Алексей Некрасов-Вебер "Фильм в слове" О прозе Ваграма Кеворкова. К 80-летию со дня рождения

В эссе «Слово и действие» Кеворков пишет о своем творческом кредо, как режиссер-постановщик:
«Да, в фильме главное, это все-таки действие. Как в жизни главное поступок. Но не менее важно то, что подтолкнуло на тот или иной поступок. То, что происходит в паузе… Это и вызвало к жизни крупный план в кино…»
Но, на мой взгляд, далекого от профессиональных секретов зрителя, убедительно передать то, что не выплескивается в звук и движение средствами кинематографии невероятно сложно. Целиком обращенное к внутреннему миру героев, перегруженное крупными планами кино, где не доминирует действие, рискует оказаться непонятым или просто скучным. Зато благодаря достижениям техники появляются всё новые возможности передавать, или даже конструировать на экране внешний мир. Создатель фильма уподобляется Богу! По его воле оживают доисторические чудовища, возникают миры с летающими скалами, безграничными становятся возможности героев.
Но, что же в итоге?! На экране происходят вселенские катастрофы, исчезают под ударом гигантской волны прибрежные города, оживают кошмарные порождения мезозоя, озверелые толпы испачканных грязью и кровью людей невероятно убедительно рубят друг друга топорами и мечами. А зритель в зале, тем временем, лениво жует попкорн! Весь этот фейерверк действия проходит мимо него, не затрагивает самого важного, внутреннего.
Литература даёт куда больше возможностей для передачи оставшегося за кадром. Но помимо мыслей и переживаний часто ещё нужен фон. То самое внешнее, что окружает нас и неразрывно связано с внутренним. И тут проблема в обратном. Как с помощью слова передать то, что легко может сделать вооруженный кинокамерой профессионал? Встающее над лесом солнце, дождь в весеннем саду, спрессованный в толпу поток лиц на улице мегаполиса. Не просто описать, а сказать так, чтобы читатель в это поверил и, главное, увидел! Умение передавать, и даже преображать словом, окружающие нас картины, наверное, и раскрывает талант автора. И читая прозу Кеворкова, я порой ловлю себя на том, что вижу мастерски снятый фильм.
Кадры-слова рисуют передо мной кавказский лес, где с листьев падают капли собравшейся на листьях влаги, орлов, парящих над скалами Бермамыта, вечер в станице, притихшей в ожидании нашествия орды. Вижу, как зелёные жучки ползут по лицу раненного солдата афганской войны. А в конце рассказа, словно многократно усиленный динамиками кинозала, слышу отчаянный крик парня, внушившего себе, что один из этих жучков проник в его голову.
В замечательном коротком рассказе «Английский юмор» автор переносит нас в Баку 1918. Белая пена прибоя, раскаленный песок. Заполошно мечутся над волной чайки. В невозмутимом спокойствии застыли на вешнем рейде английские броненосцы. Это же яркий запоминающийся кадр! От него автор мгновенно переходит к диалогу. Здесь уже не важна картинка. Не нужны и крупные планы. Всё происходит в словах. Вернее, в том, что стоит за ними. Мать, уже потерявшая двоих детей, готовится проводить дочь вместе с английским мужем на его родину.  Понимает, что прощаются, скорее всего, навсегда. Вселенская тоска и отчаяние проступают сквозь женские причитания и вздохи. Иное дело дочь. Наши дети менее привязаны к нам, чем мы к ним. В этом суровая реальность эволюции. Молодую женщину куда больше, чем судьба родителей, волнует будущее её, ещё не родившегося, ребенка. Она хочет быть рядом с любимым человеком. Хочет оказаться в благополучной Англии, покинуть охваченную хаосом гражданской войны страну. Всё это мы узнаём только лишь из слов, не видя лиц говорящих. Они и не важны в данный момент. Но вот сцена прощание на вокзале. Это снова кадры. Яркие, запоминающиеся, с восточным колоритом. Подъезжающие фаэтоны. Кучера в малиновых рубахах и каракулевых шапках. Разряженные девицы, английские офицеры и солдаты с начищенными пуговицами и бляхами. Мы видим горькую суету прощания, страх и надежду на лицах молодых женщин, слёзы родителей. И над всем этим висит ожидание неожиданной развязки. Наконец, она наступает! Поезд отходит от перрона, а вагон с несостоявшимися женами остается. Растерянность, слезы, истеричный смех, крик «Какая же я дур-ра!». И вот уж финальная сцена. Отец, вздохнув, поднимает чемодан и тянет за руку оцепеневшую женщину:
«Пойдем домой, дочка!»
В этих последних словах фильма-рассказа и усталость от постоянного страха («Будь, что будет!»), и скрытая радость оттого, что разлука все-таки не состоялась. А где-то там, пока еще далеко за кадром, наступающие на Баку мусаватисты. Потом придут большевики, и много еще всего случится. Мы не знаем, что станет с этими людьми, и, искренне сопереживая, смотрим, как они медленно бредут домой с вокзала.
