Сергей Лукьяненко: «Я – консерватор и имперец»
Кто-то называет его «отцом российского постмодернизма в фантастике», кто-то – «одним из самых одиозных русских писателей», а кто-то организует фан-клубы в его честь и восхищается его стилем и умением выстраивать чудесные сюжеты.
Вот уже два десятка лет имя этого 52-летнего автора сотен романов, рассказов и повестей, лауреата самых престижных литературных премий на слуху у читающей публики. По его произведениям снимаются фильмы, создаются компьютерные игры, его числят одним из самых популярных авторов, пишущих в жанре альтернативной истории. О книгах и людях, о настоящем и грядущем мы беседуем с человеком, умеющим заглядывать в будущее и создавать целые миры, – писателем Сергеем Лукьяненко.
– Сергей Васильевич, вы родились в семье медиков, после мединститута год проработали в ординатуре врачом-психиатром, а потом вдруг ушли в писательство. Не страшно было бросаться в капризные волны литературного океана?
– В медицину я пошёл, скорее, по семейной традиции. Очень уважаю врачебную профессию, но в конце концов пришёл к выводу, что это – не совсем моё. А писать фантастику начал уже на первом курсе. Поначалу родители относились к моим писаниям как к хорошему хобби, а потом это стало их пугать, хотя мои вещи уже публиковались, и я получал гонорары, сопоставимые вначале со стипендией, а там и с зарплатой врача. Но всё равно они считали, что этим нельзя заниматься постоянно. Получив диплом, я сказал, что, видимо, работать врачом не буду, и родители, конечно, расстроились. Да и мне было страшновато пускаться в такое свободное плавание, но я решил, что полноценно совмещать медицину и литературу не смогу, и выбрал литературу.
– В СССР издавалась такая серия – «Моя первая книжка». А какая книга была первой в вашей жизни?
– Я рано начал читать, мне не было и пяти лет, у родителей была хорошая библиотека, так что читал я много и быстро перешёл на толстые книги. Мне всегда нравились большие литературные сказки. А первой запомнившейся книгой был том Носова из трёхтомника с рассказами, потом был «Незнайка». Для меня это величайшая детская книга, ведь в советское время она умудрилась весело и доступно рассказать о разнице политических систем – мы видим хороший, идеализированный коммунизм, и видим, как легко он может быть разрушен тремя деструктивными типами. Только волшебное вмешательство позволяет спасти этот светлый коммунистический мир, который, увы, быстро начинает оскотиниваться.
Могу только догадываться, как эта «фига в кармане» проскочила бдительную советскую цензуру. Там на удивление верно описан капитализм – то, что у нас происходило в девяностые годы. В «Незнайке на Луне» и коррупция, и «пирамиды» во всей своей красе… Конечно, читал я и Астрид Линдгрен, и братьев Гримм, и Андерсена. Очень любил «Орден Жёлтого Дятла» бразильца Монтейру Лобату, у нас эту книгу, увы, мало кто знает. Она у нас переиздавалась пару раз, это «вневременная» сказка с массой приключений. Когда читаешь её сейчас, можно и похихикать – например, дети там путешествуют в некую волшебную страну, вдохнув особый белый порошок… Не знаю, получилось ли это случайно, или автор сознательно иронизировал, но это очень милая, хорошая книга.
– Не помню, какой писатель сказал: «Мне так хотелось прочитать хорошую книгу, что я написал её сам»…
– Я так и начал писать. Дело было на первом курсе, был какой-то скучный вечер, нечем было заняться, на ТВ было всего два канала, Интернета не существовало, с книжками было плохо, и я подумал – отчего бы самому не написать фантастику, которую мне и самому захотелось бы прочитать? Взял общую тетрадь и настрочил за вечер несколько рассказов. Тогда я впервые понял, что писать так же интересно, как и читать.
– Помните свой литературный дебют?
– Да, конечно, это был научно-фантастический рассказ «Нарушение», опубликованный в 1988 году в Алма-Ате, в журнале «Заря». Тут не обошлось без курьёза. Дело в том, что рассказ передал в редакцию мой друг. И вот однажды меня попросили прийти туда на беседу. Потом выяснилось: они подумали, что не может восемнадцатилетний парень написать такой зрелый рассказ, а значит, я его у кого-то списал. Порылись в книжках, ничего похожего не нашли и решили поговорить со мной. Потом полистали другие мои рассказы и поверили, что я и в самом деле автор «Нарушения».
– В том же году журнал «Уральский следопыт» опубликовал ваш рассказ «За лесом, где подлый враг». Потом он вышел в США и в Индии, в журнале «Junior Quest».
