Видеть человека, а не нарушителя

70-летию ФМБА России посвящается...
Лидия Михайловна НАУМОВА родилась в Курской области (село Длинное Щигровского района). Военные и послевоенные годы тасовали судьбы и людей совершенно невообразимым способом. Люди, порой, оказывались в тех краях, о которых и не думали никогда, и на той работе, о которой и не мечтали.
Разговор с Лидией Михайловной мы начали с ее воспоминаний о детстве.

От Курска до Магнитки
- Отец у меня погиб в 1945 году. Где-то в апреле он был ранен, а потом передали, что пропал без вести.
Мать осталась одна с двумя детьми. У меня еще есть старшая сестра, на год старше меня (я с 1940 года, сестра с 1939-го). Она живет в Магнитогорске.
Прежде, чем мы попали сюда, мать вышла второй раз замуж, а у нашего отчима сестра начинала строительство Магнитогорска. Она там работала и была единственной женщиной-оператором блюминга, ее трудовые качества отмечали.
Она своему брату и сказала: «Приезжай со всей семьей ко мне на Урал».
Так в 1949 году мы все вчетвером приехали в Магнитогорск.
- Где пришлось учиться в эти годы?
- Когда я жила в Курской области, там была одна сельская школа и в первый класс я пошла там. А уже где-то в середине третьего класса я училась в Магнитогорске. Там была школа №5, и пока мы жили у этой сестры, у Анны Павловны, мы учились в этой школе.
Жизнь была сложная, жилья не было, снимали комнату в одном месте, потом какую-то времянку – в другом…
Отчим – Иван Павлович Устинов – тоже работал на Магнитогорском комбинате. Был такой цех, назывался «Вырубка». Из металла вырубали определенные детали. Потом он оттуда ушел и оставшуюся жизнь работал в тресте «Магнитострой». Сначала на машине, потом (даже фотография была в газете) на большом кране. Чего только не строили они по всей Челябинской области: и сельскохозяйственные комплексы и всё на свете…
Магнитогорск расположен на двух берегах, мы поначалу жили на левом берегу (во всех этих времянках), а потом маме на работе дали комнату с двумя соседями, и мы переехали на правый берег. И я уже училась в школе №9 правобережного района до конца X класса.
- Как вы попали в медицину?
- После окончания школы я хотела пойти в Магнитогорский пединститут, мечтала стать педагогом. Но моя мечта, увы, не осуществилась, потому что у нас потом еще одна сестренка родилась. Три сестры. Почти по Чехову. А со своей старшей сестрой из-за войны мы оказались в одном классе. И школу окончили сразу обе.
Обстановка была не очень радужная, и одна родственница мне и говорит: «Ну что ты пойдешь в пединститут? Это пять лет надо сидеть у родителей на шее. Иди лучше в медучилище! Его окончишь, а дальше – учись, где хочешь!».
И одна подруга у меня была из класса, Валя, тоже говорит: «Пойдем!». Ну, пойдем, так пойдем. А в медицине… Я вообще-то боялась всего на свете! Господи… Незнамо как… Но там были разные направления: терапевтическое, акушерское, была и санитарно-фельдшерская группа. У нас был очень хороший преподаватель по литературе, она нам и говорит: «Идите туда! Порядок будете наводить!».
Я подумала, раз уж там не очень связано собственно с медициной, тем более, тогда говорили, что будущее принадлежит медицине профилактической (сейчас, наверное, уже так не говорят), и я, особо не задумываясь (ну не сдам туда, пойду дальше), пошла. Подруга провалилась, а я сдала экзамены, набрала 9 баллов, из двух экзаменов. Зачислили. Раз зачислили, куда еще ходить, будем учиться…
Поездом до Озерска
- А как в Озерск попали?
- Уже в конце нашей учебы из Озерска приехала Александра Николаевна из отдела кадров медсанотдела. Такая представительная дама, вся в мехах… Ей нужны были медики в детские ясли. Она нам сказала: «Пока поработаете в яслях, а потом перейдете по своей специальности, в гигиену, санитарию и так далее».
Некоторых родители не пустили, боялись, что тут всё под землей и город, и заводы.
- Слухи про «Сороковку» уже ходили?
