такой обстановке будет Ахматова.

В «Совписе» начальство решило дождаться не раз анонсировавшегося пленума ЦК КПСС по идеологии. Издатели хотели увидеть, будет ли меняться партийный курс. После доклада одного из главных идеологов, Леонида Ильичёва, они поняли, что новой волны либерализации ждать не стоило и от Ахматовой следовало бы как-то красиво отмахнуться.

Форму отказа нашла главный редактор «Совписа» Валентина Карпова. 16 июля 1963 года она сообщила остававшемуся в Ленинградском отделении за старшего Арону Узилевскому:

«А. Ахматова предложила редакции русской поэзии (в Москве) ознакомиться с её рукописью. Товарищи из редакции почему-то не напомнили автору о том, что ей надлежит обратиться в Ленинградское отделение. Мы попросили Е.Ф. Книпович прочитать эту рукопись, что она и сделала. В июле А. Ахматова взяла свою рукопись для пересоставления. Вероятно, в дальнейшем она обратится в Ленинградское отделение. Поэтому я посылаю Вам для ознакомления рецензию Е.Ф. Книпович. Думаю, что она будет полезна Вам при рассмотрении рукописи А. Ахматовой».

В своём отзыве Книпович расставила акценты так, как этого хотели издатели. Да, она не отрицала наличие у Ахматовой большого таланта. И она не возражала против идеи издания очередной книги поэта. Но её не устроил состав.

«Однако я думаю, – отметила Книпович в своём отзыве, – что построен сборник нехорошо, что в других его разделах слишком много смерти, так сказать, без воскресения, а также предсмертной истомы, надписей на могильных камнях, ужаса перед «бегом времени», который только гонит к могиле. Этот, я бы сказала, «бескрылый» (хотя и объективно вполне искренний и реальный трагизм) тянет вниз то общее и высокое, что есть в других разделах сборника».

Книпович считала, что открывать седьмую книгу Ахматовой должны не «Четверостишия», а что-то другое. Она предлагала пересмотреть разделы «Венок» и «Из стихотворений 30-х годов», лучшие вещи из которых переместить в раздел «Стихи разных лет», а другие – исключить из книги. Возникли у Книпович и вопросы к трём посвящениям Борису Пастернаку. По её мнению, они шли «мимо сути». Не устроила её и «Поэма без героя».

«Я много знаю по рассказам Блока, – утверждала она. – Всё было не так».

Но главное в отзыве Книпович было не это. Критикесса подала издательскому начальству хорошую идею, как красиво из всей этой истории вывернуться: предложить Ахматовой пересоставить книгу.

Ахматовой об отзыве Книпович стало известно лишь в середине августа 1963 года. Она потом вслух прочитала его приезжавшему к ней в Комарово итальянскому критику Джанкарло Вигорелли и председателю иностранной комиссии Союза писателей СССР Алексею Суркову. Показывала Ахматова эту рецензию и многим своим знакомым, в частности ленинградской писательнице Фриде Вигдоровой, которая тут же передала её содержание Лидии Чуковской (к слову, Вигдорова отзыв Книпович назвала образцом «разбойного искусства»).

Лидия Корнеевна была в бешенстве. Как же так: Книпович читала в подлиннике Гёте, Шиллера и Гейне, а опустилась до уровня какого-то Тельпугова из парткома московских писателей?! И чем тогда она отличалась от этого Тельпугова или Карповой? Да ничем.

«Нет, она (Книпович. – В.О.), – утверждала Чуковская, – гораздо хуже их. Именно тем и постыднее, что <она> образованнее».

Узнав о постыдном отзыве Книпович, Чуковская тут же побежала к соседу по даче в Переделкино Константину Федину. На что она надеялась? Федин был тогда первым секретарём Союза писателей СССР, и Лесючевский ему как директор издательства подчинялся. Но Федин лишь пообещал переговорить с Сурковым, который никогда не скрывал своего преклонения перед талантом Ахматовой. Однако переговорил ли – это до сих пор неясно. Во всяком случае, никто из «Совписа» Ахматову потом так и не попросил вновь занести рукопись, чтобы начать готовить её к запуску в производство.