– Тут произошла совершенно странная история, потому что это был как раз один из трёх рассказов, который я написал в тот скучный вечер на первом курсе. Я послал его в журнал «Уральский следопыт», в ту пору это был основной центр публикаций фантастики в СССР. Мой рассказ не публиковали пару месяцев, я страшно расстроился и настрочил в редакцию гневное письмо на тему «почему вы, такие-сякие, зажимаете молодых авторов?!». И – получил очень вежливый ответ от Виталия Бугрова, заведовавшего отделом фантастики. Он извинялся – большой самотёк, не успеваем всё читать вовремя, но ваш рассказ понравился и выйдет в таком-то номере. Через год, попав в редакцию «Уральского следопыта», и познакомившись с Бугровым, я увидел комнату, заваленную тюками с фантастическим «самотёком», и пришёл в ужас, устыдился и понял, что вообще удивительно, как они ухитрялись просматривать всё это…
– А как вы сегодня оцениваете первые литературные опыты?
– Как-то нашёл толстые тетрадки, в которых было три, как я их тогда называл, романа – хотя это были повестушки. Полистал, и с ужасом понял, что если бы мне этот текст принёс какой-нибудь молодой автор, я бы сказал ему: не морочьте голову ни себе, ни другим, займитесь чем угодно, но только не литературой. Это было ужасно. Рассказы у меня получались сразу, а такая крупная форма, как роман, не давалась, и даже язык при этом чудовищно деградировал. Но, пролистав три «романа», в первом я нашёл пару хороших строчек, во втором – несколько прилично написанных абзацев, а в третьем были даже целые страницы, выглядевшие вполне достойно. Видимо, это был необходимый этап «набивания руки», и мне такие «гаммы» были очень полезны.
– Вообще, писательству можно научиться, или с этим надо родиться? Ну, закончил человек Литературный институт, и считает себя писателем, а его, кроме него самого, никто и не читает…
– Думаю, здесь несколько взаимосвязанных факторов, – талант, трудолюбие, опыт. Наверное, талантливый человек будет прилагать меньше усилий и ему понадобится меньше опыта, чтобы начать писать. Нехватку таланта можно как-то компенсировать трудолюбием, но если внутри нет «зерна», ничего не получится. Я тоже отношусь с некоторым сомнением к учёбе в Литературном институте, потому что, по большому счёту, человек учится писать сам.
– Писателей почему-то принято делить на фантастов, сатириков и прочее. Но, согласитесь, жанр тут ни при чем: есть писатели, и есть – не писатели…
– Возьмём нашего любимого Алексея Толстого – чем он не фантаст? Написал и «Аэлиту», и «Гиперболоид инженера Гарина», ещё несколько фантастических вещей. Но никому же в голову не придёт называть Толстого «писателем-фантастом», правда? А у Булгакова вообще половина творчества – фантастика, тут вам и «Мастер и Маргарита», и «Собачье сердце», и «Роковые яйца».
– Вы относите себя к «социальным» фантастам, или всё же к «технарям»?
– Конечно, к социальным. Научная составляющая у меня по большей части – более или менее правдоподобный антураж, а иногда отсутствует и этот антураж. Мне интереснее писать о людях, а не об устройствах, их окружающих.
– Что можно считать главной темой писателя Сергея Лукьяненко?
– Наверное, это свобода, свобода выбора, личная свобода человека, и попытка понять, куда мы идём, как развивается человеческое общество.
– Говорят, в вашей писательской судьбе счастливую роль сыграла купленная в 1992 году пишущая машинка «Brother», на которой вы в течение недели написали подряд три рассказа — «Фугу в мундире», «Слуга» и «Поезд в тёплый край». Это напоминает историю с героем фильма «Области тьмы», который благодаря волшебной таблетке получил фантастические способности. Признавайтесь, Сергей Васильевич, ели волшебную таблетку? Или дело только в новой пишущей машинке?
– Дело, конечно, в машинке. У Стивена Кинга есть замечательный рассказ, главный герой там – писатель, у которого жило волшебное существо, служившее источником его вдохновения. У меня таким «волшебным существом» стала машинка «Brother». До этого писал на старенькой раздолбанной, грохочущей и постоянно «заедавшей» механической портативной «Москве». Это был тренажёр для моих пальцев и мучение для ушей окружающих. После этого монстра печатать на качественной машинке было огромным удовольствием, но, конечно, с компьютером это не сравнить.
