«Һава» на территории MOÑ: «Это самое страшное театральное переживание всей моей жизни»
Шепот зрителей вместо сценария и шум проектора как саундтрек — какой стала первая премьера на новой площадке в Нацбиблиотеке РТ
На театральной площадке MOÑ показали пластический спектакль творческого объединения «Алиф» под названием «Һава», соучастниками которого стали зрители. О том, почему режиссер Туфан Имамутдинов отказался от первоначальной темы, Айсылу Мирхафизхан пришлось забыть балетные па, а культуролог Энже Дусаева просила прекратить действо, — в материале «БИЗНЕС Online».
«Мы решили позволить зрителю свободно распоряжаться своей волей»
Несмотря на то, что официальное открытие театральной площадки MOÑ в новом здании Национальной библиотеки РТ намечено на октябрь, там уже идут закрытые показы спектаклей — в сентябре творческая лаборатория «Угол» адаптировала «Говорит Москва» в постановке московского режиссера Ивана Комарова, а в конце прошлой недели там состоялась первая премьера — пластическая постановка творческого объединения «Алиф» под названием «Һава». Случилась она благодаря гранту Союза театральных деятелей РФ, который независимый театральный коллектив выиграл в мае. Как рассказал режиссер и руководитель «Алифа», а также один из кураторов MOÑ Туфан Имамутдинов, для получения гранта он сформулировал тему и идею «Һава», однако в процессе создания решил от нее отказаться.
«Тема была очень конкретной и четкой. Но когда мы начали с ней работать, то поняли, что зависим от нее и все зрители будут от нее зависеть. Направление спектакля будет диктовать не воздух, а ассоциации, связанные с женщиной. Освобождение не случится, воздуха нет. Мы решили добавить многослойности, многокодированности и позволить зрителю свободно распоряжаться своей волей», — сказал Имамутдинов корреспонденту «БИЗНЕС Online». В итоге создатели сформулировали принцип спектакля как возможность видеть невидимое — отношение самой женщины к глагольному миру (существованию). По их мнению, сам принцип слова-приказа дает исполнителю попытку раскрытия именно этой проблемы.
Что получилось в итоге? В зале — 50 зрителей, 30 из них получили головные микрофоны. Перед спектаклем режиссер провел инструктаж — исполнители Айсылу Мирхафизхан (пластика) и Йолдыз Миннуллина (художественное слово) будут реагировать на слова, которые зрители прошепчут в микрофоны. Мирхафизхан их станцует, а Миннуллина осмыслит поэтически — текст, который она печатает в реальном времени, будет выводиться на экран, а зрительские слова будут выделены капслоком. Также Имамутдинов предупредил, что в спектакле не будет привычной музыки — только подзвученное пространство самой площадки.
«Дыхание наших отцов разлетается по площади нашей пустоты»
После инструктажа Имамутдинов удалился на задний план, где стоял звукорежиссер спектакля Тимур Милюков и Миннуллина в наушниках и с ноутбуком. На сцену вышла Мирхафизхан, некогда солистка балетной труппы театра им. Джалиля, в длинном белом платье, она тоже надела наушник и замерла в ожидании первого слова. Чувствовалось, что зрителям немного неловко проявлять активность в театре, но вскоре первое слово прозвучало — «любовь». Застучала клавиатура ноутбука Миннуллиной, которая тоже выводилась на динамик, на экране появились слова, а Мирхафизхан начала двигаться. Вторым словом было татарское «мон», вслед за которым и поэт начала печатать по-татарски. Постепенно зрители оживились — они уже смелее шептали в микрофоны «переход», «прости», «мне больно», «самолет», «тревога», были и случайные фразы вроде «как у нее сердце бьется», «а можно говорить?», «да, давно». В один момент кто-то даже начал перечислять репертуар театра им. Камала, что срезонировало с деятельностью «Алифа», который старается создавать новый татарский театр.
Несмотря на кажущуюся на первый взгляд хаотичность структуры спектакля, он в реальном времени обретал драматургию — чувствовалось развитие действия, кульминация и развязка. Перед глазами разворачивалась история женщины, пытающейся обрести свободу, поймать воздух, который эмансипирует ее и сделает сильной и независимой. Причем эта история прослеживалась и в движениях Мирхафизхан, и в тексте Миннуллиной, хотя они не были связаны друг с другом — танцовщица не видела текст на экране, а поэт — движения на сцене. В подобной импровизации особенно остро был виден талант исполнителей — поэзия и пластики, и текста была неоспоримой («Пустота — это свобода, сотканная из воздуха. Пусто на площади Свободы. Дыхание наших отцов разлетается по площади нашей пустоты»). Отсутствие музыки не усложняло восприятие, а наоборот, оголяло пластику и слово до такой степени, что они проникали куда-то глубоко внутрь зрителей. Как объяснил позже Милюков, звуковое сопровождение складывалось из усиленного шума проектора и пойманной частоты микрофонов, которые реагировали на звуки.