А что Узилевский? Он дал команду ознакомить в Ленинградском отделении «Совписа» с письмом Карповой некоего А.А. (кто скрывался под этими инициалами, расшифровать пока не удалось) и старшего редактора Глеба Пагирева (помните, это он в начале 1963 года просил у Ахматовой что-нибудь для издания в Ленинграде отдельной книгой в юбилейном для поэта 1964 году).

Что было потом, в точности неизвестно. Пока можно только предполагать. Дело в том, что Пагирев одно время арендовал в Комарово дачу и жил по соседству с Ахматовой. Вполне возможно, что он по-соседски обсуждал с Анной Андреевной будущее юбилейной книги поэта.

Что достоверно известно? В ноябре 1963 года Ахматова вернулась к работе над седьмым сборником. Но одной ей заново перебрать все стихи оказалось сложно. Она попросила помощи у Чуковской. Больше того, Анна Андреевна высказала пожелание, чтобы Лидия Корнеевна стала главным составителем этой книги.

Но уже через месяц над планами ленинградских издателей нависла угроза. Наши эмигранты выпустили в Мюнхене отдельной книжкой поэму Ахматовой «Реквием». Это не понравилось властям. Пошли разговоры, а не отлучить ли поэта вновь от советских издательств и журналов.

Спасти положение попробовал Алексей Сурков. Он взял на себя переговоры с инстанциями, но взамен попросил Ахматову добавить в рукопись стихи из её послевоенного цикла «Слава миру», который она в конце 40-х годов сочинила с одной-единственной целью – помочь вызволить из тюрьмы родного сына.

Окончательно новый состав книги, разросшейся до двух томов, Ахматова и Чуковская подготовили к весне 1964 года. Михаил Ардов вызвался отвезти рукопись из Москвы в Ленинград. А дальше началось долгое ожидание.

Потом выяснилось, что новое руководство Ленинградского отделения «Совписа» – директор Георгий Кондратьев, работавший до этого секретарём Ленинградского горкома КПСС по пропаганде, и главред Михаил Смирнов отправили пересоставленный сборник Ахматовой на рецензирование Илье Авраменко.

В Ленинграде этот человек считался влиятельной фигурой. Во-первых, он сам одно время занимал какие-то руководящие должности в издательствах и был вхож в партийные инстанции. Во-вторых, его именовали поэтом. Правда, большой поэт из этого функционера не получился.

Свой отзыв Авраменко представил 19 мая 1964 года. Главное его замечание сводилось к тому, что Ахматова не отразила в своей лирике народную жизнь. Она показала это «в очень интимном, почти альковном мире сугубо камерных переживаний, как отражённое и уже неразличимое эхо, как смутное чувство душевной неустроенности, неслаженности, растерянности, без привнесения в эти мотивы социальной окраски сколько-нибудь».

И как быть? Всё это из рукописи убрать? Но тогда в книге не оказалось бы самой Ахматовой. Илье Авраменко хватило ума это понять. Поэтому он высказался за то, чтобы что-то из личностного в сборнике оставить. Но одновременно Авраменко потребовал «снизить концентрацию мотивов трагического, мотивов печали». А чтобы Ахматова была посговорчивей и не возмущалась бы произволом издателей, он предложил напомнить поэту, что издание полного собрания стихотворений – прерогатива Гослитиздата, а «Советский писатель» специализировался на выпуске новинок.

Другое поставленное Авраменко условие касалось подпорок. Издатель не хотел всю ответственность за публикацию стихов Ахматовой взваливать только на себя. Он считал:

«Необходимо лишь предпослать этому сборнику квалифицированную вступительную статью».

Только автором такой статьи, по мнению Авраменко, должны были стать не близкие Ахматовой люди, а критики типа Евгении Книпович.