– В конце 1994 года у вас появился первый компьютер, и вы на какое-то время с головой окунулись в компьютерные игры. Это было отражением творческого кризиса, или вы просто увлекающийся человек? У вас ведь даже есть романы, где за основу взяты названия рас и планет игры «Master of Orion». Я имею в виду законченную в 1995 году дилогию «Линия грёз» и «Императоры иллюзий».
– Когда появились игры с нормальным сюжетом, я действительно ими увлёкся. «Master of Orion» – стратегическая игра, там нет никакого сюжета, кроме того, что ты развиваешь планеты: на одной строишь звездолёты, на другой – выращиваешь продовольствие, и так далее. Я стал придумывать мир под эту игру, играл и одновременно соображал, как и что могло бы происходить в такой Вселенной. Но потом, когда понял, что заигрываюсь и не занимаюсь делом, решил себя из этой игры вывести и стал писать навеянный игрой свой сюжет. Знаю людей, которые, прочитав книжку, хватали эту игру, а потом возмущались – мол, там же ничего нет из того, что в вашей книге. Я им отвечал, что это я сам придумал.
– Когда вы начинали писать свой первый роман «Рыцари сорока островов», не боялись повторения истории с так и неопубликованным романом «Приключения Стора»?
– На самом деле начинать всегда не страшно, а весело. «Приключения Стора» – это как раз те три повести, которые я написал на первом курсе, и никому потом не показывал, только что-то брал оттуда для других произведений. «Приключения Стора» – это своего рода «репетиция», я учился на ней строить роман. До «Рыцарей…» была еще повесть «Атомный сон», о мире после ядерной войны. Знающие серию игр «Фоллаут» скажут, что антураж там похож на эту игру, но «Фоллаут» вышел позже «Атомного сна». Написав это, я почувствовал, что уже что-то получается. И потом уже писал «Рыцарей сорока островов», они вышли почти одновременно, за «Рыцарей…» я получил в апреле 1993 года в Свердловске свой первый, памятный и дорогой мне приз «Старт» лучшему молодому фантасту года.
– Возможно, я ошибаюсь, но в ранних ваших произведениях ощущается влияние нашего писателя Владислава Крапивина и американца Роберта Хайнлайна. Это так?
– На меня повлияли не только они, хотя, конечно, я очень люблю их творчество. Но были и Стругацкие, и Саймак, и другие. В первых книгах я осознанно или неосознанно учился у них. Читал я много, и выделить одного любимого писателя трудно. Крапивина читал с детства, это замечательный писатель, и при встрече я не преминул сказать, что вырос на его книгах. По-моему, его это не сильно обрадовало. Уже потом, на собственном опыте, понял, как огорчает фраза: «Я рос на ваших книгах». Это мало кого обрадует, когда такое тебе говорит взрослый мужик – напоминает, знаете ли, о возрасте…
– Вы упомянули премию «Старт», а какая из многих ваших литературных премий – самая-самая?
– Наверное, «Аэлита». Это старейшая премия за вклад в развитие отечественной фантастики, наша высшая профессиональная награда. Как правило, она вручалась маститым писателям старшего поколения. А я её получил в «смешном» возрасте, в тридцать с небольшим, и, видимо, так и остался самым молодым лауреатом. «Аэлита» мне дорога и потому, что это уже было признание коллег. Очень ценю премию «Corine», полученную в 2007 году в Баварии за книгу «Танцы на снегу». Это была премия за лучшую подростковую книгу года, то есть, не за переводную, а вообще за лучшую книгу для подростков. В Германии очень сильная сказочная традиция, как и традиция фантастики, всё-таки это страна Гофмана, и получить приз, соревнуясь на равных со многими писателями, да ещё будучи единственным русским автором среди номинантов, - это было здорово.
– Наверняка, любой интервьюер спрашивает у вас о «Дозорах», и я не удержусь. Вышедший в 1998 году роман «Ночной Дозор» положил начало целой серии, принёсшей вам сверхпопулярность. А когда писали первый «Дозор», чувствовали, что книга обречена на успех, или это оказалась для вас неожиданностью?
– То, что книжка получается, автор обычно ощущает быстро, где-то на первой трети книги. Я видел, что это интересно, это необычно, и что герои живые, но, конечно, того размаха популярности, который случился после выхода первого «Дозора», не ожидал. Я ведь и писал её, уверенный, что это будет одна книга, никак не серийная. Но популярность оказалась так велика, что историю Антона Городецкого пришлось продолжать.
– По мотивам ваших «Дозоров» и «Диптауна» созданы настольные и компьютерные игры. Вы сами в них играли?