- Так Магнитогорск не так уж далеко от Озерска-то… У нас в России, как ни скрывай, всё равно не скроешь. А почему еще мы кое-что знали об этом городе: у меня тут был родственник. У сестры моего отчима, Анны Павловны, здесь был сын. Он сейчас есть. В общем, я заполнила анкету. Родителям сказала: еду в «закрытый» город. Мать говорит: «Ты что, с ума сошла?!». Было это в 1958 году, а приехали сюда в 1959-м.
Кого-то там не взяли, кого-то взяли, нас человек двадцать пять или тридцать 1 июля посадили на поезд в Магнитогорске и повезли в Челябинск. В Челябинске пересели на другой поезд и отправились в Озерск.
- На поезде?
- На поезде. До самого города. Это было так интересно! Было почему-то столько народу на этом вокзальчике небольшом… Нас встретили представители медсанотдела, поселили в эту гостиницу, что напротив, на площади… Там мы прожили около недели, потом нас повезли на ДОК, на улицу Зеленую. Была такая знаменитая улица.
О том, что я сюда поехала никто не знал. Никто. И в том числе тот родственник, который тут жил. Потому что никому нельзя было ничего говорить.
- Родители-то знали?
- Конечно. И провожали нас они и собирали. Отчим говорил: «Письмо-то напиши Николаю, адрес-то есть…» Я говорю: «Нет, не надо. Я поеду с девчонками».
И вот прошло несколько дней после нашего приезда, мы всё гуляли по проспекту Ленина, города-то еще было мало в 1959 году. Бараков было дополна, всякие помойки уличного типа (я потом с ними воевала одно время)…
Короче говоря, через несколько дней идем в универмаг (Дом одежды), а родственник в это время шел на работу во вторую смену. И вот он выходит из этого магазина, а мы на пороге на нижнем (хорошо хоть на нижнем, а то он бы рухнул, наверное). Он так смотрит на меня и говорит: «Слушай… Это ты или не ты?». Смеюсь: «Это я». «А как ты сюда попала?» Их в то время в отпуск-то только начали по заявлению выпускать. Муха сюда пролететь не могла. Вот так мы с ним встретились.
Должностной «бартер»
Итак, приехала я на работу, первого числа мы все в отдел кадров, и нас – в детские ясли №14. Они были на Горках. Ясли небольшие, но специфические. Такой там был контингент… Я там услышала много мата, много другого «интересного»…
- От детей?
- От сотрудников. На Горках стоял автополк. Там была уйма солдат и офицеров и прочих. Дети там были всякие: и «семейные», нагулянные… Сложный был коллектив и детей, и родителей. Я попала туда как на экзекуцию на какую-то (смеется).
- Школа жизни…
- Да, школа жизни. Самое интересное, что я там проработала какое-то время, и моя заведующая говорит: «Слушай, я вижу, что тебе здесь не нравится, и вообще, ты ведь на санэпидстанцию собиралась. Чтобы ты туда легче попала, я ухожу на другую работу, в другое учреждение, давай, я тебе передам заведование. Ты молодая, энергичная, справишься». Я говорю: «Да вы что?! В двадцать лет заведовать яслями? Это надо и с родителями, и с персоналом, и с оборудованием…» Это сейчас я могу кого угодно разобрать по частям, а тогда-то… Представляешь, приехала девчонка двадцатилетняя… Что с того, что мы учили гигиену, я ее знала по теории на пятерки, а тут совсем другая была теория и практика…
Короче говоря, я ее послушала. Она мне передала свои дела, утвердили. Ясли тогда относились к медсанотделу. И я стала заведующей детскими яслями. На Горках.
Вскоре вышла замуж. Надо было с яслей уходить. В санэпидстанции штат тогда был полный. Из нашей группы, из пятерых приехавших вместе со мной, только одна попала в СЭС. Там работала одна женщина помощником врача по гигиене питания, а она хотела стать заведующей яслями. Поскольку мы все общались, будучи в одном медсанотделе, удалось нам этот обмен совершить.
