Не все поклонницы вели себя адекватно. Постоянно исписывали подъезд признаниями в любви,...
Не все поклонницы вели себя адекватно. Постоянно исписывали подъезд признаниями в любви, приходилось без конца красить стены. Я получал по десять тысяч писем в год. Дамы иной раз открыто предлагали любовь. Ранний брак удержал от многих ошибок, иначе пошел бы по рукам, тетки разорвали бы на куски, а так я всегда находился под присмотром.
— Мое детство пришлось на войну. Плохо его помню, когда она началась, мне исполнился год. Семья на тот момент жила в Севастополе недалеко от бухты Голландия, отец учился в военно-морском училище. Сам он родом из Благовещенска, а мама — настоящая крымчанка.
До недавнего времени на месте дома на Красной горке, где я родился, оставалась воронка — туда попала бомба. К счастью, никто из семьи не пострадал. Отец воевал, был весь изранен. Когда сидели на пляже, я видел коричневые рубцы на его теле. Он получил шестнадцать осколочных ранений, три пулевых и две контузии, прошел всю войну, а после еще несколько лет тралил Черное море — искал немецкие мины.
Меня с мамой, бабушкой и старшей сестренкой Наташей отправили в эвакуацию в Армению. Бабушка на всю жизнь запомнила, как уходил последний корабль, как немцы страшно бомбили и женщины закрывали детей своими телами. На долгое время мы потеряли связь с отцом, лишились помощи, мама обивала пороги инстанций, доказывая, что муж — военный, чтобы семья получала карточки и не умерла от голода.
Я переболел всеми детскими болезнями — рахитом, корью, коклюшем, подхватил стригущий лишай, погладив осла. Все думали, что волосы у меня больше не вырастут. Выжил, и волосы выросли. Папа нас нашел, стало полегче. После войны какое-то время жили в Ялте. Оттуда вывозили на родину греков. Мама вспоминала, как чуть меня не потеряла: ко мне подошла бездетная гречанка, дала конфету и увела на корабль. К счастью, родители вовремя спохватились, отец поднял шум, меня нашли, вернули назад. Что потом было с той гречанкой, не знаю.
Папа служил на Дунайской флотилии, мы тогда жили в Измаиле. Оттуда его перевели на Балтику, и мы переехали в Таллин. Попали в город с высочайшей культурой, где работали прекрасные театры, филармония, действовала киностудия, постоянно приезжали снимать кино со всего Союза. В школе я учил эстонский, каждый год сдавал экзамен по языку. Никакого антагонизма по поводу того, что я русский, не ощущал, отношения были добрыми.
В нашей школе имелось два оркестра — эстрадный и симфонический, они играли на танцах. Еще действовал драмкружок, из которого вышло двенадцать профессиональных артистов, четыре из них стали народными: Лариса Лужина, Игорь Ясулович, Виталий Коняев и я. Наш художественный руководитель, актер Таллинского драмтеатра Иван Данилович Рассомахин, учился в ГИТИСе и рассказывал, какой это замечательный институт. Туда я и поступил с первого раза, когда окончил школу.
— Отец расстроился, когда отказались от карьеры морского офицера?
— Может и расстроился, но виду не подал. Отговаривать не пытался, был человеком умным и тонким. Люди, прошедшие войну, обрели мудрость. Для них было огромным счастьем, что кончилась страшная бойня, что их дети живут в стране, которую они защитили, и могут выбирать свой путь. Сам он состоялся в профессии, дослужился до контр-адмирала. Человеком был талантливым, играл на нескольких музыкальных инструментах — домре, гитаре, трубе, валторне, писал стихи, знал два иностранных языка. Когда его в качестве военного специалиста отправили в Китай создавать флот, освоил разговорный китайский.