– Совсем немного. В принципе, игры понравились, хотя я бы сделал по-другому, но я же не программист…
– А новые «Дозоры» будут?
– Будет одна последняя книга, где я поставлю финальную точку в истории Городецкого и вообще в истории «Дозоров». Долго колебался, стоит ли её вообще писать, и даже сознательно лишил Городецкого его волшебной силы, сделав простым человеком. А потом подумал, что это как раз интересно – показать жизнь героя, который был магом, а стал таким же, как все люди. Он всё знает, всё помнит, голова работает, но он больше ничего не может. Это интереснейший конфликт, и это как раз подвигло меня к тому, чтобы начать писать продолжение этой истории.
– Возможно, это будет самый интересный «Дозор», этакий психологический роман. Название уже придумали? Может, какой-нибудь «Окончательный дозор»?
– Названия ещё нет – может быть, «Вечный дозор», или «Окончательный дозор». Но книга будет, сейчас она в работе.
– Не раз приходилось слышать, что уровень мировой фантастики сильно упал после ухода таких глыб, как Азимов, Кларк, Брэдбери, Хайнлайн. Но, возможно, дело не столько в том, что вымерли гиганты жанра, а в том, что сама жизнь обгоняет самые смелые мысли фантастов? Мы же лет двадцать назад и представить себе не могли, в какой цифровой мир погрузимся…
– Попытки представить были – например, есть такое направление, как киберпанк, где описывается цифровое будущее. Сейчас многое выглядит наивно, если сравнивать описываемое фантастами и нашу реальность. Есть многие вещи, которые ни один фантаст так и не предугадал. Скажем, никто не описал мобильных телефонов. Описывались какие-то «коммуникаторы», «связные устройства», но то, что у каждого в кармане может лежать целый компьютер, осталось за рамками писательского воображения.
– Прогресс – дело хорошее, но не слишком ли мы полагаемся на IT-технологии? А вдруг компьютеры вместе с Интернетом исчезнут, и что тогда – назад, в пещеры?
– Вряд ли всё исчезнет, но, согласен, мы слишком полагаемся на новые технологии. Сеть и сетевое общение – процесс не очень продуктивный. То, что могло бы давать людям возможность для полноценного общения и работы, превратилось в толчение воды в ступе, в бесконечные блоги, чаты, чатики, тик-токи. Для меня это скучнее, чем писательство.
– Надеюсь, мы и дальше будет видеть писателя, а не блогера Сергея Лукьяненко… О вас говорят, что секрет вашего литературного успеха в умении объединять американскую «боевитость» с традиционным русским вниманием к вечным вопросам. То есть, получается что-то среднее между «ихним» Хайнлайном и нашим Крапивиным, слегка разбавленное пессимизмом Голдинга? Во всяком случае, ваш первый опыт «крупноформатного» романа, вышедших в 1992 году «Рыцарей сорока островов», называют примером такого симбиоза…
– Там, наверное, можно углядеть такой симбиоз. Правда, когда я писал «Рыцарей…», ещё не был знаком с романом Голдинга «Повелитель мух». Хайнлайн, кстати, тоже писал «подростковую» фантастику. Любой писатель, так или иначе, чему-то подражает, особенно на первых порах. Людей, которые с ходу стартуют со зрелой работой, мало, особенно если человек приходит в литературу в восемнадцать лет, и было бы странно, если бы такой юноша вдруг выдал нечто ни на что не похожее. Так что, применительно к раннему этапу, моё творчество может отвечать этому определению.
– Некоторые критики считают ваши произведения отечественной версией постмодернизма, разбавленного цинизмом, где присутствует и вера в человечество. Это верное определение?
– Какой-то мой роман подойдёт под это определение, а какой-то не подойдёт совершенно. Постмодернизм? Да, но сегодня постмодернистами можно назвать многих писателей. Это огромный пласт литературы, и ты так или иначе задеваешь темы, которых кто-то касался, так или иначе с кем-то полемизируешь, отталкиваясь от таких тем. Чтобы писать, совершенно ни на кого не походя, надо просто никогда и никого не читать.
– Вы как-то назвали свой жанр «фантастикой жёсткого действия» или «фантастикой Пути». Расшифруйте, пожалуйста.
– Под «фантастикой Пути» я имел в виду, что сейчас в литературе не столь важна даже концовка, финал, а скорее, важен тот путь, который проходит герой, важны события, происходящие в этом Пути.
– То есть, не так важен результат, как процесс?
