Памяти Ларисы Васильевой
Валерий Лебединский
Родился в 1940 году в Кременчуге Полтавской области. Окончил два факультета Одесского государственного университета им. И. Мечникова: юридический (1965) и исторический (1971). Поэт, прозаик, драматург, член Союза писателей Москвы, Союза российских писателей и Союза журналистов России. Автор тринадцати книг, лауреат литературных премий, главный редактор международного литературного альманаха «Муза».
…Кажется, ещё вчера она приезжала в Центральный дом литераторов, чтоб выступить на очередном мероприятии. Ничто не предвещало близкой смерти. И в день своего ухода она оставалась бодрой, включённой в работу, отзывчивой на любое приглашение.
Я был знаком с Ларисой Николаевной в последние 4 года её жизни, но знал её по литературе с давних лет. Нас познакомила Мария Арбатова, достаточно близко её знавшая. И тут же возникла близость взаимопонимания, взаимоуважения творчества друг друга. Я предложил ей принять участие в «Музе», а позже – войти в состав редколлегии. Она охотно откликнулась на оба предложения, и в трёх последних номерах – её стихи.
Я вчитывался и вчитываюсь в эти строки, где в кадрах и за кадрами – её судьба. И как бы особо увиденные – последние несколько лет, период моего знакомства с ней.
Что в нём? Почему он пронзителен больше, чем прошлая её жизнь?
В конце её остро звучит одиночество, хоть внешне проходит оно в кипенье общественных дел:
Как будто и не было дыма,
назойливой пляски огня.
Проходит сумятица мимо,
почти не касаясь меня.
И небо колышется мерно
над синей полоской окна,
и я одинока, наверно,
хотя не бываю одна.
Случайно узнала, отчасти
потом пожалела о том,
что тихая пристань – не счастье,
что стены и мебель – не дом.
Казалось бы, кого только не было в «Музе» за два десятилетия. От никогда не бывших в печати стихов Николая Асеева и Леонида Мартынова, Николая Глазкова и Эдуардаса Межелайтиса до Ряшенцева, Жирмунской, Городницкого. Но мастерство Ларисы Васильевой не уступало этим именам.
Жила она относительно далеко, на сорок первом километре от Москвы, при созданном ею Музее танка Т-34, сконструированного, в числе других, её отцом. Сколько инициатив было ею проявлено, какая громадная работа в архивах, сколько встреч с ветеранами войны… Она стала основателем, экскурсоводом, смотрителем – душой боевого музея…
Встречались мы относительно редко, так как нечасто она наезжала в Москву. Я знал, что у неё больные ноги, и был приятно удивлён, когда, вскоре после знакомства, увидел её входящей на мой юбилейный вечер в Центральный дом литераторов. Она успела познакомиться с «Музой» и выступила, сказав о ней добрые слова.
Вскоре ко мне приехал человек, доставивший «в дар от Ларисы Васильевой» пять книг её прозы – великолепных, в твёрдых обложках, фолиантов художественных исследований и мемуаров. Книги эти – о друзьях и врагах, о Пушкине и его тайной и самой глубокой любви, о которой даже сейчас далеко не все знают и которая оставалась пожизненной с юных лет, не соприкасаясь с любовью к Натали, но и не уступая ей. Любви к… императрице, жене Александра Первого, которая была старше Пушкина на двадцать лет и которую он впервые увидел ещё в Царскосельском лицее. Я не оговорился: пожизненной, хотя императрица Елизавета Алексеевна скончалась в 1826 году – за три года до появления в его жизни Натали и за одиннадцать лет до гибели самого поэта. Здесь поэтесса явила себя как глубокий учёный, исследовав и приведя архив писем императрицы и всесторонне раскрыв её образ – женщины любопытствующей, чуткой, писавшей письма как дневники.
Новизна и прекрасный язык, умение держать в напряжении – то, из чего складывается мастерство прозаика, – это ещё одна, наряду с поэзией, полноценная грань её творчества.
В книгах много открытий.
Знаете, как делаются открытия? Все знают, что здесь копать нет смысла: всё перекопано до вас, всё известно. А один не знает и копает.
