Глеб Самойлов: я все время был самым младшим — и в «Агате», и в рок-клубе

— Вот вообще не думаю о предстоящем 50-летии. Коронавирусное домашнее заточение длиной в несколько месяцев занимало мои мысли гораздо больше, чем скорый юбилей. С тем же успехом на горизонте могло нарисоваться число 60. Это просто набор цифр: 5 и 0 или 6 и 0… Я так равнодушен к паспортному возрасту не потому, что вечно молодой, — совсем наоборот. Просто индифферентен. Думаю, переживания «ах, стукнет столько-то лет» больше свойственны женщинам. А мне — стукнет, и ладно. Париться не буду, встречу на работе, как обычно. С моей группой The MATRIXX, у которой в этом году тоже юбилей — 10 лет, — выступлю прямо в день рождения.

— Но нет правил без исключений. Когда-то устраивали 4 августа не концерты, а праздники для себя и друзей?

— По случаю своего 22-го дня рождения, помню, пригласил очень много знакомых музыкантов. Начало девяностых, нищие годы. Мы с первой женой Таней жили в однокомнатной квартире, в которой все участники вечеринки не могли поместиться. Но квартира была на первом этаже, поэтому одна половина народа тусовалась на улице, другая дома, и гости, находившиеся снаружи, могли разговаривать с теми гостями, что были внутри, через окно. У нас, молодых хозяев, была большая проблема — чем накормить гостей. Гвоздем кулинарной программы стали бутерброды — хлеб с паштетом. Не каким-нибудь импортным, а обычным, советским. Когда один поднос с бутерами перевернулся, это была катастрофа, потому что паштета было ограниченное количество и на всех его могло не хватить. В обыденной жизни мы с женой себя паштетом не баловали. Танины родители дали нам здоровый мешок лапши, и мы ели ее с томатной пастой. Так продолжалось года полтора-два.

— Вас сильно это тяготило? Или с головой уходили в творчество и вспоминали про голод и безденежье, когда жена спрашивала, чем кормить гостей?

— Меня убивало немного другое. Только что был записан альбом «Позорная звезда» с песнями «Как на войне», «Вольно!», «Айлавью». Я понимал, насколько он крут. Те, кто его слышал, говорили: «О, как классно», — но при этом напрочь отсутствовали концерты, популярность и деньги! «Агата Кристи» записывалась на Свердловской киностудии. Это было модное тусовочное место, и туда часто заходили Вячеслав Бутусов, Илья Кормильцев, другие рок-музыканты. И Бутусов мог предложить: «Давайте зайдем в бар выпить». А я не мог ему сказать: «Конечно», – потому что это была абсолютно недоступная мне роскошь! Бормотал в ответ что-то невразумительное, потупив глаза.

— Не было мысли ответить по-простому: «Слава, я бы с удовольствием, но кошелек пустой. Только если ты угощаешь»?

— Это было невозможно. Я всегда был самым младшим в группе и во всей свердловской рок-тусовке. Только когда мы уже уехали в Москву, там появились новые группы с участниками моложе меня. Поэтому я никогда не чувствовал, что мы на равных, хотя всех знал, со всеми здоровался, даже выпивал иногда… Да и «Агата Кристи» тогда не была на равных с «Наутилусом Помпилиусом». Очень небольшое количество свердловских групп прошло так называемую московскую отборку: мало кого приглашали в столицу участвовать в фестивалях, показывали по телевизору в программах компании «ВиД». Это была каста избранных, и мы в нее не попадали никак.

— Как же не попадали? Вас же не один раз показывали во «Взгляде» еще в 1989 году! Какой успех был у песни «Viva Kalman»!

— А в 1992-1993 годах уже не показывали. Волна первого успеха схлынула, а второго и не думала начинаться. Когда переехали в Москву в 1996 году, с удивлением обнаружили, что нас, оказывается, все слушают!

— То есть вы, живя в Свердловске, не понимали, что любимы в столице?

— Абсолютно! Не знали о своей популярности, не ощущали ее. Свердловск был последним городом, где приняли «Агату Кристи». После «Позорной звезды» к нам никто серьезно не относился. Да, когда мы в 1989 году выпустили альбом «Коварство и любовь», нас замечательно приняли. Но потом мы отошли от мотивов оперетты, а страна сошла с привычных рельсов — произошел развал Союза, началась приватизация, инфляция и так далее. Свердловск переименовался в Екатеринбург и быстро превратился из рок-н-ролльного города в гопнический. Может, нас бы любили по старой памяти, играй мы прежнюю музыку. Но мы сильно изменились…

— Часто после переезда в Москву проведываете Екатеринбург, ваш родной город Асбест?