- К обоюдному удовольствию…
- Да. Она пришла в ясли, а я ушла в СЭС. Именно по профилю по своему, я попала туда, куда мне надо было, в санитарный отдел. Мне дали местечко в углу. Комнатка была маленькая, нас там сидело пять человек. Заведующим санитарно-химической лабораторией был Дмитрий Иванович Горновесов. По любому вопросу всегда к нему можно было обратиться. Жена у него была бактериолог. Она потом работала в баклаборатории заведующей. Я потом еще и с ней поработала. Так что интересно было…
Широкая сфера от ножей до тараканов
- Наш небольшой коллектив санитарно-гигиенического отдела санэпидстанции держал весь город: коммунальные предприятия, пищевые, школьная гигиена. Что касается промышленной гигиены, то ей занимался промышленный отдел. И то, что мы учили по теории, как что должно быть, на практике не всегда было так, как должно было быть. И надо было уметь ладить с руководителями учреждений. Особенно, когда я попала в предприятия УРСа, там такие асы работали… Я не хочу сказать, что все они там жулики, но, во всяком случае, с ними нужно было разговаривать очень грамотно и осторожно. Иначе, тебя могли и матом послать, и бросить чем угодно в тебя, и выгнать… Могло быть всё, что угодно.
- Бывало?
- Правда, у меня был только один такой случай. Работница, которой я сделала замечание за неправильно выполняемую работу, пыталась в меня ножом бросить. Вот такой здоровенный был нож: она где-то там на кухне его взяла, чтобы нарезать салфетки, которыми люди рот вытирают. Уж не буду говорить, где она их резала, но я вынуждена была сделать ей замечание. Потом потребовала, чтобы директор ее наказал за неправильные действия по работе (не за то, что она в меня нож бросила, ладно, мимо пролетел).
- Мимо – не считается.
- Не считается, да. Так вот надо было быть начеку и самой, чтобы ничего лишнего не сказать. А уж если говоришь, то говорить надо было грамотно. Доходило до того, что я зубрила номера параграфов санитарных правил. Чтобы говорить с такими, как, например, завпроизводством Сергей Прокопьевич Миронов в ресторане на пр. Победы (такой упертый был!). Я ему: «Санитарные правила, пункт 21, параграф такой-то, написано то-то и то-то. Иначе мы запретим вам работать с продуктами!». Надо было убеждать, уговаривать, улыбаться, и, сцепив зубы, доводить дело до конца. Сколько там было тараканов… Я однажды пришла (когда закрыто было на санитарный день), так у них со второго этажа по первый этаж всё было в тараканах.
Главный врач имел, конечно, большие права, но он работал в городе и с администрацией, как говорят в кино, тоже должен жить дружно. И поэтому не всегда можно было все одним махом закрыть, запретить и т.п. Хотя пытались много чего сделать…
Товароведы тогда были люди грамотные, и что самое ценное, могли подсказать то, чего ты не знаешь. Поэтому контакты у нас были с ними со всеми налажены хорошие. Конечно, в первую очередь они связывались с Дмитрием Ивановичем Горновесовым, заведующим санитарно-химической лабораторией (в санитарном отделе это было важное звено).
Чувство локтя
- В те времена сотрудники у нас были молодые, то одна уходит в декретный отпуск, то другая, то врачей не было. И без врачей приходилось работать. И друг друга заменяли. Мне пришлось и по коммунальной гигиене поработать: парикмахерские, бани, прачечные, помойки, все надо было периодически по графику проверять. Детские учреждения, сады, комбинаты, ясли – то же самое. Я ходила, как справочное бюро. Я знала в городе все необходимые телефоны, имена начальников, руководителей, заместителей и так далее. Все, кто приходили новые, постоянно спрашивали: «А как туда позвонить? А как этого звать?». Память у меня была хорошая (я и сейчас много всякой ерунды помню).
Так я проработала почти двадцать лет в санитарно-гигиеническом отделе СЭС. СЭС тогда тоже входила в структуру медсанотдела. Потом ее отделили от медсанотдела, а сейчас они и сами разделились.