Учиться в ГИТИСе оказалось несложно. Наш школьный драмкружок был построен по принципу театрального училища, мы занимались сценической речью, разыгрывали этюды. Многое, чему учили в институте, было уже знакомо. Курсом руководил актер Художественного театра Григорий Григорьевич Конский, пригласивший преподавать коллегу Ольгу Николаевну Андровскую. Конский был настоящим интеллигентом, замечательно образованным, с изысканным чувством юмора. И очень смелым. Единственным человеком, которого он боялся, была жена — балерина Большого театра Таисия Монахова.
Андровская никогда до этого не преподавала. Признавалась: «Я мало что умею», но когда брала в руки книгу и начинала что-то нам читать, делала это превосходно. Я был ее любимчиком и беззастенчиво этим пользовался. У меня тогда разворачивался роман с будущей женой, учившейся на третьем курсе. При каждом удобном случае я сбегал на свидания. Приходил на занятия и прикидывался больным. Ольга Николаевна беспокоилась:
— Что с вами, Володя?
— Страшно разболелась голова.
— Ну тогда уходите.
И я исчезал. Присутствовавших на занятиях отмечали в толстой амбарной книге. В конце семестра Конский ее просмотрел и поинтересовался:
— Ольга Николаевна, а почему Коренев так часто отсутствовал?
— Гришенька, ну ты же знаешь, какой он болезненный.
— Болезненный?! Оля, он окончит жизнь как Рафаэль Санти.
— Что ты имеешь в виду?
— Тот умер от полового истощения на любовнице.
— Гришенька, что ты несешь?!
Конский относился к жизни с юмором, так было легче. Наставлял: «Смейтесь сами, чтобы другие над вами не смеялись». Так что педагоги обучили нас не только мастерству, но еще и тому, как жить, как относиться к людям. Во многом заслуга моих учителей, что я всю жизнь работаю в одном театре и ко мне там хорошо относятся.
— Действительно, Московский драматический театр имени Станиславского успел стать Электротеатром, а вы продолжаете выходить на сцену в новых спектаклях. Как туда попали? И как умудрились оставаться в стороне от закулисных интриг, о которых ходят легенды?
— Сначала в Театр Станиславского пришла моя жена Алефтина Константинова. Она окончила институт раньше и успела стать ведущей актрисой. Неоднократно бегал смотреть «Чайку», где она играла. Меня взяли благодаря ей: Алена попросила художественного руководителя Михаила Михайловича Яншина посмотреть на ее парня в дипломном спектакле.
Сейчас такое трудно представить, в лучшем случае могут попросить молодого актера прийти в театр и показаться, сыграть отрывок. Тогда же Яншин с женой актрисой Нонной Владимировной Мейер пришли в учебный театр на «Ночь ошибок» по пьесе Голдсмита, где я играл полного идиота, наивного до глупости. Михал Михалыч очень смеялся, заглянул потом за кулисы и сказал: «Если вы при вашей внешности можете быть таким смешным, у вас будет много работы в театре». Взял в труппу и прекрасно ко мне относился. Говорил, что напоминаю ему молодого Анатолия Кторова.
Мне повезло попасть в этот театр. Там царила замечательная атмосфера, еще работали ученики Станиславского. Когда Константина Сергеевича стали выталкивать из МХАТа, который создал, он попал в клинику нервных болезней, а выйдя, написал письмо в правительство примерно такого содержания: пока я жив, способен принести пользу, дайте возможность набрать учеников. И ему разрешили. Поскольку мэтр уже болел, занимался с ними дома.
Когда Станиславского не стало, студию какое-то время опекала его жена Мария Лилина. Потом эта труппа преобразовалась в Театр Станиславского, которым назначили руководить Яншина. Благодаря ученикам Константина Сергеевича в театре сложилась творческая атмосфера, поэтому у меня и мыслей не возникало уйти оттуда. Великий театральный режиссер Петр Фоменко в одном из последних интервью рассказывал: когда приехал в Москву, Театр Станиславского был его самым любимым, там работала роскошная труппа. Думаю, мы можем доверять его оценке.