Все знают, что стихотворение «Я помню чудное мгновенье…» посвящено Анне Керн. А Лариса Васильева копнула! И убедительно доказала, что не ей, а той его любви. В самом деле, ничто не совпадает: Анна вряд ли являла собой «гения чистой красоты». И «голос нежный» не мог относиться к ней. А с той все черты совпадали. И ещё насторожило Васильеву: почему она – видение мимолётное, в то время как они часто виделись, были близки? Нет, тут что-то не так... Анна была замужем за старым полковником и вела вольный образ жизни, изменяла. Пушкин пишет в письме к брату Льву: «Вчера переспал с Анной Керн». Так, между прочим… Да мог ли он ей посвятить такие строки? Автор исследовала воспоминания Керн глубже, чем делали до неё, и показала, как Анна… сама себя выдаёт, не подозревая об этом. Пушкин зашёл к ней перед её отъездом из Тригорского и, вдохновлённый написанным, прочёл. Решив, что это о ней, она взяла из его рук листочек, но он стал вырывать его, не желая, чтоб он остался у неё! «Разве это логично?» – ставит вопрос Л. Васильева: стихи, посвящённые той, кому прочёл, он должен был трепетно вручить, подарить, а не вырывать из её рук, чтоб они у неё не остались. А он вырывал. Ибо это – святое, тайное – не должно быть в чужих руках.
…Увы, очень редко встречался я с ней, прекрасной поэтессой, прозаиком. Работая над романом о Зинаиде Гиппиус, я увидел Васильеву в кадрах документального фильма, где она, с глубоким подходом и своим отношением к Гиппиус, говорит о ней в разных местах. Я позвонил ей. Оказалось, она не знала, что фильм давно вышел, и секретарь её помогла ей его посмотреть.
И был другой вечер в Центральном доме литераторов, который я проводил совместно с другим писателем. Васильева болела. Я знал, что её не будет, но вдруг обнаружил её скромно сидящей в середине зала. Я представил её собравшимся как выдающуюся русскую поэтессу, в чём предстоит ещё расписаться великой русской литературе. И тут же защёлкали фотоаппараты, несколько зрителей встали с мест, чтоб сделать памятный снимок. Пришла она в белых валенках, которые помогали ей, о чём назавтра напишет «Независимая газета». Так и вышла она к микрофону – небольшая, уютная, милая, с цветом валенок под стать снегу, и рассказывала о двух книгах прозы, над которыми завершала работу…
Ей было слегка за восемьдесят. И хоть внешне ничто о том не говорило, она чувствовала близкий конец, как остро его чувствует художник. Это звучит в её стихах в «Музе»:
Да, в русых прядях серебро
уже прошито.
Всё это ложь, что я – ребро,
Но жизнь прожúта.
И прожита, и прóжита,
моя земная,
и приближается черта,
а Там – не знаю,
но понимаю – лучший мир
в безвестном дыме,
и не Адам там мой кумир,
а Божье Имя.
И вот – злая весть: её не стало. Я позвонил её секретарю.
– Она села в кресло, – сказала секретарь, – как бывало после обеда. И тут же, как всегда, задремала. Потом увидели: умерла.
Любая беда – разве это не благо
для сердца, для буйной его полноты,
иначе о чём бы сказала бумага,
какие бы в ней отразились черты?
Нюансы давних встреч
Валерий Лебединский. Страницы воспоминаний. – М.: Новые витражи, 2020. – 272 с. – 500 экз.
В мемуарах поэта, прозаика, драматурга Валерия Лебединского в основном – журналистские встречи с выдающимися людьми наших дней. Среди них – Лев Дуров и Иосиф Кобзон, Армен Джигарханян и Олег Ефремов, Иван Папанин, Василий Смыслов, Вениамин Каверин… Перу автора принадлежат последние крупные интервью в жизни народных артистов СССР Андрея Миронова и Софьи Гиацинтовой. Беседы, лежащие в основе мемуаров, публиковались в «Советской культуре» и «Советском экране», «Книжном обозрении» и «ТВ и радиовещание», «Театральной Москве», «Ленинском знамени» и др. Есть и жизненные воспоминания: Вольф Мессинг, Валерия Новодворская, Лариса Васильева, Сергей Островой, Андрей Гончаров, «У гроба Светлова» и др. В книгу вошла и документальная повесть о встречах и беседах автора с внучкой Сталина Галиной Джугашвили. Книга рассчитана на широкий круг читателей. В ближайшие дни она появится на при-лавках.