Ходили мы и на базу УРСа, а там холодильники, в которых температура –25˚, зайдешь хоть чуть-чуть посмотреть, холодина… Нам там телогрейки давали. Транспорта не было, в основном топали пешком. А какие были сложности? Надо было отобранные пробы (мы ведь не только глазами смотрели, брали и продукты, и смывы) надо было принести в лабораторию. Лаборатория должна всё это обработать, а они работали до 16.00, а машины нет, а объекты далеко. В такие места, как в ОНИС, на Татыш машину иногда выделяли. Потом, когда ехал промотдел на промплощадку (у них «Уазик» был), они нас тоже брали с собой, если места были. Приходилось использовать любой попутный транспорт. «И на самосвале возвращались с Валей…»
Все, кто работал до меня, работники среднего звена, уработавшись, намаявшись, на всех этих объектах с наведением порядка, уходили в лабораторию. При мне ушла одна, вторая, третья… Ну, думаю, наверное, и мне тоже нужно в лабораторию уходить. А начальство не отпускало. Пришлось идти к начальнику медсанотдела, Анатолию Алексеевичу Мишачеву. Мы с ним хорошо поговорили, и он сказал: «Ладно…»
А заведующая отделом была Надежда Александровна Баторшина, главный врач – Ваганов. Они сказали: «Нет, мы тебя не отпустим». Потом все-таки начальник медсанотдела сказал свое решающее слово, и я перешла в лабораторию. Но уже и ноги болели и начались всякие радикулиты и прочая ерунда.
Подвижная сидячая работа
- В лаборатории, с одной стороны, считается сидячая работа, но не для всех.
Попала я в лабораторию, проработала там немного времени, пришла в баклабораторию. Она была на первом этаже, потом построили около инфекционного корпуса одноэтажное здание и их туда переселили. И когда я туда пришла на должность лаборанта, я, во-первых, должна была пройти обучение, чтобы получить должность фельдшера. Там и больше платили, а в то время дети подрастали, две барышни, многое надо было, чтобы они соответствующим образом выглядели.
Через некоторое время приходит разнарядка – учиться в Новосибирск. Ладно, поехали учиться.
- Это как курсы повышения квалификации?
- Да. И они давали право как раз на занятие этой фельдшерской должности. Я там проучилась, получила «пятерку», приехала, и заведующая баклабораторией говорит мне: «У нас много проблем в лаборатории, надо вашу энергию направить на полезное дело»…
- …В мирное русло.
- Да. Там в лаборатории много было реактивов, материалов, всё это на разных складах, один в СЭС, другой – в инфекционном отделении, третий – еще где-то, словом, не так, как надо, мягко говоря. Она говорит: «Я хочу вас наделить обязанностями старшего лаборанта, чтобы вы занялись этим хозяйством». При том, что остальная работа тоже не снимается. И тут началось... Надо было всё это дело приводить в порядок, и документы все вести, и ежемесячно получать всё необходимое. Не посидишь, и никакого покоя тебе нет. И аптека, и склады, и медтехника, и в общем…
- Это судьба.
- Да. И поэтому, когда у меня у младшей дочери, у Ольги, появился сын, наш единственный внучок (один внук и одна внучка) и пошел в школу в первый класс, бабушка написала заявление и ушла караулить внука.
- Это когда было?
- Это было в 1996 году.
Жизнь – не только работа
- А когда я еще работала в санитарном отделе, я в Москве побывала. Тоже на курсах по гигиене питания. Я там посмотрела Микояновский комбинат большой, Очаковский молокозавод, это было давным-давно. Там и на выставки ездили, все нам цеха показывали. Самое интересное, что за этот месяц, что мы там были, в основном посетили все московские театры.
- Как без этого-то…
- Днем учились, а вечером – театры. Занимались мы и общественной работой везде, не только в санитарном отделе, но и в лаборатории.
На демонстрации ходили обязательно, это понятно.
С детьми работали: каждый год провожали в школу 1 сентября. Собирали детей в СЭС, подарки дарили, устраивали торжественную часть, всё, как надо. Всех фотографировали на память. У меня вот они в альбоме сохранились…
Когда нам построили новое трехэтажное здание, из двухэтажного здания многие туда переехали – промотдел, лаборатория, – и у нас был большой костюмированный бал. И вот мы с Валентиной, с которой в паре работали, изображали дикарей, а Нина Васильевна Ксентицкая писала нам текст: «В пещере нашей, уже старой / Мужчин осталась только пара. / Я дико счастлив, дико рад, / У нас в краю – матриархат…»
Кем мы только не были на таких балах: и мышами, и русскими красавицами, и какими-то звездочетами. И в роли англичанина себя попробовала. Никто даже не узнал поначалу, и на английском языке говорила, и приветствовала в новом офисе…
Все коллективы здесь были. Настолько хорошо друг друга знали. Жизнь общественная кипела. И на базы отдыха выезжали.
