Эта неделя может по праву называться Нобелевской – в честь престижной международной премии, которая каждый год присуждается за выдающиеся научные исследования, изобретения или значимый вклад в культуру и развитие общества. Учредил её шведский учёный и предприниматель Альфред Нобель. На его счету – 355 изобретений, самое известное из них — динамит. Лауреатами премии становятся авторы открытий в области физики, химии, физиологии и медицины, литературы. Нобелевская премия мира вручается выдающимся политикам и общественным деятелям. Первая церемония вручения премий состоялась 10 декабря 1901 года. Эта дата названа Нобелевским днём.
Но сегодня мне хотелось бы поговорить лишь об одном конкретном нобелевском лауреате, связанном с нашим Донским краем – Александре Исаевиче Солженицыне, премия которому была вручена в 1970 году. Тем более 11 декабря либеральная общественность отмечает день рождения «неполживого пророка». Так что есть повод в очередной раз обратиться к не слишком светлому образу нашего земляка.
Мы так вам верили, товарищ Солженицын,как, может быть, не верили себе…
А почему, собственно, я с таким непочтением отзываюсь об «отечественном классике»? Ведь Солженицыну присуждена Нобелевская премия с формулировкой «За нравственную силу, почерпнутую в традиции великой русской литературы»! Или в этом есть сомнения? Представьте себе, есть. И небезосновательные.
От первого знакомства с «классиком» («Один день Ивана Денисовича» я прочёл в конце 1960-х, будучи ещё школьником) и до второй половины 1990-х Александр Исаевич был для меня фигурой безоговорочно уважаемой. Высылка его из страны в 1974 году укрепила меня в этом мнении. Я антисоветчиком не был, но понимал, что власть прогнила насквозь. Писателя наказали за высказанное свободное мнение, за него вступились многие достойные товарищи – мне не надо было других доказательств его порядочности и благородства. Человек пострадал за правду… Того же мнения я придерживался и в 1994 году, когда в составе группы журналистов общался с Солженицыным в Ростове.
Постепенно, однако, отношение к писателю резко изменилось. «Архипелаг ГУЛАГ» я прочёл в том зрелом возрасте и с тем багажом, когда легко мог увидеть все пороки романа: откровенные благоглупости, невежество в истории российской тюрьмы и каторги, мерзкую ложь, способную внушить отвращение. Я занимался историей профессиональной преступности России в годы, когда появлялось множество новых документов, мемуары лагерников – в том числе людей, на воспоминания которых опирался Солженицын.
Я выпустил ряд публикаций с довольно подробным анализом позорного сочинения «неполживца». Сегодня остановлюсь на другом – на нравственном облике самого нобелевского лауреата. Уже давно ведутся дискуссии по поводу обвинений Солженицына в том, что он был лагерным стукачом. Для меня тут проблемы не существует. Конечно, был. И знаменитое «письмо Ветрова» (стукаческий псевдоним Солженицына), из-за которого подавили восстание заключённых в Экибастузе в 1952 году – вовсе не подделка. Это установили практикующие криминалисты-почерковеды с соответствующими дипломами Высшей следственной школы МВД СССР. В рамках уголовного дела Солженицына была проведена подробная почерковедческая экспертиза – сравнение его писем с дневниковыми записями и рукописями произведений. Доступ к этим документам недавно получил российский журналист Юрий Панков, сфотографировал их и предоставил экспертам. А те провели сравнительный анализ данных с фотокопией «доноса Ветрова». И – о чудо! – почерки Солженицына и доносчика полностью совпали! Подделку эксперт-криминалист Центра судебной экспертизы Александр Изотов категорически исключил: «Это невозможно». В 1973 году, когда фотокопия доноса была представлена публике (в книге Ржезача «Спираль измены Солженицына»), подобное было ненаучной фантастикой. Опровергнуты также утверждения «пророка», будто он не мог донести на подготовку восстании зэками-бандеровцами, поскольку те задолго до этого были изолированы и участия в беспорядках не принимали. Документы и воспоминания участников «сабантуя» (к примеру, Семёна Бадаша) свидетельствуют об обратном. И здесь гражданин соврамши-с…
Стук-стук-стук, я твой друг…
Для меня очевидно: «стукач» и патологический лжец не может олицетворять собой нравственную силу и традиции русской литературы. Сам высокоморальный «неполживец» признаётся в главе 12 тома 2 «Архипелага»: да, дал я эту треклятую подписку «стучать» лагерному «куму»! Смалодушничал, побоялся перевода в Заполярье: «В Москве ко мне жена приходит на свидания, носит передачи... Зачем ехать, если можно остаться?». Признаёт, что совершил гадкий поступок: «В тот год я, вероятно, не сумел бы остановиться на этом рубеже... А тут меня по спецнаряду министерства выдернули на шарашку. Так и обошлось. Hи разу больше не пришлось подписаться «Ветров»». То есть сподличал я, братцы, но Господь оборонил от стукачества.
Лагерники, прочитав эти откровения, пришли в ужас. Один из близких друзей Солженицына –антисоветчик, бывший власовец Леонид Самутин (именно ему поручил Исаевич хранение одной из копий «Архипелага») возмутился и заявил, что спецнаряд на перевод заключённого в привилегированный лагерь возможен только с визой оперуполномоченного, который к тому же пишет характеристику на претендента. То же подтвердили и другие бывшие заключённые.