Судя по всему, Пагирев не собирался учитывать все замечания рецензента. В отличие от Авраменко он очень высоко ценил Ахматову и не считал себя вправе вмешиваться в её тексты. Ему очень хотелось успеть издать книгу к её 75-летию. Но это оказалось нереальным.

Вообще, этот предстоявший юбилей очень пугал наши власти. Ведь позорное постановление ЦК 1946 года об Ахматовой ещё не было отменено. И заместитель заведующего идеологическим отделом ЦК КПСС Василий Снастин прикладывал максимум усилий, чтобы не допустить громких чествований великого поэта. Не поэтому ли ленинградские издатели сначала взяли паузу в вопросе издания книги Ахматовой, а потом сменили редактора, убрали малосговорчивого Глеба Пагирева и назначили склонную к компромиссам Мину Дикман.

«Завтра, – написала Ахматова 21 июля 1964 года Чуковской из Комарово в Москву, – приедет редактор моего двухтомника (она ещё верила, что издатели дадут ей большой объём. – В.О.) Дикман, и возникнет первый разговор о тексте».

Но разговор у редактора Мины Дикман с Ахматовой зашёл не только о тексте, но и о сокращении объёма предполагаемой книги. И поэт вынуждена была смириться с условием издателей.

В начале сентября Дикман подготовила проект договора с Ахматовой на выпуск книги «Бег времени». По этому документу в сборник должно было войти только пять тысяч стихотворных строк (поэт рассчитывала на большее). В качестве компенсации Дикман попросила своё начальство назначить Анне Андреевне самую высокую гонорарную ставку. Но новый директор Ленинградского отделения «Совписа» Георгий Кондрашёв, до этого работавший секретарём Ленинградского горкома КПСС по пропаганде, пожадничал и установил планку 1 рубль и 70 копеек за одну строку, при этом пригрозил за ранее публиковавшиеся стихи снизить ставку на 40 процентов – до 1 рубля и 2 копеек за строку. А ведь Ахматова тогда так нуждалась в деньгах! Радовало поэта только то, что Кондрашёв включил её книгу в план выпуска 1965 года, а не отодвинул на 1966 или 1967 год.

После заключения договора Дикман предложила ещё раз поджать рукопись (хотя сколько можно было!).

«Она, – сообщила Ахматова 11 ноября 1964 года Чуковской, – уже выкинула 700 строк».

Дикман, не скрывавшая, что ранние стихи Ахматовой ей нравились сильнее, чем поздние, покушалась на большее и надеялась найти в этом понимание у Чуковской. Но Анна Андреевна, хорошо знавшая непростой характер своей соратницы, а главное – её несговорчивость, отказалась знакомить своего редактора с ней.

По-хорошему и так сильно урезанную рукопись «Бега времени» уже следовало засылать в набор. Но издатели чего-то выжидали. А чего? Неужели отъезда Ахматовой в Италию на вручение международной премии?

Уже в отсутствие поэта директор Ленинградского отделения «Совписа» Георгий Кондрашёв и главный редактор Михаил Смирнов, в очередной раз засомневавшись в идейной выдержанности двух поэм Анны Андреевны – «Путём всея земли» и «Поэма без героя», – решили перестраховаться и направить рукопись книги «Бег времени» на дополнительное рецензирование в Москву. Выбор пал на Алексея Суркова. И это не было случайностью. В литературных и издательских кругах многие знали о давних симпатиях Суркова к Ахматовой. А это означало, что большой литературный генерал не будет рубить с плеча и разводить вкусовщину. Можно было не сомневаться в том, что предлагать что-либо исключить из рукописи он стал бы только по политическим мотивам – лишь то, что вызвало бы безусловное неприятие в Кремле.

Рукопись Суркову ленинградские издатели отправили 9 декабря. Ответ от него ожидали получить ещё до Нового года. Но время шло, а отзыв от поэта не приходил. Издатели забеспокоились, уж не переменил ли Сурков своё отношение к Ахматовой, не надавили ли на него функционеры из ЦК КПСС.