Спектакль длился запланированные 50 минут, и по удивительному совпадению он завершился словами одной из зрительниц «прекратите, это становится невыносимым, хватит». Шум резанул по ушам высокой частотой, на экране множились точки, а Мирхафизхан медленно сняла наушник. По мнению корреспондента «БИЗНЕС Online», было бы вполне достаточно и 30 минут, однако для некоторых зрителей спектакль начался только ближе к концу и им не хватило и 50.
«Для меня как режиссера это тоже было освобождение»
После спектакля второй куратор площадки MOÑ, директор центра им. Мейерхольда Елена Ковальская предложила желающим остаться на обсуждение показа. Она отметила, что на спектакле была в качестве зрителя, который только что впервые пережил его. «Я уверена, что нет единого смысла, который нам транслирует спектакль, и нам предлагают самим наделить смыслом происходящее», — сказала Ковальская и призвала зрителей поделиться переживаниями и чувствами, «помимо жары и сложностей дыхания». Сама она на протяжении показа задавалась вопросом, хочется ли ей воздействовать на происходящее или выключиться и стать наблюдателем. Временами ей хотелось выключить окружающих, а в конце спектакля — остановить происходящее. То же желание возникло и у историка и культуролога Энже Дусаевой — именно она произнесла слова «прекратите, хватит». «Это был порыв, я поняла, что уже хватит. Это был новый опыт переживания для меня, даже не хватает слов. Побудил начать говорить интерес и любопытство — сначала мне все представлялось потоком сознания, которое перекликалось с моими мыслями. Приглашение включиться пришло само собой, как что-то естественное», — сказала она.
Для некоторых зрителей сказанное ими слово на экране вызвало чувство гордости — «меня услышали!». Другие испугались манипулятивной ситуации и решили не вмешиваться своим голосом в происходящее. Зрители чувствовали переживания и волнение исполнителей, кому-то хотелось кричать и говорить вслух, а кто-то комфортно чувствовал себя в роли наблюдателя. Одной из них пластика Мирхафизхан показалась попыткой понять природу человеческого тела через призму воздуха.
«В начале, действительно, мне показывали красивую пластическую импровизацию про освоение пространства и тела, — сказала музыковед и доцент Казанской консерватории Анна Сокольская. — А спектакль начался со слов „давно тебе никто не зажимал рот рукой“. Честно скажу — это, наверное, было самое страшное театральное переживание во всей моей жизни. Голоса появились сразу у всего зала, а ты сидишь с микрофоном возле рта и понимаешь, что все тобой сказанное может появиться или не появиться на экрана. Тебе может ответить любой человек зала, это совершенно непредсказуемый мир. И тут начинает работать пресловутая женская гендерная социализация — страх услышать ответ. Женское высказывание — как вода, которая все время меняет формулу, потому что мир не устроен так, чтобы оно стало жестким словом. Это постоянно играющая конструкция»
Мирхафизхан в конце дискуссии отметила, что впервые в жизни оно точно знала — то, что она делает, именно ее ощущение и интерпретация слова автора-зрителя. «Наушник — это мир, в котором я существую. Я даже не помню, что я танцевала — такой поток не запоминается», — сказала она. Не запомнила танцовщица и слова, кроме последней фразы, которую она услышала, вытаскивая наушник: «Ты свободна». «Это было так символично», — сказала Мирхафизхан. Не запомнила свой текст и Миннуллина, которая точно также творила в потоке и слилась со звуком из наушников.
«Я не воспринимаю это как режиссерскую работу, — резюмирует Имамутдинов. — Режиссура — это диктат, который обязывает встать там-то и говорить то-то, а я просто наметил какие-то маячки, в которых существуют исполнители. Здесь мы пытаемся освободиться от некой воли и не ограничиваем человека». Для более полного освобождения от Мирхафизхан требовалось забыть балетные па и их «красивость», то есть свой предыдущий опыт академического танца (в чем ей помог хореограф Марсель Нуриев). «Для меня как режиссера это тоже было освобождение от определенной темы, мое внутреннее освобождение от этой системы», — сказал режиссер.