На вечера к нам и из детской поликлиники приходили, интересовались. Хотя у них тоже, говорят, здорово всё это проходило.
Гражданской обороной занимались, есть даже какой-то приказ с благодарностью по гражданской обороне.
Гибель шпрот
- По работе ездили и по округе. Например, в Вишневогорске были, по магазинам. Дали задание: проверить торговые точки. Я посмотрела: да их сразу надо закрывать, даже и писать нечего. Тем не менее, заставляли писать.
Были и благодарности, и грамоты… У меня, пожалуй, у единственной из всех коллег, была грамота, подписанная Б.В.Броховичем. Потому что мы столовые промплощадки тоже проверяли, и за время нашей работы там никто никогда не травился.
А когда я пришла на работу в санитарный отдел, как раз только в начале было большое пищевое отравление в столовой №1, оно закончилось судебным процессом и разгоном. Это дело очень серьезное и всегда надо было быть начеку.
Чего только не приходилось искать и находить. То на промплощадке за территорию какое-нибудь молоко вытащат, то под какие-нибудь ящики продукты спрячут от предыдущего дня. И ты, как сыщик должен увидеть, найти, сказать.
- Это работники столовых хулиганили?
- Они же продукты потратили, еду приготовили, а если люди не пришли? Это же потери? Чтобы это всё сохранить и куда-нибудь втолкнуть, им надо было этими остатками как-то маневрировать. А если они это втолкнут, да окажется загрязненное, то могут и отравление вызвать. Так вот нашей задачей и было предупреждение пищевых отравлений. Поэтому и были все эти смывы, все эти анализы, все эти нотации…
В свое время директором столовой №10 была Тамара Ивановна Лыхина, такая представительная дама, она однажды мне и говорит: «Давайте я сама с вами пойду». Обычно или завпроизводством идет или сансестру пошлют, если некогда. А тут сама директор решила пойти. Я говорю: «Пожалуйста!». Она мне потом сказала: «Вы знаете, я на такой экскурсии побывала! Я столько о своей столовой интересного услышала! Я столько поняла: для чего и почему мы должны делать…»
Вот делаешь замечание кому-то, например: «У тебя длинные ногти, грязные!». Что это значит? Это значит, что под ногти забиваются остатки пищи, грязь, а потом, когда будете готовить другие продукты, эту грязь туда занесете. Или товарное соседство: лежит кусок сырого мяса и кусок вареного мяса. Опасно? Очень даже опасно!
Или те же разделочные доски. Они такие большие, тяжелые толстые были. И вот на одной смотрю – посередине трещина. А когда кухонная работница моет, она поверху мочалкой или тряпкой протрет, а в этой трещине, в желобке, остаётся скопившаяся грязь и прочее. И вот когда там берешь смывы тампоном с ватой (а потом – в пробирку и в лабораторию на исследование), в лучшем случае обнаружится кишечная палочка, а в худшем – может быть всё, что угодно.
И вот пишешь в акте: «Заменить разделочные доски с маркировкой такой-то. Срок две недели». Спрашиваешь: «Успеете?». Отвечают: «Успеем». Приходишь – ничего не заменено. Вот я помню в ресторане: раз написала про доску, два написала, в третий раз прихожу, говорю: «Сколько еще раз писать?». Беру эту разделочную доску (я сильная была) и об край железной ванны как ее шарахнула – она пополам и разломилась. Я говорю: «Или штраф будете платить или доску уже выбросите и забудете, что я ее вам сломала!» - «Ладно-ладно-ладно!»
- «Только больше ничего не ломайте…»
- Да. «Если, – говорю, – не будете вовремя менять, так и всем скажите: во всех столовых всё переломаю!»
- Не жаловались?
- Был такой момент, однажды прислали «телегу». В Татыше в магазине мы изрубили партию шпрот.
- За что рубили-то?