— В Екатеринбурге оказываюсь исключительно с концертами, а в Асбесте был со съемочной группой РЕН ТВ, когда они хотели сделать фильм к моему 45-летию. Мы с сыном Глебом и съемочной группой побывали у меня на родине. Город производил мрачное впечатление и не имел ничего общего с Асбестом моего детства. Он напоминал Сайлент Хилл из одноименного фильма ужасов. Родную школу обнесли решетчатым железным забором, и она стала похожа на тюрьму.

— Все было совсем плохо?

— Из хорошего — деревья у дома стали большими. Мы жили на пятом этаже, и в моем детстве из окон была видна даль, а пять лет назад их уже заслоняли ближайшие деревья.

— Заглянули в квартиру?

— Это было бы невежливо по отношению к ее нынешним владельцам. Зачем нарушать их личное пространство? Раньше в нее пытались проникнуть другие телевизионщики, на что хозяева ответили: «Глебу сюда еще можно, а остальные пусть уйдут, пожалуйста». И я считаю, они правы: это их дом, их частная жизнь.

— Глебу Глебовичу уже 23 года. Он тоже музыкант?

— Да. Ему это нравится, и я доволен. Если его это устраивает — значит, хорошо. Успокаивает — значит, хорошо. В смысле техники сын более профессиональный музыкант, чем Вадик и чем я. Очень критикует меня, что естественно.

— Похож на вас двадцатилетнего?

— Нет, мы абсолютно разные по характеру. Он очень замкнутый, самодостаточный. А я, как только находился человек, который был готов меня выслушать, обрушивался на него! С удовольствием пускался в споры и разговоры, мне было интересно с людьми.

— Асбест и в годы вашего детства и юности был городом простых людей, работяг. Тяжело в нем жилось неординарному, музыкально одаренному ребенку?

— Во-первых, наш городок не представлял собой ничего особенно ужасного, были места и пострашнее Асбеста. Во-вторых, как пел Леонид Утесов, «нам песня строить и жить помогает». Благодаря музыке мне в 12-13 лет, наоборот, жилось легче: больше уважали. Парень с гитарой считался интересной фигурой. Когда нас отправили в колхоз на две недели, рядом поселили неблагополучных ребят — наших ровесников, состоявших на учете в милиции. Есть выражение «люди с уголовным прошлым», а это были люди с уголовным будущим. И парень с гитарой, то есть я, очень пригодился для наведения мостов. Я играл и пел, они играли и пели… Наш и параллельный класс с ними быстро закорефанились. Собственно, и разница между нами была не так уж велика: просто они успели угодить в детскую комнату милиции, а мы еще нет. То есть лично я туда так и не попал, но проследить судьбу всех одноклассников не могу и не исключаю, что у некоторых был такой пункт в биографии. Мне было интересно общаться с малолетними преступниками, а их манеру исполнения я запомнил и даже недавно использовал, когда пел песню Владимира Семеновича Высоцкого. Если, дай бог, выйдет альбом, можно будет послушать. У этих граждан крайне важен надрыв, перехлест эмоций, а в смысл текста, пожалуй, лучше и не вникать. В советском кино «Кортик» очень похоже исполняется романс «У Курского вокзала».

— А эксперименты с внешним видом не выходили боком?

— Ой, про стиль в прическах и одежде надо спрашивать москвичей! Я одевался, как все одноклассники, а неформалов видел только по телевизору: один раз вдруг где-то показали мельком. Глядя на металлистов, подумал: ну что за чушь — носить цепи на голубых джинсовках. Их музыка меня пронимала, а одежда не волновала. Зато обувь мне тогда нравилась та же, что и рокерам и панкам, хотя я тогда не знал, что она у них в моде. Я испытывал склонность к тяжелым, грубым ботинкам — купил в «Спорттоварах» и носил, радовался. Всегда их покупал. Как сейчас помню, даже в Глазго, в первую заграничную поездку «Агаты Кристи», поехал в них.

— Гитары вам на дни рождения дарили?

— Нет. Подростком играл на той, что осталась после Вадика, когда он уехал в Свердловск учиться, и на его пианино. Мама, наоборот, отбирала у меня гитару! Относила ее своей подруге. Я плохо учился в школе, и она думала, что ребенок не учит уроки, потому что все время на ней бренчит. И если убрать отвлекающий от учебников предмет, сын сразу начнет делать домашние задания и получать «четверки» и «пятерки». План не сработал: я просто стал петь без аккомпанемента.

— Устраивали маме скандалы, требовали вернуть инструмент?