Откликнулся Сурков лишь 12 февраля 1965 года. Он признался, что если б дело касалось Твардовского, Щипачёва или Тихонова, то кое-что без сомнений из рукописи бы убрал. Но посягать на тексты Ахматовой ему не хотелось бы. Ахматова, утверждал он, – «поэт, занимающий особое место в нашей литературе, человек на редкость трагической судьбы».

«И, хотя я чувствую некоторую перегрузку второй части книги эмоциями предсмертных предчувствий, – признался Сурков, – но вслед за т. Книпович не считаю себя вправе требовать изъятия из книги тех или иных текстов».

Сурков подчеркнул, что политической ущербности в стихах Ахматовой не увидел. Что тем не менее не помешало ему дальше категорически выступить против печатания «Поэмы без героя» («книга и так сильно окрашена закатными тонами»). При этом он пообещал издателям лично этот вопрос уладить с Ахматовой.

Он уже знал, что Ахматову пригласили на второй съезд писателей России, где ей с санкции властей приготовили место в президиуме. Потом он выразил желание помочь поэту в оформлении документов для поездки в Англию на получение мантии доктора Оксфордского университета: в Италию Анну Андреевну в 1964 году выпустили по решению ЦК КПСС, а чтобы отправиться в новое путешествие, от неё потребовали предварительно пройти через чистилище партбюро и секретариата Ленинградской писательской организации. Ахматова не представляла, как она будет навытяжку стоять перед партбюро.

Сурков своё слово сдержал. Он лично звонил Даниилу Гранину и просил сделать все нужные справки без вызова Анны Андреевны на партбюро и секретариат. 17 марта 1965 года Гранин как секретарь правления Ленинградского отделения Союза писателей РСФСР, секретарь партбюро П. Петунин и председатель месткома П. Кобраков сочинили краткую характеристику. Они писали, что Ахматову «рекомендуют для поездки в Англию по командировке Союза писателей СССР». Сейчас всё это выглядит смешно. Ну кто такие Петунин и Кобраков? Кто их помнит? Но тогда от этих клерков зависело, отпустили бы Ахматову в Оксфорд или нет.

И только уладив все личные дела Ахматовой (точнее – их часть), Сурков завёл с Анной Андреевной разговор о «Поэме без героя». Но она предложила компромисс. Ахматова не стала настаивать на включении в книгу полного текста поэмы, а сказала, что будет согласна на публикацию фрагментов. Кстати, именно так в конце 1963 года поступил Михаил Луконин, когда составлял очередной сборник «Дня поэзии».

19 апреля 1965 года Ахматова написала из Комарово своему редактору Дикман:

«Дорогая Мина Исаевна!

Сейчас собрала в четырёх листах фрагменты 1-й части моей поэмы, которая называется «Тысяча девятьсот тринадцатый год». По окончательной договорённости с А.А. Сурковым решено напечатать целиком 1-ю часть моей поэмы, которая раньше была напечатана в фрагментах (от печатания II-й части «Решка» и III-й «Эпилог» – я отказываюсь).

При этом прилагаю список».

В Англию Ахматова выехала в июне 1965 года. А в конце сентября появился сигнальный экземпляр её книги «Бег времени».

Когда Ахматова получила авторские экземпляры, то расстроилась. Она обнаружила не согласованные с ней редакторские исправления. Во-первых, издатели без её ведома сняли эпиграф к «Последней розе» из Бродского. Во-вторых, изменили названия стихов памяти Пастернака, сделали «Смерть поэта» и поставили другую дату, не 60-й год, а 57-й. Анна Андреевна назвала это мелким жульничеством.

Чтобы загладить вину, редактор книги Мина Дикман предложила начальству пересмотреть гонорарные ставки и выплатить поэтессе по два рубля за каждую строку. Директор Ленинградского отделения «Совписа» Георгий Кондрашёв на этот раз возражать не стал. Но обида у Ахматовой не прошла.

Вячеслав Огрызко

1 Здесь и далее документы цитируются по материалам ЦГАЛИ.