– Да, ведь и наша жизнь всегда имеет один и тот же закономерный результат, а вот процесс жизни – и есть самое интересное. Потому я и говорю о «фантастике Пути». Что касается «фантастики жёсткого действия», в нашем жанре давно уже существовало деление на гуманистов, на «новую волну», и на более жёсткую, пессимистичную фантастику, вроде киберпанка.
– Этакий нейрокошмар?
– И это тоже. Мне в первом нравился гуманизм, например, в романах Саймака, а во втором – драйв. И я решил, что хорошо бы совместить оптимизм с активным действием, позволяющим лучше раскрыть героя и привлекающим читателя, особенно молодого, просто в силу возраста склонного к радикализму.
– У вас был интересный опыт работы над повестью «Неделя неудач» для сборника по мотивам произведений Стругацких. А в вашем романе «Звёзды – холодные игрушки» многие увидели злую пародию на коммунистически-утопический «Мир Полдня» Стругацких. Это – отражение вашего разочарования в гуманистических началах любого прогресса? Для вас прогресс – всего лишь замена одной неприятности на другую, и вас не случайно называют «квазигуманистом»?
– Я не планировал полемизировать со Стругацкими и их «Миром Полдня», который я очень люблю, как одну из немногих удачных утопий в российской фантастике. Но когда я писал свою книгу, и у меня стал складываться мир, походивший на мир Стругацких, я невольно стал его конструировать, пытался понять, как он возник, и к чему движется. И оказалось, что возник он не в очень веселой ситуации, в результате искусственно вызванной эпидемии, которой положили конец некие силы, фактически захватившие власть в мире – естественно, с благими намерениями. Это написано давно, так что, и аналогии с нашими пандемийными временами тут случайные. И вот у меня получился такой вариант «Мира Полдня», более реалистичный, более жёсткий и менее приятный. Этот мир мог возникнуть только при полном контроле над психикой людей, и, конечно, это делалось с самыми благими намерениями. У Стругацких, например, упоминается система воспитания, при которой всех детей в раннем возрасте отбирают у родителей и воспитывают в интернатах, где с помощью волновых технологий их заставляют вовремя ложиться спать, и прочее. Получается казарменное общество, казарменный коммунизм, построенный, как мы уже говорили, с благими намерениями. И многие пришли к такому же выводу, когда попытались анализировать и «привязывать к земле» утопию Стругацких.
– Вы не раз обращались к жанру альтернативной истории. Скажем, в опубликованной в 1998-2000 годах дилогии «Искатели неба» описывается альтернативное Второе пришествие в мире, где не было Христа, а был какой-то то ли маг, то ли жулик, отрывший людям доступ в параллельный мир. Это – отражение вашего разочарования в христианстве? Нам уже не ждать Мессию, потому что Его нет?
– Нет, ну что вы! Я писал этот роман, будучи полнейшим агностиком, да и жанр альтернативной истории придумал не я, он существовал ещё в советской фантастике – было даже такое направление, «про попаданцев», то есть, про людей, попавших в другое время. Могу напомнить такую смешную книгу, она называлась «Голубой человек» – имелся в виду Ленин, а «голубой» означало чистоту его души. И вот герой, попав в прошлое, носился там «с целью посмотреть на Ленина»… Вот и я решил написать что-то в жанре альтернативной реальности, стал размышлять, какая точка в истории не сильно «затоптана».
Вторая мировая война, нашествие Наполеона, времена татаро-монгольского ига – всё это нашими фантастами так или иначе уже было затронуто, как и война за независимость в американской фантастике. Я подумал, что одна из самых ключевых точек мировой истории – становление христианства. И решил написать книгу, где у Ирода всё получилось, и Христос был убит во младенчестве. Бог собирался в отместку уничтожить человечество, но Христос заступился за людей и предложил все те силы, которые должен был получить он, отдать обычному человеку, способному исполнить его Миссию. Место Христа занял обычный человек, попытавшийся, обладая божественным всемогуществом, пройти путь Сына Божьего. Но он прошёл его совершенно по-другому – не было жертвы и искупления грехов, а была попытка создания Рая на Земле. Действие происходило уже в наши дни, и мы видим мир, возникший в результате этой попытки. Для меня эта книга стала поводом внимательно перечитать Библию и Евангелие, я обрёл веру и принял крещение. Мне было тогда 33 года.