Повесть «Казаки гуляют» это уже документально-исторический и одновременно художественный фильм. Совмещены не только жанры, но и эпохи. С легкостью, более присущей кинематографии, автор перемещает нас в пространстве и времени.   Кинематографисты снимают фильм о казаках-некрасовцах, вернувшихся в Россию. Алыми маками, синими васильками расцветают луга от нарядов казачек. Звучат не тронутые временем напевы восемнадцатого века. Но вот мы уже и сами в восемнадцатом веке. Вместе с бежавшими от царского гнёта казаками подплываем к пустынному берегу турецкого острова Майнос. А потом снова скачок во времени и пространстве. Тот же восемнадцатый век, но уже рубежи России. Другие, присягнувшие на верность царю казаки, готовятся отразить нападение крымской орды. Словно в настоящем фильме видишь, как теплятся огоньки в окнах, поднимается над крышей дымок, слышишь, как блеет скот, как за себя, за детей и мужей своих молятся перед иконами казачки. Но, главное, всеми фибрами души ощущаешь нависшее над станицей тревожное ожидание. Где-то там, за горизонтом мирно спящей степи, дрожит от топота копыт земля. Неумолимо приближается к станице хищная стая убийц и насильников. И опять Майнос. Беглецы обживают чужую землю. Сеют пшеницу, ставят избы, ловят в прозрачно-зеленой черноморской воде рыбу. И словно голос за кадром звучит со страниц повествование историка о судьбе казачьей вольницы. О её последнем, сохранившемся до наших дней осколке - казаках-некрасовцах.
И, наконец, глубоко поразивший меня шедевр Кеворкова «Пять треугольников». Это ведь тоже фильм! Спрессованная в узкое пространство рассказа полнометражная лента. И на её просмотр кощунственно прийти с попкорном! Рассказ-фильм с первых же секунд захватывает, заставляет остро сопереживать чужой боли. Точными кадрами коротких фраз автор рисует безысходную тоску женщины, потерявшей в войну мужа и пятерых сыновей. Как, выходя за околицу, она вслушивается в пустую тишину:
- Не идет ли кто? Иван, Филарет, Денис...
Об одиночестве уже снимали фильмы. Ещё больше писали, иногда давая рецепты избавления. В одном из романов Акунина я как-то натолкнулся на интересный монолог молодого английского лорда. Искатель приключений и авантюрист убедительно доказывал, что человек с развитым интеллектом и воображением обязан перебороть одиночество, построить самодостаточный мир внутри себя. Бесспорно хороший совет! Но он для английского джентльмена! А как быть потерявшей всех близких российской крестьянке?! Стать самодостаточной? Жить для самой себя? Она так не умеет, и вряд ли сможет! Не так воспитана, не тот менталитет. Для нее, привыкшей жить ради родных людей, самодостаточное существование тускло и бессмысленно, а пустоту от потери никакими мысленными конструкциями не заполнишь. Остается одно - выходить на каждый шорох за калитку. Прислушиваться:
- Не идет ли кто? Иван, Филарет, Денис…      
Но однажды в окошко постучали. Застывшее в холодном оцепенении время оживает, начинает убыстряться. Разбросанные по всей России родственники вспомнили старую Валю. Собрались все вместе, приехали навестить, почтить память её погибших за отечество сыновей. И вот уже весело стучат молотки, поют пилы. Гости сколачивают столы и лавки. Автор мастерски рисует словами кадры застолья: кувшины с ароматным вином, зелень, пасхальные яйца. Плывёт над станицей запах чеснока, жареного мяса, укропа. Дивится с неба луна на не спящих далеко за полночь людей.  Весь род собрался за одним столом! Выходцы с Кавказа ещё чтут традиции. Честь им за это и хвала! Но обычай, ритуал, это всё же внешнее. Им не заполнить пустоту внутри. И не потому ли старая женщина во главе стола, напряженно и тревожно вглядывается вдаль.
Праздники неизбежно заканчиваются. Отшумели отъезжающие машины, соседки перемыли котлы и посуду. И опять старая Валя одна. Снова, собрав последние силы, выходит она из дома и напряженно всматривается в конец улицы. Не идет ли кто? Может Иван? Он ведь пропал без вести. Мать все еще ждет…
Финал вызывает слёзы. Здесь всё сливается воедино: незаживающая в душе  рана, вселенское одиночество, уже почти  прожитая нелегкая жизнь.
Так что же всё-таки главнее, внутреннее или внешнее?  Кадр или слово? Мысль или поступок? Материя или дух? А вдруг это просто стороны одной монеты? Или истина, как горная вершина? Сотни разных троп ведут вверх от её подножия. А встречаются все в одной точке. И там уже не важно, каким путём ты шёл. Стирая колени, истово молился Всевышнему, посвящая Ему каждый свой шаг и поступок. Расставляя массовку и актеров, метался с мегафоном по съемочной площадке. Старался излить душу в слове или писал музыку. А, может быть, просто достойно и честно жил. Невероятно тяжело добраться до этой вершины! Однако дорогу осилит идущий. И автору замечательных повестей и рассказов, режиссеру-постановщику Ваграму Кеворкову от души хочется поклониться за правду художественных открытий!    

Справка:
Ваграм Борисович Кеворков родился 1 июля 1938 года в Пятигорске. Окончил историко-филологический факультет Пятигорского государственного педагогического института и режиссерский факультет ГИТИСа им. А. В. Луначарского. Режиссер-постановщик, актер, журналист. Работал на телевидении и на эстраде. Член Союзов писателей и журналистов. Автор книг прозы: "Романы бахт", "Эликсир жизни", «Гул далёких лавин» и других.