Почему еще я там столько лет работаю? При мне сменилось четырнадцать художественных руководителей, и каждый привносил свой взгляд на искусство. Это правильно, театр должен меняться, окостенение для нас — смерть. Вот у меня и не было необходимости куда-то бежать: худруки менялись и я в полной мере ощутил в работе плюсы и минусы различных театральных систем. Вся прелесть в том, что руководители были разными, по-разному видели мир, но объединяло всех одно — уважение к человеку, называемое красивым словом «гуманизм».
— Кто самый любимый худрук? С кем больше всего совпадал ваш взгляд на мир?
— Михал Михалыч Яншин был удивительным человеком. Руководить театром в советские времена и оставаться беспартийным — дорогого стоило. Многие относились к нему с огромным уважением. Внешность комедийного актера была обманчива. Яншин был принципиальным, дружил с чешскими диссидентами, ставил в театре их произведения.
Когда МХАТ отправился на гастроли в Чехословакию, Яншина вызвали в первый отдел и запретили встречаться с писателем Павлом Когоутом, активным участником Пражской весны. Тем не менее Михал Михалыч не испугался, поехал к нему в Австрию. Он вообще всегда говорил и делал то, что думал.
Понимая, что тучи сгустились, что партийное начальство терпит его с трудом, Яншин пригласил в театр Бориса Александровича Львова-Анохина, выдающегося режиссера со своей художественной платформой, а тот, в свою очередь, привлек эстетскую драматургию. Так Яншин не дал погубить Театр Станиславского.
Нас связывали хорошие дружеские отношения. Впрочем, такие сложились у меня со многими коллегами по театру. В свое время Андрей Попов привел своих учеников и спектакли начал ставить режиссер мирового уровня Анатолий Васильев. Публика валом валила на «Взрослую дочь молодого человека». Мне же больше нравился «Первый вариант «Вассы Железновой» — Васильев сумел открыть нам такого Горького, о котором не рассказывают в школе.
Я играл в «Сирано де Бержераке», поставленном Борисом Морозовым. Не знаю, успели ли снять его на пленку. Замечательный был спектакль во всем! С Борисом мы сохранили приятельские отношения, видел все его работы в Театре Пушкина и в Малом. Уже много лет он возглавляет один из самых технологически сложных в силу его размеров Театр Армии. Кто не выходил на его сцену, не представляет, какая мука — гигантомания. Это нелепое сооружение построили при Сталине, а сегодня Морозов успешно его осваивает.
— Встречались режиссеры, с которыми категорически не складывались отношения?
— Так случилось, что я никогда не играл то, что не нравилось. Первые два года в театре не оспаривал назначений на роли, а потом играл только то, что хотел, поэтому конфликтов с режиссерами не возникало, как не было и трагических переживаний по поводу профессиональных провалов.
Актерская профессия в иерархии жизненных ценностей всегда стояла у меня на третьем месте. Если человек говорит «Театр для меня все!», мне его жаль. Он лишен радостей семьи, общения с детьми, внуками, да и вообще радостей мира. Разве Пушкин родился для того, чтобы писать стихи? Нет, сидеть за столом с друзьями, любить женщин, любоваться природой, скакать на лошади! Стихи появились как результат восторга перед миром.
— Неужели никогда не сталкивались с завистью коллег?
— Конечно сталкивался, но открыто зависти никто не проявлял, побаивались, что прилетит ответ. Могу так оскорбить человека, что он поймет это на следующий день, но почти никогда этим не пользуюсь, умею и без оскорблений отстоять достоинство. Коллеги знают, что со мной в эти игры лучше не играть.
— В Театре Станиславского работало немало знаменитых артистов. Как складывались отношения с ними?