– Человеческий мир устроен сложно, мы все разные, а значит, нам пора бы научиться мирно сосуществовать. Чем ваша «формула терпимости» отличается от пресловутой западной толерантности и политкорректности? Есть же у вас роман «Геном» 1999 года, где описывается генномодифицированное человечество, разделённое на «спецов», «натуралов», «клонов» и «ксеноморфов», уживающихся друг с другом. Кстати, такой «толерантный» подход присущ и американским фантастам «новой волны», например, покойному Филипу Хосе Фармеру…
– Буквально на днях я услышал, по-моему, очень правильные слова: толерантность – это терпимость к греху. Терпимость – это принятие грешника не потому, что мы признаём право на грех как таковой, а потому, что понимаем некое несовершенство человека и неизбежность нашего всеобщего различия.
– Вы имеете устойчивую репутацию «имперца» и консерватора, кто-то обзывает вас и «реакционером». А как вы сами характеризуете ваши политические взгляды?
– Я – консерватор и имперец. Говоря об империи в негативном плане, часто имеют в виду системы европейских колониальных империй, основанные на завоеваниях и разграблении колоний. Но Российская империя была благоприятной средой для существования разных этносов. Русская модель континентальной империи – это государство, которое, расширяясь, включало в себя другие народы и давало им возможность сохранения и развития своей культуры. Мы видим это и в советской империи, когда все входящие в неё народы сохранялись, росли и процветали именно в составе СССР. Империя – нормальная система функционирования большого государства, населённого разными народами, и ничего плохого в такой форме нет.
– Весной 2014 года вы призвали в одном из интервью «строить свою страну и свой мир, а не дёргаться в стороны, теряя идентичность и самоуважение». Как у нас сегодня обстоят дела с идентичностью и самоуважением?
– Трудно всё обстоит, поскольку подъём, который называли «русской весной», был не очень долгим и явно вызвал испуг в каких-то частях властных сфер. Сейчас мы опять во многом пытаемся следовать примеру западных государств, пытаемся снова войти в то, что называется европейской атлантической цивилизацией, хотя это бессмысленно – мы туда никогда не войдём по той простой причине, что нас никто там не ждёт, да нам туда и не надо. Пора понять, что Россия – не часть Европы и не часть Азии. Как в своё время сказал Путин, это Азия и Европа лежат по обе стороны от России. Мы – сами по себе, у нас свои особенности и преимущества, и не надо этого бояться или стыдиться, тем более не надо пытаться подражать Европе, Китаю, Японии или ещё кому-то, при всём уважении к этим культурам. Куда полезнее строить своё государство и свою культуру, беря лучшее, что есть вокруг, и ничего зазорного в этом нет.
– Нет ли нашей вины в том, что от нас так быстро отпали огромные куски Российской империи и Советского Союза? Хуже того, во многих бывших советских республиках в главных врагах нынче числят именно Россию.
– Это всё было заложено в советские годы, когда проводилась очень странная политика. Развивая окраины, национальные республики – что совершенно правильно и замечательно – советские вожди «забывали», что Россия фактически лишена своей государственности, и её интересы отстаивались в меньшей мере. К моменту распада СССР Россия выглядела жалко: огромная, плохо обустроенная территория, где много полезных ископаемых и оружия, а общий уровень жизни прискорбно низок.
Какое же в такой ситуации могло быть уважение со стороны отпавших республик? Они пребывали в полной уверенности, что нищета – исконное состояние нашей страны, и они бы давно замечательно жили, если бы не Россия. Некоторое время они пребывали в таком благостном заблуждении, но с двухтысячных годов ситуация стала меняться. И граждане независимых государств, ожидавшие, что у них вот-вот будет «вторая Франция», или на худой конец, «вторая Турция», внезапно обнаружили, что они не могут самостоятельно развивать высокие технологии, никто их не ждёт на Западе с распростёртыми объятиями, и единственный источник их доходов – распродажа советского, главным образом российского наследства. Но человек не любит признавать, что ошибся и не улучшил, а ухудшил свою жизнь. Он начинает искать виноватых – отсюда и неприязнь к России. Распад СССР и появление независимых государств оказалось выгодным только для местных элит, каждому лидеру выгоднее быть правителем в маленьком независимом государстве, чем наместником части большой страны.
– Вы называете русский мир «особым симбиозом лучшего и полезного», но мы ведь и Украину считали частью русского мира, а где она теперь?