— Что вы, я маме очень сочувствовал. Они развелись с папой, и ей приходилось тяжело одной. Я понимал, что она надрывается, работает на полторы ставки в реанимации, чтобы прокормить двоих сыновей: один еще школьник, другой студент, и ему тоже надо помогать. Мама трудилась анестезиологом, на весь Асбест их было лишь двое, и ее могли выдернуть из дома в любой момент, даже ночью. При таком раскладе возможности повлиять на мою успеваемость более сложными и эффективными путями у нее не было.

— Врач — тяжелая, но действительно очень благородная профессия. Не хотелось, глядя на маму, тоже пойти в доктора?

— Никогда! Я часто бывал у мамы, относил ей ужины и видел больничный быт, а не романтику. Но вот дедушка, мамин папа, был начальником госпиталя во время войны и считал, что лучше доктора нет профессии. Он уговаривал меня идти в медицину, однако я понимал, что спасение людей мне доверять нельзя. Я всегда мог отвлечься от чего угодно. А если бы я с такой особенностью был хирургом?! Так и вижу: посередине операции сочиняю мелодию и со словами «ничего не получается» в гневе чиркаю скальпелем по животу больного.

Так что врач из меня не получился бы. Зато вышел опытный больной. Я лежал в больнице с раннего детства. С младенчества начались пневмонии, их лечили антибиотиками, и, как мама правильно заметила, весь иммунитет тогда ими и угробили. Но что было делать? Не бросать же помирать ребенка… Порой меня лечили дома, потому что мама сама могла делать уколы, порой в больнице.

— Но все-таки, наверное, для вас это было чуть менее ужасное испытание, чем для детей, чьи родители не работали в больнице? Наверное, всех знали как тетю Таню и тетю Свету, маминых подружек?

— Дружить в театре с двумя актерами — еще не значит приятельствовать со всей труппой! Часть врачей и медсестер я знал, но далеко не со всеми мне было комфортно. Первую операцию мне в семь лет делала мамина подруга, и лучше бы на ее месте был незнакомый хирург. Потому что я был не чужой ей ребенок и она ужасно переживала. Даже боялась, что с ней нервный срыв случится! Ситуация была сложная: я жаловался учительнице, что болит живот, но мне не поверили и заставили бегать на физкультуре. Еще немного, и случился бы перитонит.

— Ужасно! Но если во всем искать плюсы, наверное, вы отчасти благодаря вечным больницам и сочинять стали? Лежишь один, а не гоняешь с друганами на улице, и приходится фантазировать, чтобы себя развлечь…

— Я и бегал, и играл, но отчасти вы правы. В 1978 году к нам в гости приезжал мой двоюродный брат и привез кассетный магнитофон и бобины к нему. На одной был альбом группы «Пинк Флойд» «Wish You Were Here», который меня просто потряс. Он открывался знаменитой композицией «Shine On You Crazy Diamond» с длинным-предлинным вступлением. А со мной было некому сидеть, и меня отправили в детский профилакторий, находившийся прямо в городе. И я там бесконечно придумывал свои варианты соло за всех музыкантов: соло за Ричарда Райта, соло за Дэвида Гилмора…

— Что вас еще поражало в самое сердце — какая музыка, какие книги?

— Из книг — например, сказки Гофмана. Но это в детстве. Когда стал подростком, очень полюбил хард-рок, как и многие мои сверстники. Потом услышал альбом «15» группы «Урфин Джюс» и просто заболел им. Это было первое появление в моей жизни Ильи Валерьевича Кормильцева, он был автором текстов всех песен… Мы познакомились, уже когда он стал автором песен «Наутилуса», а я – участником «Агаты Кристи», а подружились в 2005 году, за два года до его смерти. Дружили семьями — он с супругой Алесей и мы с моей второй женой Аней.

— Вы дали тысячи концертов, но наверняка есть такие, которые запомнились намного сильнее других…

— Первые несколько лет существования «Агаты» я на всех выступлениях сидел на стуле. Просто, когда пришел в группу, не знал, как двигаться на сцене, что делать, боялся запутаться ногами в проводах. И Вадик предложил дивное решение: «Не можешь стоять — сиди». Годы шли, я сидел. Вставал только на две свои песни — «ХалиГалиКришна» и в конце – на «Опиум для никого». А в 1996 году в Москве на концерте в парке имени Горького у меня началась паническая атака. Мне казалось, что я умираю. Было невыносимо страшно, и казалось, что станет легче, если встану. Я поднялся и начал ходить по сцене… Это была одна из первых моих панических атак. С тех пор они со мной, вот уже двадцать с лишним лет. Обычно они длятся минут двадцать. Но дело в том, что у меня приступы могут идти прямо друг за другом до двух дней. Так что вся моя жизнь — борьба с ними. Самое главное — продержаться первый приступ. Понять, что ты не умирал, не сходил с ума, что это была привычная паническая атака. Говорить себе: сейчас будет новая волна, помни об этом. Но помнить очень тяжело, поскольку ты в этом состоянии ничего не соображаешь. Сколько психиатров и психотерапевтов за эти годы пытались меня вылечить, сколько таблеток я выпил, сколько раз проходил длительное лечение! Пьешь четыре месяца лекарство, а оно никак не действует — значит, надо пробовать другое. Принимаешь его следующие четыре месяца… Опытным путем было установлено, что мне не помогает ничего, кроме транквилизаторов. Мои мозги пострадали от нездорового образа жизни и экспериментального лечения, так что от всего остального получаю не пользу, а исключительно побочные эффекты.