В своё оправдание писатель заявил, что его переместили на «шарашку» (НИИ и КБ тюремного типа с улучшенными условиями содержания) не гулаговским спецнарядом, а распоряжением министра внутренних дел в отдел спецтехники МВД, то есть уже в систему вне ГУЛАГа. Однако мои знакомые оперативники, к которым я обратился за консультациями, расхохотались:
– И что?! Личное дело заключённого вместе с ним просто перекочевало из одной системы в другую! А в нём находится вся сопроводиловка, в том числе аккуратно подшитое письменное обязательство стучать на товарищей! Так идут, к примеру, «красные полосы» в делах зэков, склонных к побегу. И оперативники МВД встретили «гражданина Ветрова» с распростёртыми объятиями. Судя по тому, что на шарашке он валял дурака четыре года (сам признавал, что в тамошних исследованиях был ни бе, ни ме), высокое звание стукача он оправдал полностью!
Когда же Солженицына вернули из московской «шарашки» в ГУЛАГ, у него вообще выбора не оставалось. Это была эпоха «рубиловок». С доносчиками расправлялись жестоко: забивали, резали, пилили заживо. «За стукачом топор ходит» – бытовала в зонах поговорка. Так что Солженицын был у «кумовьёв» на коротком поводке. Чуть что не так – просто «технично» бы сдали зэкам, кинули «под пилораму», говоря по-лагерному.
Как выразился мой знакомый опер:
– Судя по хлипкому нутру Исаича, который испужался солнечного Магадана, стучал он, как дятел!
Посасывая шоколадку в Сметанлаге
Впрочем, Исаича некоторые склонны оправдывать даже за «стук». Когда я писал один из первых нелицеприятных очерков о Солженицыне, моя знакомая в ужасе воскликнула:
-Как ты можешь! Он замолил свои грехи одним только «ГУЛАГом»! А «стучали» тогда все!
Другой уважаемый человек выразился ещё резче:
-Сначала пройди через то, что прошёл Солженицын! Пусть тебя по рёбрам побьют, я посмотрю, что ты подпишешь!
Насчёт пыток типа «гуляш по коридору, отбивные по рёбрам». За время следствия и всю лагерную жизнь Исаевича никто пальцем не тронул. Этого он и сам не отрицает. 26-летний Саня оклеветал и облил грязью друзей и близких чисто «по велению души». В интервью 1992 года Солженицын даже отчитал гулаговских следователей за халатность и непрофессионализм: при желании по его показаниям «можно было еще 5 человек посадить, шутя, из нашего дивизиона. Hу а следователю лень читать, дураку».
Да, органы не вняли Солженицыну и не посадили никого, кроме его друга Николая Виткевича, хотя Саня «вломил» и жену, и приятелей, и случайного знакомца. Жалость-то какая…
Условия жизни будущего нобелиата в местах заключения можно определить арестантским термином – Сметанлаг. Да и сам писатель в романе и письмах этого не отрицает. В одном из посланий «мученик» писал жене: «Сухофруктов больше не надо… Хочется мучного и сладкого. Посасываю третий том «Войны и мира» и вместе с ним твою шоколадку». Как заметил его солагерник Семён Бадаш: «Из 8 лет заключения 7 лет Вы ни разу не брали в руки ни пилы, ни лопаты, ни молотка, ни кайла».
Даже в особлаге Экибастуза Исаич пристроился сначала нормировщиком, затем бригадиром на самую гнусную по лагерным меркам работу – строительство БУРа (барака усиленного режима), то есть «тюрьмы в тюрьме». Тот же Бадаш вспоминал, как сам «на морозе со степным ветром таскал шпалы и рельсы для железнодорожного пути в первый угольный карьер... А Вы всё рабочее время грелись в тёплом помещении конторки. И когда в летний зной я на строительстве мехмастерских рыл под фундамент глубокий котлован, Вы прохлаждались в той же конторке». Сам «неполживец» в «Архипелаге» описывал, как пристраивался на «придурочные» должности, где бил баклуши.
Как таковой лагерной жизни Солженицын, в отличие хотя бы от Шаламова, не видел, не хлебнул. И это бы полбеды. В конце концов, если бы он честно собрал мемуары лагерников, на его лагерную одиссею можно было бы «приподзакрыть» глаза. Но ведь в «Архипелаге» почти всё – либо гнусная ложь на уровне геббельсовской пропаганды, либо лагерные байки и сплетни, которые уже давно разоблачены документами, цифрами и фактами.
Не случайно в январе прошлого года первый замруководителя фракции «Единая Россия» Дмитрий Вяткин предложил исключить «Архипелаг ГУЛАГ» из школьной программы. Правда, в этом случае я категорически не согласен. Напротив, этому произведению надо уделить особое внимание. По косточкам разложить все подтасовки, чушь и подлые инсинуации «неполживого пророка». Потому что замалчивание мерзости чаще всего создаёт вокруг неё ореол святости. Запретный плод сладок.
Я сам прошёл через это. И не хочу, чтобы мой печальный опыт повторили другие.