— Когда я пришел в театр, там было два выдающихся артиста — трагик Евгений Урбанский и комик Евгений Леонов. Представляете, какое это счастье для театра? Можно играть любой репертуар. Авторитет обоих был незыблемым, на их место никто не претендовал. Вообще считаю, что нельзя ставить перед собой честолюбивые задачи, — всегда найдется тот, кто лучше тебя, а ты будешь несчастным.
Урбанский хотя и старше меня, запомнился большим ребенком, мальчишкой во всех своих проявлениях. У него были красивые руки с длинными пальцами. Женя об этом знал, регулярно посещал парикмахерскую, делал маникюр. Знал он и о своей бешеной популярности. Как-то перед вылетом на кинофестиваль в Акапулько выяснилось, что у Жени нет костюма, ему его пошили у самого дорогого портного в Москве — Затирки. Урбанский выглядел в нем красавцем: широкие плечи, узкая талия, удивительная улыбка.
На фестивале он познакомился с мексиканским актером Тихо де Браги. Тот прославился съемками во второсортных сериалах, тем не менее ездил на роллс-ройсе в окружении красоток-поклонниц. Женя был впечатлен, постоянно его вспоминал, и однажды я решил над ним подшутить, что называется, сбить пафос.
— Так как его зовут?
— Тихо де Браги.
— А как это переводится?
— Никак, это фамилия.
— Женя, ты неправ, по-русски это будет так: «Ша де водяра».
Урбанский обиделся, перестал со мной разговаривать. Через неделю остыл. Очень жаль, что многие не видели его на сцене, он, большой артист, обладал поразительной способностью к мимикрии: когда играл аристократа, был истинным дворянином, а когда простолюдина, в нем появлялась брутальность. Его имя обросло легендами, для этого достаточно двух вещей: таланта и трагического финала...
Женя Леонов, философ, умница, знал и любил поэзию. В жизни он был не таким, как на экране: в комике крылся трагический дар, достаточно почитать его письма к сыну. Чтобы занять такое, как Леонов, место в театральной иерархии, надо быть очень глубоким человеком и большим артистом. Зритель всегда сочувствует герою, а над комиком обычно смеется. Женя разрушил этот стереотип.
Через наш театр прошла масса хороших артистов, на сцене мы многому учились друг у друга, это бесценный опыт. Только мнение коллег в нашем деле чего-то стоит. Уверен в этом, поскольку двенадцать лет руководил театральным факультетом в Институте гуманитарного образования, сам педагог с большим стажем.
— Легко ли не расставаться с женой и дома, и на работе?
— Тяжело первые сорок лет! Если серьезно, мы раньше почти не встречались на сцене, играли в разных спектаклях, а сейчас Борис Юхананов предложил роли Митиль и Тильтиля в «Синей птице», где каждый рассказывает историю своей жизни, произносит монолог, исповедуется. У Алены погибла на глазах мать... Когда она об этом вспоминает, у меня наворачиваются слезы. Алена играет прекрасно. Она вообще артистка лучше, чем я. Я тоже ничего, но жена — лучше!
Слава богу, у меня есть семья. С ужасом думаю: не дай бог без нее остаться! Не боюсь потерять работу, деньги — устроюсь, заработаю. Я боюсь одиночества. Могу обойтись без многого, а без семьи — нет! Мы продолжаем любить друг друга. За что? Да разве объяснишь? Если это было бы возможно, скучно стало бы жить. Нам тепло друг с другом. Алена во многом меня создала, у меня ведь масса недостатков, я по жизни абсолютный Обломов.
У отца была квартира в Москве, где я жил, но когда мы с Аленой поженились, ушел из дома. Яншин на свой страх и риск разрешил нам поселиться в декорационном сарае, где кроме нас жили Урбанский с женой, Алик Филозов, Юра Гребенщиков, Оля Бган. По вечерам собирались, Алик играл на пианино, Женя на гитаре, мы пели, устраивали танцы. В гости приходили поэты, драматурги, спортсмены. Позже переселились с Аленой в общежитие на «Аэропорте», там нашим соседом стал Жора Бурков. Помню, однажды наварили бражки. Я все ждал, когда она дойдет, а продукт все убывал и убывал.