- Срок кончился. Чтобы не быть голословными, мы их из продажи сняли и из каждого магазина (там было четыре магазина тогда) взяли по банке на анализ. Принесли в лабораторию Дмитрию Ивановичу с направлением, «партия такая-то» и т.д.
В лаборатории провели анализ и дали заключение, что эти шпроты в пищу непригодны, подлежат уничтожению. Мы с напарницей приехали в этот магазин, пригласили заведующего отделом, она позвала рабочего, банки порубили топором и выбросили.
Проходит какое-то время, приходит Ваганову из УРСа «телега» (ах, письмо, простите!). В нем было написано, что работники СЭС незаконно уничтожили продукты, в связи с чем предлагаем взыскать такую-то сумму. Больше, чем моя зарплата. А зарплата была не ахти какая. В СЭС решили разобраться.
Пригласили начальника, товароведов, представителя магазина, нас. Стали разбираться. Анализ есть? Есть. Непригодны консервы? Непригодны. Представитель магазина говорит: «А мы спрятали две банки, съели, и с нами ничего не было!» Ну, это ваше дело… И в результате пришли к выводу, что все-таки к срокам реализации нужно относиться серьезно. Единственная наша ошибка была в том, что мы не пригласили товароведа УРСа на ту экзекуцию, на уничтожение продукта. Мы говорим: «Хорошо. В следующий раз пригласим». На том и закончилось, денег с нас они не получили.
- Ну так всё же по закону…
- Конечно! А иногда, когда молоко обнаруживали сквашенное или то, у которого срок кончился, чтобы не дали людям, как делали: горсть муки туда сыпанешь, уже молоко в стакан не нальют. С мукой-то кто его будет пить? Никто. Уходит на тепловую обработку.
- А на тепловую можно?
- Да. Замесили тесто, испекли булки, блины. И все. Мы разбирались в этом: куда что можно, куда чего нельзя. Были и другие случаи, иногда по договоренности выбрасывали…
- Как по договоренности?
- Ставили перед выбором: «Ну что? Акт писать или выбросите?» «Ой, не пишите! Выбросим!». Такое тоже бывало. Что-то не выбросишь, когда продукта много, а когда немного, так проще выбросить, чем базар разводить…
На практике в Магнитогорске на химзаводе была. Цементный завод. Там своя гигиена, свои требования. Завод железо-бетонных изделий, своя гигиена… Сейчас думаю: как нас туда пустили? Там такие огромные производства… Одно время был разговор: не перейти ли мне в наш промотдел, чтобы на завод ездить… Да слава Богу, что я туда не попала! (смеется). Потому что промышленная гигиена – там вообще такие кардинальные вопросы…
Гигиенические страхи
- Когда мы изучали гигиену питания, я меньше всего думала, что мне придется по ней работать. Нас так запугивали, потому что в больших городах без конца люди травились. То в одном чипке, то в другом, а всяких забегаловок было полным-полно. И мы все боялись страшно заниматься этой наукой.
Ну а тут у нас очень даже хорошие были специалисты. Во-первых, Дмитрий Иванович (никогда и ни за что его не забуду!). Чем он был особо интересен: если он сам чего-то не знает, то у него была собрана такая справочная литература (документы, ГОСТы, инструкции), что он мог по любому вопросу найти информацию и проконсультировать.
Иногда придешь на объект: видишь – непорядок, а чем обосновать не знаешь. Не можешь же сказать: «Это мне не нравится!». Мало ли что тебе не нравится… Надо на основании документов работать. Приходишь, находишь обоснование и ссылаешься потом.
Работа была связана с тем, что постоянно приходилось учиться, что-то выяснять. А уж когда я на следующий раз приду, прочитав всё, что необходимо, тут уж держись! Разгон будет по полной программе! (смеется). Был принцип такой: надо доказать свою правоту. Доказать человеку, что он поступил неправильно, не так, как надо и что из этого получится.
Если он тебя понял, то он не будет на тебя обижаться, так и появлялось взаимное уважение. Некоторые контролирующие органы ведут себя не правильно. Они считают, что они Бог и Царь всея земли. Это неправильно. Даже если человек сделал что-то не так, в нем надо видеть человека, а не нарушителя. И работать с ним, перевоспитывать его, привлекать на свою сторону.