– Украина остаётся частью русского мира, несмотря на все свои демонстративные «разрывы с Россией». Разговоры на тему «если бы не москали, мы бы зажили как во Франции» – почему-то они всегда хотят «как во Франции»! – я слышал ещё в детстве. В 1980 году, впервые оказавшись на Западной Украине и будучи типичным советским ребёнком, большим интернационалистом, я вдруг обнаружил, что существует совсем другой взгляд на нашу страну, и есть глухая неприязнь, и обида, и ощущение, что им чего-то недодают. Когда распался СССР, были ожидания, что уж теперь-то будет «как во Франции», но – не сложилось. Кто виноват? Русские! Перестали давать бесплатно газ, перестали покупать замечательные украинские товары, оказавшиеся никому не нужными на вожделенном Западе, и посеялась нелюбовь к России. Вы же помните, вначале, сразу после распада СССР, к нам было этакое снисходительное отношение – мол, как вы там, небось, совсем оголодали, веники грызёте? А потом у людей возник шок, когда они обнаружили, что Россия строится, развивается, у нас растёт уровень жизни, а у них, наоборот, всё ползёт вниз. Обидно? Да. Кто виноват? Россия!..
– Украина – несостоявшееся государство, этакое «недогосударство»?
– Это государство, уже находящееся под внешним американо-европейским управлением, своих интересов оно не отстаивает – да и до 2014 года не слишком-то их отстаивало. А сейчас это государство сосредоточилось на замечательном тезисе «Украина не Россия» (у экс-президента Кучмы даже вышла книжка с таким названием). Но невозможно построить что-то на отрицании чего-то. Это, кстати, и у нас большая проблема. Ведь, согласитесь, глупо строить Россию, отрицая советское прошлое и говоря, что «мы Россия, а не Советский Союз». Надо знать и помнить свою историю, брать из неё лучшее, ведь и в Союзе хватало правильных вещей. Вот и строй, исходя из того, чего ты хочешь достичь, а не из того, что ты хочешь от себя отбросить.
– В романе «Звезды — холодные игрушки», изданном в 1997 году, вы предрекли войну за Крым между Украиной и Россией в 2009 году, и один из ваших героев даже спалил «почти готовый авианосец «Гетман Мазепа» на верфи в Николаеве». Как это у вас получилось угадать то, что случилось с Украиной через семнадцать лет?
– Если стрелять дробью, какая-то дробинка обязательно попадёт в цель. Писатели много чего предсказывают, и есть масса, по счастью, несбывшихся прогнозов – например, насчёт того, что Россия распадётся на фрагменты, часть из которых пытается отстоять независимость, а часть оказалась под прямым управлением Запада. Я часто бывал на Украине, много общался и с писателями, и с простыми людьми, и не раз сталкивался, например, с удивительным злорадством по поводу Крыма – мол, «какие же вы, москали, дураки, отдали нам самое ценное, что у вас было»… Кстати, в ту пору они все прекрасно помнили, что Крым подарил Украине товарищ Хрущёв. Но тогда же было понятно, что жители Крыма не ощущают себя гражданами Украины, что они хотят жить в России. Рано или поздно, это должно было взорваться. И если бы взорвалось раньше, от Украины отпала бы вся Новороссия – Одесса, Харьков, Николаев, Кривой Рог, Днепропетровск, не говоря уже о Донбассе.
Но за годы после развала СССР там появились поколения, выросшие на новой идеологии, сформировавшей уже другое отношение к России.
– Но мы-то молчали, и смотрели на это спокойно, мол, братский народ, никуда они от нас не денутся. А они – делись…
– Вина СССР была в том, что стержневое государство империи выглядело непривлекательно для граждан, живущих на окраинах. Почему в Лондон едут индусы, пакистанцы и граждане прочих экс-колоний? Да потому, что, несмотря на все свои претензии к бывшим хозяевам, они видят, что Британия живёт гораздо лучше, что там всё хорошо, всё богато, всё красиво и всё налажено. Потому и после развала колониальной системы де-юре, она сохранилась де-факто, Британия осталась стержневой системой для бывших своих колоний, и попробуй, выгони кого-то из Британского Содружества! А теперь посмотрите, как постсоветская, новая Россия буквально отринула русское и прорусское население, оставшееся в отпавших от империи республиках – а это десятки миллионов человек! Русским людям словно говорили: живи, как хочешь и где хочешь, но если приедешь в Россию, никакой помощи от государства не жди… Да, это наша вина.
– У вас немало романов и рассказов о первых контактах с инопланетянами: «Один день в 2100 году», «Переговорщики», «Девочка с китайскими зажигалками»… Что может принести землянам такой контакт – благо или зло?