— Жора, почему бражки все меньше с каждым днем? — интересовался я у приятеля.
— Это естественный химический процесс, — невозмутимо отвечал Бурков.
Но я его все же поймал ночью у кастрюли с кружкой.
— Жора, как тебе не стыдно?!
— Вовка, ты не представляешь, как это вкусно!
Когда получили двухкомнатную квартиру в Черемушках, сами клеили обои. Поклялся, что Алена не будет жить в нищете. Пришлось много работать, чтобы семья ни в чем не нуждалась. Снимался, играл по тридцать спектаклей в месяц, давал концерты. Всего достигли своим трудом. Это очень сплачивает.
— В фильме «Человек-амфибия», после которого на вас обрушилась бешеная популярность, вы снялись на последнем курсе института. Слышала, на роль Ихтиандра пробовалось двадцать претендентов. Знаете, кого положили на лопатки?
— Знаю, но тайну не раскрою, это неэтично. Режиссер Владимир Чеботарев позже рассказывал, что родители парня из Сухуми обещали подогнать к его подъезду новую «Волгу», если возьмет сына в картину. Но взяли меня.
Сказать, что работа над фильмом оказалась очень сложной, значит ничего не сказать. Это первый советский фильм, построенный на подводных съемках. Специально для них создавалась аппаратура, артисты прошли серьезные тренировки с мастерами спорта по плаванию.
Невероятно, но повесть Беляева мне впервые прочитал дядя по отцовской линии. Он был слепым, приехал к нам из Читы, с собой привез книжку со шрифтом Брайля. Так я впервые услышал об Ихтиандре.
Подводная эпопея разворачивалась под Севастополем, в бухте Ласпи. Два раза я чуть не погиб. Снимали сцену, где злодей Зурита заставляет прикованного цепью Ихтиандра нырять за жемчугом. Под костюм мне надели свинцовый пояс, я нырнул с борта корабля в воду, а актер, державший тяжеленную цепь, неожиданно выпустил ее из рук. Цепь весила килограммов сто, я никогда бы не всплыл на поверхность. К счастью, оператор Эдик Розовский заметил, что тону, бросил камеру и помог выбраться.
Второй раз меня приковали к якорю, опустили в воду метров на двадцать. Я задержал дыхание, как учили, через минуту подплыл спасатель с аквалангом. И вдруг акваланг не сработал... Снова повезло — меня успели вытащить.
Костюм Ихтиандра был из ткани, из которой делали колготки, на него нашили чешуйки, вырезанные из засвеченной пленки. От холода костюм совершенно не спасал — когда я вылезал из морской пучины, зуб на зуб не попадал. На глубине вода жуть какая ледяная!
Несмотря на все сложности, на съемках царило радостное настроение, которое передалось актерам. Зуриту играл Михаил Козаков, Гуттиэре — Настя Вертинская, с обоими сложились прекрасные отношения. Мы не стали с Мишей друзьями, но уважительно отзывались друг о друге. Настю тоже всегда ценил как актрису.
Немногие имеют право называться звездой, а Вертинская его заслужила. Она не разменяла себя на проходные роли, не участвовала ни в каких театральных интригах. Вспоминаю, как до съемок не умевшая плавать Настя отказалась от услуг дублерши и сама отважно сиганула с борта корабля в море. Причина? Ей не понравилась фигура дублировавшей ее спортсменки-чемпионки.
Картину посмотрели шестьдесят пять миллионов зрителей, а критики ее разгромили. Один озаглавил рецензию так: «Красивость вместо красивого». Бог ему судья, жизнь все расставила по местам. К слову, мало кто сегодня помнит, что этот сценарий, пролежавший на «Ленфильме» лет десять, собирался ставить Андрей Тарковский.