По-другому толку не будет, а когда он осознает, что не прав, то будет уже поступать иначе.
- Любой человек стремится к удобству, в том числе и на работе. Например, кому-то удобно месить тесто, залезая в квашню в кирзовых сапогах. Конечно, если ему растолкуют, почему именно так делать нельзя и какие лично для него будут последствия, наверное, он уже поймет.
- Да. А взять ту же маркировку, надписи… В этом цехе одни правила, в этом – другие. Казалось бы, печёнка и мясо. Они вместе лежат, порой, когда их перевозят, да и в холодильниках – тоже. Но это неправильно! Потому что мясо – мышечная масса, оно более чистое. А печень находится внутри, и там столько микрофлоры на ней… А если ее повалять по мясу, то мясо мы загрязним еще больше, поэтому существует правило, что субпродукты (печень, почки и прочие потроха) должны храниться в отдельной таре с маркировкой «субпродукты».
Или те же разделочные доски: мясо сырое, мясо вареное, овощи сырые, овощи вареные – всё это должны быть отдельные доски и со своей маркировкой. Сколько лет прошло, а помню…
- А в чем сложности в лаборатории?
- Например, сегодня двадцать анализов, а завтра может быть двести. И ты все равно в это время должен успеть их сделать. Потому что ты не можешь оставить на другой день ничего буквально.
Конечно, мы говорили начальству, что нагрузка такая и нервирует и утомляет, но нельзя рассчитать с точностью до одного анализа. Сегодня заболело пять человек, а завтра – пятьдесят. А когда бывали вспышки – мы там без выходных, работали до глубокого вечера.
Вот, например, в этом году обнаружили в лагере плохую воду. Там уж нормализовалось всё, забыли про нее давно, а в лаборатории еще работали, проверяли и контролировали. Потому что там очень кропотливая работа. Вот некоторые говорят: «Да что там – лаборант…» Нет, миленькие! Чтобы хоть немножко узнать работу баклаборатории, надо минимум год, чтобы обойти весь этот цикл (там тоже свои отделы: капельные инфекции, кишечные инфекции, санитарно-гигиенические анализы, та же продукция – мясо, вода – идут отдельно, потом всякие дыхательные инфекции стафилококки, стрептококки…). Я поначалу думала с ума сойду. Зачем, думаю, сюда пошла? Но обратно уже не пойдешь…
- Не сошли?
- Не сошла. Думаю, раз они работают и все живы, наверное, и я освою… Но тяжело было, очень тяжело. Всё очень серьезно.
- И сколько вы в лаборатории проработали?
- Тоже примерно столько же. Общий стаж – 37 лет.
Не денег ради
- Тогда люди работали не за деньги. Сейчас сразу спрашивают: «А мне заплатят? Сколько?» Если надо, мы куда-то ехали за тридевять земель, и не спрашивали: заплатят нам или нет. На ту же гражданскую оборону ездили с утра до вечера и никто не думал, что это дополнительная работа. Люди относились к работе совершенно по-другому. Такое время, наверное, было…
- Да, наверное, так. В то время и в том обществе, при всей его идеологизированности, люди готовы были работать за идею. А поскольку сейчас мерилом стала не какая-то идея, а доллар, то при капитализме, конечно, за любой шаг и чих требуется оплата. Невозможно сидеть на двух стульях: работать как при социализме за идею, а при этом всем встречным и поперечным на каждом шагу платить.
- На объектах на всех, пищевых, коммунальных, школьных народ был в основном очень порядочный.
- Договориться можно было с людьми? Вообще, они сильно обижались, когда вы делали какие-то замечания, предписания выписывали т.д.?
- Вы понимаете, некоторые обижались. Есть люди в силу своего характера обидчивые, которые прежде чем что-то осмыслить, сначала обидятся, а потом уже до них доходит.
Приходим иной раз на проверку. Нужно надеть рабочую одежду: халат, косынку. И вот, пока этот халат принесут, они стараются еще там какой-то порядок навести…
- То есть халат несли долго.
- Да. Те, кто считает, что можно революцию сделать за эти минуты, те переживают. «Ладно, – думаю, – Несите-несите. На мою долю работы хватит». И точно. Приходишь, а впопыхах они не только не убрали, а еще хуже сделали.