– Абсолютно убеждён, что существует внеземная разумная жизнь. Возможно, и в Солнечной системе мы обнаружим внеземные, пусть простейшие формы жизни, даже на холодном и негостеприимном Марсе. Мы ждём, когда «они» прилетят, а может, «они» к нам уже прилетали? Несколько лет назад некий «астероид» пролетел сквозь Солнечную систему, и учёные однозначно доказали, что эта четырёхсотметровая металлическая «сигара» прибыла из межзвёздного пространства. На гавайском языке название этой «сигары» звучит как Оумуамуа, что означает «разведчик», или «пришелец издалёка».
Пролетев огромное расстояние по нашей Солнечной системе, «сигара» ускорилась – и улетела. Можно, конечно, пытаться найти нефантастическое объяснение этому визиту, но, по-моему, фантастическое объяснение звучит более реалистично – это был инопланетный зонд, осмотревший нашу Солнечную систему и ушедший к другим звёздам. Если состоится контакт в любой форме, для Земли это будет не самая лёгкая ситуация. Даже при всей доброжелательности пришельцев – а возить от нас грузы и рабов они вряд ли захотят, поскольку это нерационально экономически, уничтожать нас тоже особого смысла не имеет – контакт даже с дружелюбным чужим разумом может обернуться огромным шоком для человечества. Это будет потрясение всех религий, всех политических систем, а поскольку «их» разум более развит, чем наш, вдобавок ко всему у людей возникнет ещё и комплекс неполноценности. Человечество внезапно осознает, что находится на положении, в лучшем случае, отсталых дикарей, а в худшем – к нам будут относиться, как к смышленым животным. А рядом будет кипеть какая-то другая жизнь, к которой нас не допустят именно в силу нашей неразумности – с точки зрения пришельцев. С другой стороны, это может заставить людей объединиться, сосредоточиться на развитии невоенных технологий. В фантастике эта идея встречается довольно часто.
– Вас можно назвать сентиментальным человеком? У вас дома ведь и сегодня живут йоркширские терьеры, потомки знаменитой Буси, на кончину которой вы даже написали рассказ «Последняя ночь колдуна»…
– Потомки Буси, к сожалению, тоже скончались, сейчас у меня живёт собачка Матрица, дома её зовут Трикси. Я вообще люблю всякую живность, и как раз перед нашим интервью пересаживал декоративных креветок в стоящий у меня на столе аквариум. А в отдельном большом аквариуме живут неоны, барбусы, сомики и прочие рыбки.
– А фигурки мышей по-прежнему коллекционируете? И почему именно – мышей?
– Всё началось с того, что я подарил жене, родившейся в Год Мыши, фигурку мышки, как её тотемный знак. Узнав об этом, кто-то из друзей вспомнил, что у него есть фигурка мыши, и подарил её нам. И пошло-поехало. Сейчас у нас около тысячи мышек. Я, правда, давно не пытаюсь их пересчитывать, да и собираем мы мышей уже не в таком «яростном режиме». Но – дарят, и коллекция потихоньку разрастается.
– В ноябре 2008 года вы участвовали в телеигре «Что? Где? Когда?» в составе команды Валдиса Пельша, и верно ответили на вопрос о фильме «Назад в будущее», что принесло ваше команде победу. Больше поиграть не хочется?
– Конечно, поиграл бы, да не зовут. Но в последнее время мне грустно смотреть на эту игру, по-моему, она превратилась в очень уж отрежиссированное шоу, где всеми правдами и неправдами подгоняется «ответ под формат», чтобы уложиться в нужное время. Возможно, свои «правила игры» диктует прямой эфир.
– Коль уж мы произнесли слово «будущее», каким будет наш мир в 2100 году?
– Ну, тут можно смело говорить всё что угодно! Думаю, мир будет, и это хорошо. Абсолютно убеждён, что к этому времени люди будут жить не только на Земле, но и на орбитальных, марсианских, лунных, и, возможно, плавающих в атмосфере Венеры космических поселениях. Сейчас идёт Ренессанс космических исследований, за это надо сказать спасибо китайцам, заставившим всех активно включиться в космическую гонку, и товарищу Маску – с иронией воспринимаю многие его проекты, но это великий
популяризатор освоения Космоса. Несомненно, человечество распространится по Солнечной системе. Не думаю, что к тому времени на Земле появится единое правительство – скорее всего, это будут союзы трёх-четырёх крупных политических объединений. Конечно, хочется, чтобы Россия была лидером одного из таких союзов. Думаю, мир «откатится» от беспощадной толерантности, царящей сейчас на Западе, и выйдет на нормальный уровень терпимости друг к другу, и не будет того, что происходит сегодня в США, когда малые социальные группы требуют себе особых преференций, урезая права больших групп. Уверен, всё «устаканится» на каком-то среднем уровне. Главн