— Ваша работа хорошо оплачивалась?
— Нет, фильм получил вторую категорию, что сказалось на гонорарах съемочной группы. К тому же «Ленфильм» стребовал с меня тридцать семь рублей, которые, по мнению бухгалтера, переплатил в качестве зарплаты.
— Когда фильм вышел на экраны, вы без преувеличения стали кумиром женской половины человечества. Как это выдержала ваша жена?
— Переживала — не все поклонницы вели себя адекватно. Постоянно исписывали наш подъезд признаниями в любви, соседи были крайне недовольны, приходилось без конца красить стены за свой счет. Я получал по десять тысяч писем в год. Ответить на них было нереально, да я и не пытался. Дамы иной раз открыто предлагали любовь.
Мы с Аленой тогда переехали в новую квартиру и купили холодильник. Так вот, эти письма я складывал в коробку из-под него. Когда набралась полная, решил помочь пионерам, собиравшим макулатуру. Стал утрамбовывать письма, одно выпало. Девица сообщала, что снялась голой, разрезала фото на десять частей и отправила мне десять писем. Тут уж я не мог остаться в стороне. Ответил: никому не пишу, но тебе за изобретательность посылаю фото с автографом, извини, что не голый.
Ранний брак удержал от многих ошибок, иначе пошел бы по рукам, тетки разорвали бы на куски, а так всегда находился под присмотром.
С одной стороны, приятно, что популярность настигла в раннем возрасте, с другой, каждый день приходилось доказывать, что она заслужена. Надо соответствовать своей популярности, чтобы по имени-отчеству называли не в силу возраста, а за то, что умеешь делать. Отец сказал тогда: «Тебе выдан большой аванс, это не твой успех, а всех, кто делал фильм». Запомнил его слова.
— Фильмы с вашим участием идут по телевидению и сегодня. Кто из режиссеров, партнеров остался в памяти?
— Ефим Захарович Копелян, с которым снимались в картине «Как вас теперь называть?». Однажды пересеклись в «Красной стреле»: я возвращался из Ленинграда со съемок, а он ехал в Москву на съемки. Копелян был намного старше, и я, мальчишка, спросил:
— Как вы чувствуете себя в этом возрасте?
— Замечательно.
Товстоногов начинал репетировать спектакль «Три сестры». Ефим Захарович получил назначение на роль Вершинина и заметно волновался: «Никогда не играл Чехова и сказал Товстоногову:
— Куда я со своим грубым инструментом в тонкую чеховскую ткань?
Худрук ответил:
— Ни перед каким автором нельзя становиться на колени, иначе не сыграешь».
Прекрасным человеком был Копелян, его все любили, работать с такими партнерами — счастье, в них помимо таланта наличествует красивое мужское начало.
Картину «Дети Дон Кихота» часто повторяют по телевидению, и понимаю почему. Фильм добрый, к тому же режиссер Женя Карелов собрал хорошую компанию. Но моя работа там никакая, роль не получилась. Женя меня отпустил, а надо было мной руководить. Нормально работалось с Наташей Фатеевой, у нас сложились добрые отношения. Любовался Анатолием Папановым: искренний артист, всегда формулировал собой смысл роли.
Всю жизнь играл бы положительных юношей, если бы не Иван Александрович Пырьев, который увидел меня в роли подлеца в картине «Свет далекой звезды». Великий человек — из сценария, напоминавшего телефонную книгу, мог сделать искусство. Даже враги относились к нему с уважением.
Иван Александрович был человеком сложным. Стремился ставить классику, но понимал: если не снимет «Кубанских казаков», не получит Достоевского. Когда добрался до мечты, у него хватило таланта и энергии снять «Идиота», «Братьев Карамазовых». У Пырьева имелись враги, а кто бы на его месте их не нажил? Если не нажил, значит, последняя беспринципная скотина!