— А что-то, кроме медицины, помогает успокоиться, настроиться на хорошую волну? Выйти погулять, посмотреть на озеро или на деревья?

— Лучше всего помогает удачная работа. Когда напишу новую песню, понимаю, что все неплохо. Но, боюсь, я себя исчерпал, для меня подвиг – сочинить хорошую песню. Кстати, на музыку это не распространяется: я ее уже понапридумывал столько, что новую даже в соцсети почти не выкладываю, уже даже и знакомые не всегда слушают.

— Когда вы только создали The MATRIXX, говорили, что делаете там то, о чем мечтали в 17 лет…

— Конечно. Я хотел делать не совсем то, чем мы занимались в «Агате Кристи». Еще в 1990 году записал сольный альбом «Маленький Фриц», в 1991 году – второй, который так и не издал, — «Сви100пляска». Теоретически я тогда мог пойти не с «Агатой», а по другому пути, но практически, конечно, нет: не хватало ни знаний, ни денег, ни опыта. С другой стороны, если предположить, что я мог бы уйти, не было бы хитов, которые написал для «Агаты». Развивался бы в совсем другом направлении — я был очень на это настроен. Занимался бы сейчас современным искусством, не ограничиваясь одной только музыкой. То, чем я занимаюсь в сольном творчестве сейчас, — попытки догнать себя того, двадцатилетнего. Попытки неудачные, время же потеряно. Уже нет нужного внутреннего багажа и запаса энергии, не хватает здорового сумасшествия. Это обидно: по редким вспышкам, изумляющим меня самого, понимаю, что на другом пути мог бы добиться многого.

— Но вы и на том пути, который настоящий, а не гипотетический, добились многого. Когда собиралась на интервью, в голове крутились слова: «Иду встречаться с легендой».

— Не смешите! Легендарность группы «Агаты Кристи» сильно преувеличена, про свою личную вообще молчу. Два года, 1995-й и 1996-й, мы были дико популярны, собирали любые площадки, а после наполовину пустые залы стали нормальным явлением. Мы уже и к ним привыкли, и группа распалась. А потом воссоединились для нескольких концертов — и какие грандиозные залы «Агата» собирала посмертно! Мы резко взлетали, а вскоре все так же резко и внезапно обрывалось, у меня из-за этих американских горок начались панические атаки. Так что слава вещь хорошая, но непредсказуемая и не бесплатная.

— Сейчас из-за коронавируса уже несколько месяцев нет гастролей. Скучаете без них?

— Во-первых, скучаю, а во-вторых, они же финансово необходимы. У нас очень честная профессия: сколько напел, столько и заработал. Так что сейчас с большим нетерпением жду моего юбилейного концерта. Учитывая ковидные реалии, мы с The MATRIXX дадим его 4 августа на природе. В Москве, на берегу Строгинского залива, на летней веранде ресторана «БЕРЕZЫ PARK». Мне кажется, это будет отлично, ведь и мы истосковались по живым концертам, и зрители. Так что как следует дать жару — наша общая задача.

Досье:

Глеб Самойлов

Родился: 4 августа 1970 года в г. Асбесте Свердловской области

Семья: сын от первого брака Глеб Самойлов, музыкант

Карьера: в 14 лет написал первую песню «Дворник», впоследствии вошедшую в альбом «Опиум». В 1987 году, в 17 лет, пришел в группу «Агата Кристи», основанную его старшим братом Вадимом Самойловым, Александром Козловым и Петром Маем. В 2010 году, после распада «Агаты Кристи», создал группу The MATRIXX. Автор песен «Канкан», «Мотоциклетка», «Айлавью», «Как на войне», «Я буду там», «ХалиГалиКришна», «Опиум для никого», «Черная луна» (текст), «Сказочная тайга» (текст), «Трансильвания», «Ни там ни тут», «Два корабля», «Ковер-вертолет»