Вот ресторане работала санитарная сестра Анна Михайловна Савушкина. Она такая деликатная, уважительная женщина, как-то даже не вписывалась в среду своих коллег (там все-таки более грубые были работники). Я поначалу пришла, говорю: «Анна Михайловна, вы же тут видите всё от и до. Вот вы бы мне взяли и сказали». Она отвечает: «Лидия Михайловна, я же здесь работаю. Это вы пришли и ушли… Я, конечно, иногда вижу то, что вы не заметили, но потом я им сама все равно скажу». А поначалу я у нее даже кое-что спрашивала. Она мне отвечала.
У нас был большой хороший мясокомбинат. Приходишь туда (мы там отбирали на анализ и продукцию, и смывы брали). Там наскоком нельзя, предприятие большое. Так они тоже говорили: «Вот есть работники в санитарной службе, которых можно заговорить: с кем-то поговорить про золото, с кем-то еще про что-то, а Наумова приходит – она про золото не хочет разговаривать, про другие темы тоже…» Я говорила: «Нет. Сначала мы посмотрим, что у вас тут, а потом вы мне скажете, что хотели…»
- Если останется желание…
- Да. Были в одном магазине очень недовольные. Существовал такой магазин «Южный». Такой коллектив был, что я с ними не очень. Они считали, что я их не люблю. А при чем тут «люблю-не люблю». Магазин был большой, они, видать, до всего не доглядывали, руки не доходили. Потом его подвал топило сточными водами. Столько работы там было! Потоп, вывозили всю их продукцию на базу УРСа на склад. И мы помогали им обрабатывать эти банки консервные в специальных растворах, недели две сидели за этой работой…
- Там у них склад был в подвале?
- Да. «Вы нас не любите!». Да я всех одинаково люблю. Где хорошо, там и любить не обязательно. Приходишь и всё. Некоторые иногда упрашивали: «Вы не пишите уж сегодня про то-то и то-то. Уж если в другой раз придете и опять это увидите, тогда уж ладно». Были такие случаи. Дипломатия должна быть.
- И, наверное, с опытом приходит понимание – человек будет что-то исправлять или просто так говорит.
- Да. Это поначалу ты никого не знаешь. А потом уже видишь, кто на что способен. Объектами мы менялись через полгода. Но все равно уже знаешь: «Ага, к этому жулику нужен вот такой подход». В тот же ресторан приходишь, говорят: «У меня камера закрыта, ключа нет». Отвечаешь: «Найдите ключ. Пока не найдете, я от вас не уйду». И неспроста ключа нет: начинаешь заглядывать под стеллажи и вытаскивать всякое на свет божий...
Однажды в столовой в одной организации в бачке сливном консервы нашли. В другой – штук двести яиц не выдали людям. И получалось, что мы не только санитарные работники, но еще и как ОБХСС их жульничества должны раскрывать... Иногда было досадно, обидно, а иногда думаешь: «Ух!.. Я вам…» Но ничего работали. Нормально работали.
После 1990-х как-то попала в этот магазин, «Южный». Тушёнку решила купить. Продавец подает мне банку. Промасленную такую… Я говорю: «Вы бы хоть ее завернули, что ли…» Отвечает с таким сарказмом: «Ваши времена прошли! Сейчас не заворачиваем!» Я посмотрела на нее: «Да… Каким ты был, таким ты и остался…» Развернулась и пошла…
Но я вот уже сколько лет не работаю, а до сих пор встречаются люди, которые меня помнят по работе, здороваются: «Вы меня помните? Я там-то работала… Вот вы нас гоняли за то за сё, а сейчас посмотрите, что делается!». Я говорю: «Сейчас другое время. Дожили мы с вами до того, что разрешают делать всё, что мы запрещали. Так вот и живем, ходим и выбираем: ага, здесь плесень, не буду брать, купим в другом магазине…» Пока ноги хоть забинтованные, но ходят – будем ходить…
Пенсионеры озерские сочинили:
Суставы яростно скрипят
И сердце так колотится,
Болячек, как на пне опят,
А всё равно жить хочется.
Душа чего-то еще ждет
Куда-то еще просится
А жизнь идет. И пусть идет
Подольше жить так хочется…
Александр Волынцев