На небольшую роль командира батальона Неустроева в «Освобождении» согласился, потому что не был в Германии. Снимали в Восточном Берлине. Получил огромное удовольствие от поездки, от души походил по театрам. В ГДР художественная жизнь славилась высоким европейским уровнем. Бертольта Брехта уже не было в живых, театром руководила его супруга Елена Вайгель, имел счастье познакомиться с этой талантливой актрисой.
Из последних работ выделяю «Детей Арбата». Считаю сериал одним из самых честных произведений о сталинских репрессиях. Понравилось, как тактично работал с актерами Андрей Эшпай, у меня там достойная работа и достойные партнеры — Даниил Страхов, Татьяна Кравченко.
Конечно, не могу не вспомнить «Тайны дворцовых переворотов. Россия, век XVIII». Работая, перечитывал труды выдающегося историка Ключевского, тот был умнейшим человеком, но страдал известной российской «болезнью». Когда студенты спрашивали, почему он пьет, отвечал:
— Деточка, у меня такая профессия.
— Разве вы не профессор истории?
— Я профессор русской истории, это бурное море, а пьяному море по колено.
По этому бурному морю русской истории ведет свои корабли Светлана Дружинина. Если кто-то ждет встречи с серьезным историческим жанром, лучше ее картины не смотреть. В то же время подавляющее большинство знает французскую историю по романам Дюма, он так убедителен, что читателей не волнует, было это или не было на самом деле. Считаю, Дружинина делает хорошее дело. Без нее мы никогда не заглянули бы в родную историю, а это оказалось интересным.
— Встречались кинорежиссеры, с которыми возникали конфликты?
— Редко, чаще всего им было интересно со мной работать, я никогда не берусь за роль, если ничего не придумал. А может, ко мне хорошо относились, потому что такой обаятельный. Со мной, как уже говорил, вообще лучше дружить, чем ругаться.
— Когда дочь решила продолжить актерскую династию, не пытались ее отговаривать? Ведь она изначально была обречена на то, что станут сравнивать с родителями и чаще не в ее пользу.
— Отговорить Ирину было невозможно, она же росла за кулисами. Куда ей было деваться? Существует обывательская точка зрения, что есть уважаемые династии — сталеваров, врачей, а есть сомнительные, к которым относятся актерские. Полная чушь! Только дети актеров знают, насколько подчас горек этот хлеб. Подавляющее большинство актерских детей работают честно, в них заложено уважение к профессии, творчеству.
Я горжусь своей дочкой. Она не только играет с нами в театре, но и преподавала вместе со мной, выпускала студентов. Между прочим, в качестве педагога она лучше меня, ребята ее больше слушались. Как актриса Ирина многое взяла у меня, получаю удовольствие, когда выходим на сцену вместе в «Перед заходом солнца». За роль в этом спектакле дочь удостоилась театральной премии газеты «Московский комсомолец». Она играет и в поставленном мною спектакле «Служанки бульвара Сансет».
— Скажите честно, придирались к дочери больше других во время репетиций?
— Придираюсь, ругаемся. Ира позволяет себе спорить со мной при всех, отстаивать позицию, остальные боятся. Внук Егор по нашим стопам не пошел, окончил Высшую школу экономики, работает в банке, хотя мог бы стать замечательным артистом — у него роскошные клоунские способности. Не захотел, насмотрелся на родню. Недавно он подарил нам правнучку Машеньку. Не думал, что доживу до такого чуда!
— Есть ли что-то в вашей жизни, что так и не сбылось?
— Нет, я на удивление счастливый человек. Хотел заниматься актерской профессией и занимаюсь, а мог бы стать морским офицером. Или журналистом — сейчас пишу детективный роман, во время карантина появилась возможность. Еще мог бы стать поваром, я хорошо готовлю.
Никогда никому не завидовал. Оскар Уайльд утверждал, что зависть — признание собственного поражения, а у меня поражений нет.
Статьи по теме:
